Волчья ягода

- Люсенька, детка, ты бы хоть умылась, что ли… - Варвара Степановна вздыхает, глядя на младшую дочь своей непутевой соседки.
Девчонка, по обыкновению, сидит у калитки на куче песка, чумазая, растрепанная, и явно чем-то недовольная.
- Ты завтракала? – Варвара Степановна поигрывает хворостиной, показывая козе, что лезть в соседский двор не стоит.
Коза Машка мемекает, предусмотрительно отбежав подальше от строгой своей хозяйки, и идет войной на Люську.
Да не тут-то было! Трехлетняя Люся не из пугливых. Поднявшись на ножки, упирает кулачки в бока, совсем как Варвара Степановна, и кричит на козу, гоня ее от себя.
- Так ее, Люсенька! Так! А ты не озоруй! – Варвара все-таки вытягивает хворостиной по хребту свою любимицу, и манит девочку за собой. – Пойдем-ка! Я тебе молочка дам!
Люсю долго упрашивать не нужно. Она ковыляет вслед за соседкой, сердито буркнув что-то, когда та пытается взять ее за руку.
- Сама? Ну давай сама! Я ж не против! А что мамка? Спит?
Люся кивает, и опасливо покосится на свою калитку, от которой уходит все дальше и дальше.
Проснется мать и не сносить Люсе головы! Ох, и влетит ей за то, что от двора ушла!
Но есть так хочется, что это желание перебивает страх. И Люся топает дальше, предвкушая и теплое молоко, и вкусную кашу. Варвара Степановна ее жалеет, а потому почти каждый день кормит с утра.
Соседка Люсе совсем не чужая тетка. Бабушка. Пусть и не родная. Давно уже разрешила себя так называть, и Люся старается, выговаривает длинное слово, которое никак не дается ей.
- Бабука…
- Что? Все никак? Ох, какая же эта буква противная, да, Люсенька? Ну да ничего! Мы и ее одолеем! Дай только срок!
Калитка, ведущая во двор Люсиного дома хлопает, и звонкий голосок сердито зовет:
- Люська! Ты куда намылилась?! А ну! Марш домой!
Это старшая сестра Люси, Таня, проснулась.
Таня строгая. Куда строже и матери, и отца, который Люсе вовсе даже и не отец, а отчим. Мать привела его с год назад и приказала девчонкам называть папой. А какой из него папа? День пьет, день бьет. Причем лупит почем зря и Люськину мать, и Татьяну, и Люську, которая уже давно сообразила, что если отчим пришел с бутылкой, то надо прятаться. И желательно так, чтобы тебя не нашли долго-долго. Искать устанут, и забудут до утра, что была такая Люська. Тогда можно уже и не волноваться. По утру отчим обычно настолько злой, что уходит из дома почти сразу, как проснется. Опохмел искать. Когда сам, а когда и с мамой Люсиной. Тогда вообще хорошо. Люська тогда пробирается в дом и всегда есть шанс, что от полночной гулянки на столе останется что-то съестное.
Таня Люську почти совсем не жалеет. Но оно и понятно. Чего ее жалеть, надоеду мелкую?
Таня Люську не любит, потому, что мать считает, то старшая должна за младшей присматривать. А Таню это «выводит из себя». Люська все понять никак не может, как это. Как можно из себя выйти? Дверка какая есть, что ли? Или окошко?
Как в окошко вылезать – это Люська знает. Таня показала. Как-то у матери совсем уж веселая гульба была, и старшая сестра почему-то переполошилась. Разбудила Люську посреди ночи, зажав рот ладонью, чтобы та не заорала раньше времени от страха, да и зашептала, затараторила часто-часто, жарко дыша в ухо:
- Тихо! Тихонечко! Услышат! Хватай меня за шею! И держись крепко! Гулять пойдем!
Зачем гулять в такую пору, когда на улице темно совсем, Люська тогда не поняла вовсе. Но сестру ослушаться не посмела. Обхватила ее за шею, как было велено, прижалась покрепче, не обращая внимания на Танино недовольное: «Задушишь!», и закрыла глаза от страха. Если Таня так боится, то, наверное, и ей, Люсе, тоже надо? Вдвоем-то бояться не так страшно.
