Смоленское сыскное отделение, год 1912-й

Год 1912-й и новые дела, новые сведения, новые расследования. На Рождество 1912 года в Смоленск приехал из Воронежа Георгий Карлович Шерфер с дочерью Зоей. Через неделю начальник смоленского сыскного отделения Ткачёв получает агентурные сведения, что оный Шерфер состоит с четырнадцатилетней дочерью в кровосмесительной связи, что преследуется в Российской Империи по статье 1593 Уложения о наказаниях. Воронежские гости уже уехали из Смоленска, посему Николай Евдокимович посылает совершенно секретный запрос своему воронежскому коллеге. Только в апреле из Воронежа приходит ответ, что бывший земский начальник Шерфер на службе нигде не состоит, занимается домашними делами, проживая в собственном доме на Садовой улице. Георгий Карлович имеет дочь Зою, ученицу 3-го класса Кожевниковской гимназии, но ни о какой кровосмесительной связи отца с дочерью информации воронежское сыскное отделение сведений собрать не смогло.
  В ночь с 22 на 23 января случилось в городе Смоленске происшествие больше курьёзного чем криминального характера. Около шести часов утра, когда позёвывающий дежурный надзиратель Сапожников уже представлял себе свидание с тёплым одеялом в своей квартире на Георгиевском ручье, в сыскное ввалился староста 1-й смоленской артели гостиницы «Европейская» Николай Архипович Чернов, волоча за шиворот хорошо одетого молодого человека интеллигентного вида. Как объяснил артельщик, этот «нехороший человек» около полуночи явился в ресторан при гостинице, отрекомендовался учителем 1-й Орловской мужской гимназии Александром Николаевичем Ульковским и потребовал подать ему ужин с вином на сумму не более 25 рублей. Причём просил подавать вино и закуски постепенно, чтобы он, как гость ресторана, смог полностью посмотреть программу концерта. К четырём часам ночи на стол клиента лёг счёт на 26 рублей 20 копеек. Ульковский занервничал, звонил куда-то по телефону, после написал записку и попросил передать её в гостиницу «Гранд-отель» в четвёртый номер постояльцу по фамилии Файн. Посыльного из «Европейской» служащие «Гранд-отеля» завернули назад, мол, они не собираются посреди ночи будить постояльца. «Нехороший человек» заявил Котельникову, что денег у него нет. Артельщик заставил Ульковского подписать вексель и поволок в сыскное, благо от гостиницы было не очень и далеко.
   На вопросы полицейского надзирателя Ульковский отвечал охотно, но чем больше он рассказывал, тем больше мрачнело лицо артельщика гостиницы «Европейская». Он начал понимать, что денег за отличный ужин с вином ресторан не получит. Происходил Сашенька Ульковский из потомственных дворян Орловской губернии, но родился в местечке Ворла Глуховского уезда Черниговской губернии. До восьми лет спокойно и привольно жил при родителях своих, но вскоре был помещён в Новгородсеверсоке духовное училище. По окончании оного училища поступил в Черниговскую духовную семинарию, которую закончил в 1900 году. Выдержав при семинарии экзамен на аттестат зрелости, Александр Николаевич поступил в Харьковский университет, закончив который, служил в Харьковском государственном банке. Через 2 месяца уволился по болезни. После чего практически всё время проводил в психиатрических больницах. По два раза лечился в Харьковской, Курской, Черниговской и Полтавской больницах, один раз в Екатеринославской. Страдал по заключению врачей Александр Николаевич манией величия, постоянно называя себя то судебным следователем, то податным инспектором. 22 декабря прошлого года уехал из Орла в Ригу, где находился на излечении в психиатрической лечебнице Гольдберра до 16 января. 16 января уехал из Риги в Полоцк, где с ним случился новый приступ душевной болезни и его наблюдали в Полоцкой земской больнице. Смоленскому полицейскому Ульковский предъявил справку из Полоцка о своей душевной болезни. Полоцкие врачи посадили пациента на поезд до Орла, но Александр не смог вспомнить, как он утверждал, из-за нового приступа болезни, как он очутился на вокзале в Смоленске. Был задержан станционным жандармом и передан городовым, которые отвели его в третью полицейскую часть. Пообщавшись с Ульковским, помощник пристава направил его в земскую больницу, где врач заявил, что отделения для душевнобольных при больнице нет, и полицейские отвезли задержанного на вокзал и оставили на перроне в ожидании поезда на Орёл. Ульковский же нанял извозчика, приказав отвезти в самую лучшую гостиницу города. А дальше, по словам болезного дворянина, он ничего не помнит, но свою подпись на векселе признаёт. Как не доказывал Чернов Сапожникову, что гость вёл себя в ресторане как обычный посетитель, против справок с печатями не попрёшь. Душевнобольной, и никаких гвоздей.
   Артельщик вернулся в ресторан с пустыми руками, а Сапожникову предстояла масса работы. Найти и допросить извозчика, привезшего Ульковского в гостиницу, с которым он тоже не расплатился. Предъявить задержанного постояльцу «Гранд-отеля» Берке Тевелевичу Файну, чтобы узнать, что задержанного Ульковского оный Файн видит в первый раз. Отправить фотографию Ульковского в Орловское сыскное отделение для предъявления в 1-й Орловской мужской гимназии (вскоре из Орла пришёл ответ, что в гимназии молодого человека на фотографии никто не опознал). После ответа из Орла, задержанный Ульковский от изначальных своих показаний отказался, так как они были даны в болезненном состоянии сознания. Да он не учитель Орловской гимназии, но всё, что рассказал на допросе о своём происхождении и учёбе истинная правда. Однако 28 января на запрос смоленского сыскного отделения пришла телеграмма из Министерства Просвещения о том, что в списках бывшихстудентов и сторонних слушателей Харьковского университета А.Н. Ульковский не значится. Не опознали «нехорошего человека» и в Рижском сыскном отделении, нет, мол, такого в наших картотеках. По опросу персонала всех психиатрических больниц Риги выяснилось, что как пациент Ульковский ни в одной не значился. Опознал Ульковского по фотографии только врач Харьковской психиатрической лечебницы.  В 1910 году этот человек был доставлен полицией в больницу в нервозном состоянии. Был он задержан городовыми как праздношатающийся, называл себя контролёром и пытался взимать с прохожих какие-то денежные сборы. Харьковским судом оправдан как душевнобольной. И все эти показания нужно оформить на бумаге в полноценное дознание. Ох, тяжела ты доля сыскаря!
   9 февраля в половине девятого вечера в мелочную лавку Детковых, что на Новой улице, вошли двое молодых людей и потребовали, угрожая револьвером, у стоявшей за прилавком хозяйки деньги из кассы. Торговка выручку отдавать не спешила, поэтому налётчик произвёл выстрел в воздух. На звук выстрела из задней комнаты прибежал муж торговки, и кинулся на вооружённого грабителя. В пылу борьбы грабитель выстрелил Деткову в живот, но тот смог вырвать оружие и отбросить его в сторону. Второй налётчик попытался было помочь своему сообщнику, но был оглоушен пятифунтовой гирей от весов, каковой воспользовалась торговка Деткова. В результате баталии грабители убежали, оставив на месте преступления револьвер системы «Наган» и небольшого размера круглую барашковую шапку. Торговец Детков вскоре умер в земской больнице. По номеру револьвера было выяснено в Военном министерстве, что оный «Наган» Тульского оружейного завода за номером 2888 выпуска 1910 года был выдан Одесским юнкерским училищем подпоручику Василию Григорьевичу Войтковскому, который нынче служит в 4-м Капорском пехотном полку. Опрошенный подпоручик показал, что в сентябре прошлого 1911 года из лагерного барака у него был украден тот самый револьвер и никелированный самовар. По показаниям денщиков разных офицеров полка в краже подозревался денщик подпоручика Цветкова рядовой 9-й роты Семён Сагаровский, которого видели вечером в лагере с каким-то свёртком под мышкой. Но вину Сагаровского как в покраже, так и в разбойном нападении и убийстве Дедкова доказать не удалось, и дознание было прекращено «за отсутствием подозреваемых». 