Выбрались они в ту ночь из дома незаметно, а потом сидели в сарае у бабы Вари тихо-тихо, боясь даже пошевелиться лишний раз, пока мать с собутыльниками искали их по двору, смеясь и перекликаясь между собой. Грозились то выпороть, то голову оторвать и Тане, и Люське, если найдут. Таня сидела ни жива, ни мертва, снова зажимая рот Люси ладошкой, и тряслась так, что уснуть никак не получалось. Задремала Люся только тогда, когда взрослые ушли со двора, а Таня поерзала немного, устраиваясь поудобнее, и притянула Люсю к себе на колени:
- Иди сюда! Садись! Нечего зад морозить! Застудишься еще… Спи, горе ты мое луковое…
Почему луковое, и почему горе, Люся тогда совсем не поняла. Обняла сестру, пытаясь согреться, и уснула так крепко, что даже не слышала, как мекала потревоженная коза, как пришла рано утром баба Варя и, заохав, отобрала Люську у Татьяны, а потом ругалась шепотом, стараясь не крыть последними словами мать девчонок. Пусть и непутевая, а все-таки им мама. Понимать надо…
Баба Варя Люськину мать жалела. Не говорила об этом, но даже Люся, несмотря на возраст, понимала – не хочет «бабука» маму ругать. Помочь хочет, а как – не знает.
Конечно, Люсе невдомек было, что Варвара Степановна когда-то маму ее, Наталью, нянчила. Целовала в розовые щечки и вздыхала:
- Какая же ты, Наталка, красивая получилась! Тьфу-тьфу на тебя, чтоб не сглазить! Лишь бы счастливая была, а красота – это дело такое… Ненадежное…
И права ведь была! Куда мамкина красота подевалась, про то даже Таня не знает. Она маму уже красивой и не помнит.
А Люся и вовсе той красоты не видала.
Сколько раз она слышала, как баба Варя маму жалеет.
- Что ж ты с собой сотворила, Наталка? О себе не думаешь, так хоть дочек пожалей! Им жить!
- А мне?! Шла бы ты, тетя Варя… По ягоды! Лучше – по волчьи! Они тебе как раз по чину будут! Такая же ядовитая, как и они и все в душу лезешь! Или Машку свою пасти иди! А меня не надо! Я – не коза на веревочке! Как хочу – так и живу! Весело! И жить буду еще долго! Ты в ящик сыграешь, а я все буду жизни радоваться! И за детей моих не переживай! Все в порядке с ними!
- Да как же в порядке, если Люська чумазая, что твой михрютка! – сердилась баба Варя. – И голодная! Конфету какую дите и не видало от тебя! Хорошо, если хлеба кусок перепадет!
- Но-но! Ты говори, да не заговаривайся! Мои дети и чистые, и сытые! И смотрю я за ними получше, чем ты за своими доглядывала! Где дети твои, Варвара Степановна? Ась? Молчишь?! Вот и не лезь! Нашлась учительница! Мои дети при мне! И живые!
Люська при этом разговоре была. Стояла рядом с матерью, сосала грязный палец, и думала о том, что надо бы пойти в дом, чтобы мама не сердилась. Таня была в школе, а на неубранном столе еще оставался хлеб, вареная картошка, и даже колбаса.
Когда баба Варя вздрогнула и зашлась в безмолвном крике, Люся попятилась, ухватив мать за подол. Это было так страшно, что она даже плакать не стала. Молча смотрела на сведенный немой, невыносимой болью, рот, на стиснутые кулаки, и покрасневшее лицо. Слышала хрип, который рвался из груди бабы Вари и понимала, что больше всего ей сейчас хочется сделать две прямо противоположные вещи – кинуться к своей «бабуке», чтобы обнять за колени и заставить выдохнуть, закричать в голос, и бежать прочь, зажав руками уши, чтобы не слышать то, что и так было понятно без всякого звука…
Люся тогда еще не знала, что близнецы бабы Вари, озорные и веселые Мишка с Гришкой, которые были ровесниками Натальи, утонули в один день, пытаясь спасти друг друга. Мальчишки, с которыми они пошли на речку купаться, прибежали к Варваре на ферму и рассказали о том, что случилось. Как потянуло течением Гришку, а Мишка без раздумий кинулся спасать брата. Как вытолкнул его к берегу, но сам не смог выплыть. И как вернулся за ним брат…
Наталья в тот день тоже была на берегу и все видела.
И безо всякой просьбы со стороны матери пришла в тот же день в дом к соседке и осталась там до тех пор, пока Варвара не поняла, что мальчики ее домой больше не вернутся, а надо как-то жить дальше…
А потом было много всего.
И, в первую очередь, Натальино скоропалительное, и никому не нужное, замужество, от которого осталась только Таня, а больше ничего хорошего.