 15 марта 1912 года в первой части губернского города Смоленска был задержан городовыми в лоскуты пьяный неизвестный человек. При допросе в полицейской части пьянчужка назвался агентом Московского сыскного отделения, но никаких документов предъявить не смог. Для выяснения пристав 1-й части передал дело в сыскное отделение, благо оно находилось в том же здании. Из Москвы на запрос о мнимом агенте ответили отрицательно, а 24 марта в сыскное поступило заявление от секретаря велижской земской управы Ивана Петровича Фирсова, в каковом он заявлял о пропаже своего родного брата, Михаила Петровича, служащего велижского уездного съезда. Иван Фирсов объяснял, что брат его, большой любитель «заложить за воротник», был отправлен 11 марта в Смоленск для лечения и пропал без вести. «Агент московского сыскного», сидящий в камере сыскного смоленского, признался, что Михаил Петрович Фирсов он и есть. Иван Петрович в своём заявлении указывал, что брат его не совсем нормальный человек, посему брата Мишу отправили по месту прописки.
  Апреля 8 дня около 4 часов пополудни в смоленские сыскные отделения явился избитый крестьянин деревни Малые Белейки Сопоптской волости Поречского уезда Михаил Петрович Поярков, предъявил паспортную книжку от Сопотского волостного правления и поведал дежурному надзирателю Сапожникову горькую историю о том, как его развели на деньги. Полицейский только успевал стучать по клавишам пишущей машинки…6 апреля на двор к Пояркову приехал неизвестный прилично одетый молодой человек лет 20, среднего роста. Назвался Василием и заявил, что он послан от адвоката Антонова. Этот адвокат вёл дело отца Михаила Пояркова, который был осуждён на четыре года каторжных работ за убийство и сидел в тюрьме в губернском городе. Нужно было внести залог 100 рублей для того, чтобы старшего Пояркова освободили до рассмотрения жалобы адвоката в Московской судебной палате. За 6 и 78 апреля Михаил искомую сумму собрал, положил деньги в кошелек, а тот зашил в боковой карман пиджака. После чего отправился с Василием в Смоленск. С вокзала посыльный Антонова отвёл Пояркова в гостиницу «Крым», где, по его словам, жил адвокат Антонов. Но служащие гостиницы заявили, что Антонова не знают. Поярков с Василием пообедали в «Крыму» солянкой, причём Вася запил свою порцию тремя бутылками пива, и предложив Михаилу обождать его на Днепровском мосту, ушёл в город. Через два часа вернулся и заявил, что разговаривал с прокурором окружного суда и тот ему поведал о месте пребывания искомого адвоката. Нужно идти в имение Гмаково в двух верстах от Смоленска. И повёл Вася Мишу мимо церкви Гурия, Самсона и Авивы в поле широкое. На каковом поле из кустов появился детина разбойного вида и схватил Михаила Пояркова за горло. А «посланец адвоката Антонова» с силой оторвал карман с зашитым кошельком. Поярков сопротивления грабителям не оказывал, так как побоялся быть убитым до смерти. Когда налётчики скрылись, ограбленный крестьянин отправился обратно в город и пришёл в сыскное отделение.