Муж Наташе достался последний из никудышных. И пил, и бил, и ругал Наталью почем зря. Но любовь, ведь, дело такое… Странное… И, вроде, понимаешь все, и видишь, ведь глаза не на затылке, а вот поди ж ты… Мимо… Только душе докука, а на сердце пусто и неприютно.
Матери и отца Натальи уже на свете не было, а Варвара, как ни старалась присматривать за девчонкой, власти над ней никакой не имела. Слушать Наташа никого не желала. А желала устроить свою жизнь так, как ей казалось правильным. При муже, при ребенке, дом свой, хозяйство… Все как у всех…
Муж гонял ее как сидорову козу. И не раз тот самый сарай, где прятались позже Таня с Люсей, становился прибежищем для их матери, которая забивалась туда и выла тихонько, сидя в углу козьего загона. Признаться в том, что ошиблась и сделала все не так, Наталья не могла даже себе. Что уж тут о других говорить?
Варвара заходила в сарай и делала вид, что не видит свернувшуюся в углу калачиком соседку. Раз попробовав пожалеть Наталью, она поняла, что делает только хуже. Ведь гордая Наташка вскидывала голову, демонстрируя свежий фингал, а то и парочку, и шипела в ответ на сочувствие:
- Себя пожалейте! А меня – не надо!
Выгнала Наталья своего первого мужа лишь после того, как он поднял руку не на нее, а на дочку. Танюшке было года два, когда отец, в пьяном угаре, схватил ее за ногу, поднял повыше над землей, не слыша испуганного визга дочери, и заявил:
- Я породил, я и…
Договорить ему не дали. Варвара, несмотря на свой вес, махнула через забор и успела подхватить Таню, которая даже не поняла, как оказалась в руках соседки.
А Наталья, отшвырнув от себя топор, обухом которого приложила своего супружника, брезгливо отряхнула руки:
- Так-то! Меня гоняешь – ладно. Сама позволила. А дите – не тронь! Не для того я ее рожала, чтобы ты над ней измывался!
В тот же вечер отец Тани уехал из поселка и больше уж не возвращался, оставив жене на память только тоненькое золотое обручальное колечко, которое Наталья в сердцах чуть не швырнула в реку после его ухода, да дочку.
 А Наталья погоревала малость, а потом снова махнула замуж. И опять не пожелала слушать ни обеспокоенную таким скорым выбором Варвару, ни других соседок.
- Что вы все лезете ко мне? Чай, не маленькая! Что плохого вы нашли в том, что я буду мужней женой? Да и у Таньки отец появится. Своего-то она уж и забыла, наверное.
Ошибалась Наталья. Помнила Таня отца. Все помнила. А потому, отчима к себе даже близко не подпускала. Реветь начинала сразу, едва тот ее на руки брал.
- Что-то она у тебя, Наташка, странная какая-то! Чего блажит-то? Я ей плохого, вроде, ничего не делал… - второй муж Натальи хмурился и отстранял от себя Танюшку. – Своего дитя хочу! Сердце просит!
Что уж там и как просило его сердце, про то только ему, видать, и ведомо было. А только удрал и этот муж от Натальи раньше, чем Люся на свет появилась. Беременная Наташка, на шестом месяце беременности продолжала ездить в город на рынок, таская ящики с рассадой, так как муж ее второй работать не желал. А потому, обнаружив пропажу, плакать не стала. Деловито изничтожила все следы присутствия мужика в доме, и зареклась:
- Чтобы я еще хоть раз замуж?! Да ни в жизнь! Хватит с меня! Лучше уж одной!
Варвара, узнав о случившемся, только головой покачала:
- Ох, не к добру это… Не сорвалась бы Наташка…
Как в воду глядела! Не прошло и года, как стали появляться в доме Натальи какие-то гости. Пошли гулянки одна за другой, и Наташа уже не стесняясь шутила, что календаре праздничных дней, если постараться, найти можно куда больше, чем пустых.
- Наташка! Что сегодня празднуете? – язвили соседки у магазина.
Но Наталья за словом в карман не лезла:
- Так, день советской балалайки! Очень важный праздник! Никак нельзя пропустить! – пакет с бутылками звякал в ее руках, и соседки хмурились.
- Почему советской-то? Что ты мелешь?!
- А что такого? Вы спросили – я ответила! Носы подберите! Слишком длинные выросли! За собой смотрите!
Наталья грубила, но в глазах ее билась тоска. Она все про себя понимала, но остановить происходящее не могла, да и не хотела. Ей становилось легче, когда в доме было полно полузнакомых людей, а глупые пустые шутки наполняли тишину хоть каким-то смыслом. Детей она уже не слышала и слышать не хотела.
Они тяготили ее. Наталья смотрела на своих девочек и ей становилось так тоскливо, что хотелось выть от досады. Их, ведь, ждет такая же судьба! Пустая, никому не нужная жизнь, которая промелькнет мимо, не оставив за собой и следа, неузнанная и незамеченная никем, кроме пары-тройки соседей, которые в лучшем случае смахнут потом пыль с фотографии на памятнике, посетовав куда-то в пустоту:
- Эх, и красивая же девка была… Жаль, что счастья не досталось ей… Царствие Небесное… Ежели туда таких берут…
Поделиться своими мыслями ей было не с кем. С Варварой она рассорилась, а больше никто ее слушать не желал. Все давно уже поставили на Наталье крест и лишь укоризненно качали головой при встрече, не понимая, как носит еще земля такую непутевую…
Впрочем, Варвара была хоть и памятливая, но не злая. А потому Наташку простила давно и продолжала приглядывать «за девчонками», по привычке включая в это понятие и мать Люськи. А что? Не мальчишка же?! Тоже девочка… Пусть и взрослая уже…
И жалость эта, простая бабья жалость, стала тем самым спасительным кругом, который помог Наталье выплыть, несмотря на то, что все давно уж поставили крест на ее дырявой барже и, расположившись на берегу, только и делали, что наблюдали, как эта посудина тонет. Посмеивались, лузгая семечки, и гадали, когда же она пойдет ко дну…
В тот день, когда перелом, так желанный всем, кроме самой Натальи, наступил, Люська с утра сама притопала к Варваре.
- Люся! Милок, а ты чего? Мамка опять спит? – Варвара, которая ставила молоко на плиту, не сразу обратила внимание на то, как одета девочка.
Пристроила кастрюлю, накрыла ее крышкой, и прикрутив газ, повернулась, и только тогда ахнула, увидев, что Люся стоит босая на стылом полу.
- Девочка моя! Да что ж это такое! – в сердцах Варвара отшвырнула полотенце, и подхватила на руки Люсю.
Весенний дух, пряный, живой, уже носился над поселком, будя петухов раньше зорьки, и заставляя томно петь котов на крышах, но по ночам морозец еще прихватывал озябшие яблони в саду, словно предупреждая их, спешащих заневеститься:
- Рано, девоньки! Ой, рано! Погодите пока! Нечего спешить! Не время…
Варвара растерла ножки ребенка, грея их в ладонях и причитая так, что прибежали потревоженные коты, а потом натянула на девочку шерстяные носки и укутала в вязанную шаль.
- Грейся! Вот тебе молочко и печенье! Ешь! А я скоренько!
Варвара летела через двор, уже понимая, что терпение ее закончилось и прощать соседке ее пьяные выходки она больше не станет. Мать – матерью, а если ума уже нет и сердца не осталось, то, наверное, пора уже сделать хоть что-то для этой чумазой девчонки, что сидела сейчас на Варвариной кухне, радуясь таким простым вещам, как тепло, да молоко с хлебом!
Что ж это за жизнь такая поганая, если дети за счастье должны считать то, что их накормят?!
Легко подхватив у поленницы на всякий случай уже знакомый топор, Варвара влетела в дом, готовая биться за детей хоть с пьяной компанией, хоть с чертом лысым, если придется.
Но в доме было тихо. Еле слышно поскрипывали половицы под тяжелыми шагами Варвары, но больше – ни звука, ни движения.
Наталью Варвара нашла в детской. Та лежала на полу, неловко привалившись к ножке детской кроватки и уже даже не стонала, в еле слышно хрипела, глядя в одну точку, и не понимая, что с ней происходит. Варвара кинулась было к ней, но тут же спохватилась:
- Я сейчас, Наташа! Потерпи, милая!
Фельдшер, который жил на соседней улице, к счастью, оказался дома.
- Инсульт. В город надо ее, Варенька! – наскоро осмотрев Наталью, покачал головой старенький Василий Егорович. – Что стоишь? Дуй, вызывай! А то, пока еще приедут!
Наталью увезли, и Варвара спохватилась. Да что ж это она?! Там Люся одна сидит, а через час-другой и Таня из школы вернется! Нужно как-то объяснить детям, куда их мать делась.
Девочки новость восприняли странно.