   Михаилу Петровичу Пояркову были предъявлены альбомы с фотографиями зарегистрированных в сыскном отделении преступников, но он никого узнать не смог. А на следующий день Сапожников допрашивал содержащегося в Смоленской губернской тюрьме Петра Герасимовича Пояркова. Тот рассказал, что, когда его переводили из Белого в Смоленск, в пересыльном отделении на станции Нелидово он познакомился с неким арестантом Петров Сергеевичем Дмитраченковым. За три дня пребывания на пересылке Дмитраченков смог выведать у Пояркова-старшего всю его историю, а также, что жалобу в Московскую судебную палату зять его нанял писать адвоката Антонова. Дмитроченков же ехал в город Белый из Ржева для освобождения из-под стражи. Пётр Герасимович описывал Дмитраченкова как молодого человека, лет 25, с продолговатым лицом и маленьким чёрными усами. Также его описали и служащие гостиницы «Крым». При осмотре места грабежа, каковое оказалось в 20 шагах от дороги из Верхних Садков мимо кирпичного завода Тарасова, полицейский надзиратель Сапожников никаких следов преступников не обнаружил, кроме оторванного кармана пиджака, который Михаил Поярков признал за свой. Дело было за малым, найти и задержать. 
 9 мая 1912 года получает удостоверение от начальника смоленского сыскного отделения новый агент Фёдор Григорьевич Пыриков, каковому, согласно того удостоверения «…все чины полиции и должностные лица обязаны оказывать содействие и в нужных случаях давать помощь.»
  19 июня в 10 часов вечера в сыскном отделении раздался телефонный звонок. Набравший номер смоленской городской сети «237» нижний чин лагерной канцелярии Нарвского пехотного полка сообщил дежурному надзирателю Сапожникову о пропаже большой суммы денег из квартиры подпоручика Корнюхина. «Собака с полицией обещали подъехать в кратчайшие сроки», что и имело место быть. Полицейский надзиратель Николай Степанович Сапожников совместно с агентом Рядчиковым приехали на дачу Текоцкого Владимирской волости Смоленского уезда вооружённые полицейской собакой по кличке «Грейф». Надо сразу оговориться, что оная служебная собака никакого участия в расследовании не принимала, побывала на природе, и то неплохо. Соседка поручика Корнюхина по квартире саксонская подданная Елизавета Ричардовна Генчель заявила полицейским, что из её комнаты путём подбора ключа к ящику комода было похищено 1300 рублей, несколько расписок и сберегательная книжка на 70 рублей, оформленная на имя Петра Фёдоровича Фёдорова. Подозрение хозяйки пало на её горничную Матрёну Прокофьеву и денщика подпоручика Корнюхина Франца Вильчюса. Как объяснила женщина, только эти двое оставались в квартире во время её отлучки в Смоленск с 3 до 7 часов пополудни. Ключ от письменного стола подпоручика Корнюхина, которым открыли ящик комода Генчель, был обнаружен на окне в коридоре квартиры.
   На защиту своей невесты грудью, обтянутой мундирным сукном с красным аксельбантом, встал конно-полицейский стражник Смоленской городской команды Макаров, который объяснил Сапожникову, что был в гостях у Матрёны Прокофьевой, когда мадам Генчель открыла ящик комода и объявила о пропаже. Эти сведения заставили Сапожникова насторожиться, не хужей той служебной собаки Грейфа, потому как Елизавета Ричардовна при опросе заявляла ему, что всегда открывала денежный ящик только в одиночестве. Подпоручик Корнюхин высказал сомнение, что у Генчель могла быть такая большая сумма денег, а если и имелись денежные средства в такой сумме, то принадлежали они сожителю Елизаветы квартирмейстеру Нарвского полка Петру Фёдоровичу Фёдорову. Также говорливый подпоручик поведал полицейскому надзирателю, что Фёдоров страстный игрок и последнее время очень нуждался в деньгах. Свои соображения по поводу виновности квартирмейстера Фёдорова вместе с описанием места преступления и показаниями свидетелей Сапожников изложил в рапорте на имя начальника смоленского сыскного отделения Ткачёва.
  Елизавета свет Ричардовна 20 июня явилась в сыскное отделение и указала на двух соседок мать и дочь Ленартович как на новых свидетелей по делу. Каковые и были допрошены надзирателем Сапожниковым. Ленартовичи рассказали, что видели на крыльце дачи Текоцкого стражника Макарова, который подавал какие-то знаки своей невесте Матрёне Прокофьевой, собиравшей цветы на опушке. После этого перемигивания Матрёна попыталась увести в лес, якобы собирать цветы, дочку Левонтович 17-летнюю Лидию, что несла воду от колодца в свой дом. Лидия отказалась и Макаров с невестой ушли в квартиру Генчель. Матрёна Прокофьева на новом допросе подтвердила, что действительно собирала цветы, пока не увидела на крыльце своего жениха. Но никуда дочку Левонтович не звала. С Матрены Прокофьевой была взята подписка о невыезде и дознание передано судебному следователю на рассмотрение.
 Жаркий июль месяц в губернском городе. Яркое летнее солнце раскалило брусчатку центральных улиц, лёгкий ветерок с Днепра гоняет тончайшую, почти невидимую пыль по Рачевскому предместью. На перекрёстке Армянской улицы и Соборной горы высокий худой барин с чеховской бородкой устанавливал громоздкий фотографический аппарат напротив церкви Божией Матери. Жители Большой Подъяческой улицы, что в Санкт-Петербурге, сразу признали бы в этом средних лет мужчине, одетом в летний белый бумажный костюм и того же цвета шляпу, владельца фотоцинкографической и фототехнической мастерской Сергея Михайловича Прокудина-Горского. Но это жители столицы, а смоленским чиновникам Сергей Михайлович мог предъявить бумаги, в каковых от имени Государя Императора приказывалось оказывать фотографу всемерное содействие.  В это же время в Офицерской слободе на Александровской улице молодой человек в военной форме поднял с тротуара небольшую почтовую открытку. И уже на следующее утро писарь корпуса интендантства 13-го армейского корпуса Николай Маркович Воробьёв давал показания полицейскому надзирателю Грундулю. Один телефонный звонок из почтово-телеграфной конторы оборвал военную карьеру Воробьёва. Молодой человек утром явился в контору, назвался писарем интендантства Василием Петровым, и предъявил повестку на имя Александра Николаевича Тогаринова. На повестке была доверительная надпись Тогаринова для получения 100 рублей Петровым. Но по канцелярским книгам сей пакет был выдан ещё 9 июля. Почтари позвонили в сыскное отделение, и аферист был задержан. Поначалу Николай на допросе попробовал давить на жалость, объясняя, что он артельщик нестроевой команды интендантского управления, и по дурости своей растратил 60 рублей артельных денег. И найдя повестку на имя Тогаринова решил возместить растрату, написав собственноручно доверительную надпись. Грундуль не поверил, оформил дознание и передал задержанного вместе с документами в распоряжение смоленского полицмейстера.
  Ох, как же кружат голову «лёгкие деньги»! Это очень хорошо знают чины смоленского сыскного отделения. Частенько оформляются такие протоколы, как по делу тридцативосьмилетнего смоленского мещанина Егора Алексеевича Константинова. Утром 8 августа в трактире Рабиновича на почве любви к «красноголовой казёнке» подсел к Егору за стол очень пьяный человек. Выпили-закусили, поговорили за жизнь. И так Константинов понравился незнакомцу, что, когда Егор посетовал на старую дрянную свою одежду, тот сразу же повёл его к знакомому торговцу одеждой. И за свой счёт приодел собутыльника с ног до головы: сапоги, пиджак, штаны, рубашка, кальсоны, кепка, резиновый пояс и ремешок. За всё уплачено около 15 рублей. И таким франтом показался незнакомцу Егор Константинов, что отправились новоиспечённые друзья в дом терпимости «Кронштадт». Сняв номер с девкой, незнакомец забылся глубоким пьяным сном. А Егорке немедля захотелось «красивой жизни». Вытащил он из кармана брюк своего «друга» кожаный кошелёк, да обнаружил там аж 70 рублей да золотые часы с цепочкой. Гуляй, босота!