- Баба Варя, а куда нас теперь? Малую заберут? – Таня притянула к себе ревущую Люсю и вытерла ей нос. – Она же плакать будет… 
Обняв сестру, Таня что-то зашептала ей в ухо, пытаясь успокоить.
- А кто сказал, что вас заберут? – Варвара Степановна достала из духовки противень с пирожками, поставила его на стол, и охнула, схватившись за спину. – Да что б тебя! Как не вовремя!
- Мы уже уходим! – Таня вскочила с места, дернув к себе Люсю и заслоняя ее собой, а Варвара удивленно уставилась на девчонок, а потом невольно рассмеялась, сквозь слезы.
– Чего вы переполошились?! Мне в спину вступило! А вы что подумали?! Ох, девицы! Ну и досталось же вам от этой злодейки! Сколько ж можно-то?!
- Наша мама – не злодейка! – насупилась Таня, подталкивая упирающуюся Люсю к дверям.
- Да я не про нее! Я про жизнь нашу! Замордовала она совсем и вас, и мамку вашу! Везет – везет, а все никак не вывезет, так, чтобы не болото да буераки, поле чистое вокруг! Ничего, девоньки! Разберемся! Вы простите меня, что я раньше не вмешалась! Все ждала, что одумается мама ваша. Возьмет себя в руки. Характера ей не занимать, а сил, вишь, не хватило…
Варвара шагнула к Тане, притянула ее к себе, не обращая внимания на сопротивление, которое, впрочем, было совсем недолгим. Танюшка уткнулась в большую Варварину грудь, вздохнула раз-другой ,и разревелась совсем, как Люська, в голос вторя сестре.
- Поплачьте, мои хорошие! Ничего! Все проходит! И это пройдет! И мамку вашу мы вылечим! И жить будем лучше всех! Вот увидите!
Но желать – это одно, а сделать так, чтобы это желание исполнилось – совсем другое…
Наталью Варвара забрала из больницы сразу, как только разрешили. Привезла к себе, устроила в бывшей детской, и погрозила пальцем, поправляя пышную, отборного гусиного пуха, подушку:
- Смотри мне! Чтобы встала! Дети у тебя!
Наталья что-то промычала в ответ и попробовала было отвернуться, но Варвара ей не дала:
- А ну! Нечего! Смотри на меня! Долго я на тебя, Наташка, любовалась! Хватит! Хочешь в ящик – да ради Бога! И жизни еще не видала, а уж на тот свет собралась! Но детей туда я тебе тащить больше не дам! Ты ж для них не мать родна, а волчья ягода! Тянутся они к рукам твоим, а кроме зла ничегошеньки от тебя не видят! Права ты была! Плохая я мать… Своих не уберегла… И твоих не доглядела! Ничего! Теперь я с ни с тебя, ни с них глаз не спущу! И только мяукни мне что-то в ответ! Только попробуй! Скажешь, что это я теперь такая храбрая? Потому, что ты лежишь и встать не можешь? Ну так я тебе тоже самое скажу, когда поднимешься! Злишься? Вот и хорошо! Злись! Иногда это даже полезно. Там, где доброта уже не берет, злость, бывает, хорошо помогает!
Сдернув со спинки кровати чистое полотенце, Варвара прижала его к лицу Натальи.
- Дай, сопли вытру тебе! Вот так! Молодец! Если реветь не разучилась, то и другое не забыла. А теперь, я детей позову. Соскучились они по тебе, Наталка. Ох, и соскучились…
И потянулись долгие дни. Люся бегала по теплому Варвариному дому, гоняя котов и не расставаясь то с пирожком, то с горбушкой хлеба. Варвара то и дело подсовывала ей что-нибудь вкусненькое, поглаживая большой натруженной рукой по отросшим за весну кудряшкам:
- Как же ты на мать похожа, Люсенька! Только судьбу твою я направлю, как смогу! Не потеряю еще одну девочку! Танюшка сильная! Куда сильнее и матери, и тебя, дите мое драгоценное! А вот ты… Такая же, как мамка твоя – души много, а сил - кот наплакал, что б ему, паршивцу! Ишь, слезы он лить вздумал! Ну ничего! Мы ему хвост-то накрутим, да, Люсенька?
- Да! – Люська хватала еще один пирожок, и бежала в комнату матери.
Усевшись на край кровати, гладила сухие, похудевшие руки, и ломала пирожок на две части:
- Будешь?
И Наташа робко кивала, принимая из рук дочери крошечные кусочки, которые та клала ей в рот, приговаривая:
- Вкусно! Ай-яй, как вкусно! Ешь!
Понимала ли эта девочка, почему мать вдруг начинала плакать? Вряд ли. Она знала лишь одно – если есть вкусная еда, то нужно ее съесть. И если есть рядом тот, кого хоть немножечко любишь, то стоит поделиться и с ним. Мало ли? Вдруг тот, кого ты любишь, тоже голодный? Варвара, вон, понимает ее! Потому и не ругала ни разу, обнаружив под подушкой кусочек хлеба или пирожок, припрятанный для сестры.
Люся не знала, что вечерами, кормя Наталью, Варвара шептала ей:
- Хорошие у тебя девчонки растут. Жалостливые! Друг друга жалеют, да и тебя, Наташка, тоже. Неужели ты им жизнь испоганишь? Ляжешь колодой и будешь нервы мотать?! Они же тебя никогда не бросят! И жалеть будут столько, сколько ты будешь небо коптить! Нельзя так, Наталочка! Они-то тебя пожалеют, а ты их? Вот, то-то! Вставать надо, милая! Вставать…
И Наталья поднялась. Тяжело. Не сразу. Но встала. Бродила по дому, словно тень, пытаясь поспеть за Люсей и старалась не плакать, глядя на свою девочку, солнечным зайчиком скачущую по стареньким Варвариным половичкам.
А к следующей весне Варвара наняла рабочих и занялась стройкой. Нужна была еще одна комната для девочек.
- Со мной жить будете! Не отпущу я вас никуда! За вами же глаз да глаз нужен! – суетилась она, перетаскивая вещи девчонок в новую комнату.
Люся прыгала на кровати, довольная, как сто слонов, и поглядывала на хмурую, но почему-то словно посветлевшую лицом, маму.
- Тань, Тань, а чего она?
- А ничего! – одергивала сестру Татьяна. – Слезь, и не порти мебель!
- А почему мама плачет?
- Радуется…
- А разве от радости плачут? – Люся задумчиво чесала кончик носа.
- А ты не видишь?
- Вижу!
- Вот и посмотри! И вообще, хватит глупые вопросы задавать! Пойдем-ка, лучше, на кухню!
- Зачем?
- Поможем бабушке с блинами! Масленица же!
Наталья поправится.
Варвара будет водить ее за руку по врачам, и добьется-таки того, что Наташа не только встанет на ноги, но и восстановит речь.
А обещание свое Варвара сдержит. Глаз с Наташи и девочек она больше не спустит.
И когда, спустя почти десять лет, в жизни Наташи появится мужчина, за советом она придет к Варваре.
- Мама Варя, что делать?
- Жить, милая. Жить! Любишь его?
- Кажется...
- Думай! Он мужик хороший, справный, но без любви – не ходи. Не надо. Чего ты там не видала? Себе хорошо не сделаешь и ему жизнь испортишь…
- Вот и я о чем!
И избраннику Наташи придется сильно постараться, чтобы она ему поверила и дала-таки согласие на новый брак.
И пройдет еще немало лет, прежде чем в большом просторном новом доме, который выстроит для Наташи муж, прозвенит рано утром будильник, и Люся швырнет подушкой в сторону кровати сестры:
- Танюшка, вставай!
- Ммм…
- Не мычи! Твоя свадьба сегодня или чья?! Поднимайся!
- Люська, ты вредная! – Таня откроет глаза и улыбнется.
- Нет! Я – полезная! Пока ты спала, я уже к бабе Варе сбегала и такую прическу ей навертела, что ахнешь, когда увидишь! Маму я тоже причесала уже. Теперь твоя очередь! Поднимайся, давай! А то будет тебе красота! Не обижайся потом!
И Люся обнимет сонную сестру, целуя ее и тормоша.
- Тань, а как это?
- Ох, Люсь, слезь с меня, а то мне дышать нечем! – Татьяна вывернется из объятий сестры и чмокнет ее в нос. – Что ты спросить хотела?
- Как это, когда тебя любят?
- Ох, Люська, ну ты даешь! А то ты не знаешь!
Люся покажет язык сестре, засмеется, и заскачет козой по комнате:
- Знаю-знаю! Тебя проверяла! Вдруг, ты не знаешь? Мало ли? Вдруг, не научилась еще? Как замуж выходить тогда?
Таня отдернет штору, зажмурится на минутку, приветствуя солнышко, и махнет рукой спешащей через двор бабе Варе. А потом тряхнет головой, расплетая косу, и улыбнется:
- Знаю, я, сестренка! Знаю… Учителя хорошие были… И ты из них – первая…