  И понесло Константинова, понесло. У экономки заказал в номер яичницу, полбутылки коньяку и полдюжины бутылок пива. Шик, блеск, красота!!! И женская ласка есть, и выпить-закусить. Но уже через час потребовалось Егорке освежиться. Да не просто так, а весело, по-ухарски. Повёз Константинов проститутку Ольгу кататься по Смоленску на извозчике. Заезжали в разные трактиры да кабаки, выпивали. У скупщика краденного сапожника Яковлева Константинов сбыл украденные часы, и тут же в соседней лавке прикупил себе новые серебряные за 13 рублей. До вечера катал по городу проститутку Егорка, но всё же вернул в дом терпимости. А сам отправился к себе на квартиру. И всю ночь катался на извозчике уже со своей сожительницей Марфой Карпуненковой. Богатый Егор купил Марфе новые кофточку и юбку, серьги и два кольца. Серьги и кольцо прикупил Константинов и своей сестре Александре Полулиховой. Уставший от покатушек Егор решил отдохнуть с Марфой на одном из постоялых дворов 3-й части города, но там был вскоре арестован чинами сыскного отделения. Чужое брать нехорошо.
  31 августа 1912 года в рамках празднования столетия войны 1812 года Смоленск посетил Государь Император. Но никаких документов по этому поводу в архивах смоленского сыскного отделения не сохранилось. Несли службу смоленские сыщики и охраняли покой Августейших особ.
   Нельзя в этой жизни никому доверять, даже лучшей подруге. Такой лозунг могла вывесить на своём доме Мария Кирилловна Морозова. 4 сентября в городе Москве у крестьянина Гжатского уезда Егора Ивановича Байкова хипесная воровка Татьяна Трифоновна Трифонова она же Морозова украла денег и процентных бумаг на 8000 рублей. И в тот же вечер уехала в Смоленск, где передала деньги на хранение своей двоюродной сестре Марии Морозовой. По ориентировке московских коллег смоленские сыскари задержали воровку Трифонову уже 7 сентября, но денег и ценных бумаг при ней не нашли. Куда дела добычу Татьяна не сознавалась. Тем временем Мария Морозова решила поделиться радостным известием о больших деньгах со своей подругой двадцатилетней крестьянкой Духовщинского уезда Натальей Архиповной Качуриной. Та посоветовала «от греха подальше» зарыть деньги под приметным деревом в саду, что Морозова и сделала ближайшей же ночью. Вскоре в двери Марии постучались полицейские, раскололась-таки Татьяна. Но в указанном месте денег и ценных бумаг не оказалось. Не смогли найти на квартире и Качурину. Но на то оно и сыскное отделение, чтобы сыскать преступника. Уже через пару дней Наталью Качурину арестовали на квартире её сожителя сторожа помойных и мусорных ям на Шкляной горе Ивана Васильевича Феоктистова.
   На допросе «лучшая подруга» Марии Морозовой показала, что уже на третью ночь выкопала конфетную жестянку с деньгами в саду Морозовой. Денег при ней нашли всего 3000 рублей, а на допросах в московском сыскном отделении Качурина пыталась обвинить в утаивании 3200 (как она объяснила в жестянке было всего 6200 вместо 8000, видимо Морозова куда-то пару тысяч рублей припрятала) чинов смоленского сыскного отделения, включая даже его начальника Ткачёва. Да кто ж ей поверит?
   15 сентября в камере при сыскном отделении оказался известный в Смоленске вор Михаил Темноловский. Прислан он был от пристава 3-й части за драку в трактире Абрамовича на Толкучей площади. Вся беда, что пьяный Темноловский смешал шары на бильярдном столе двум агентам сыскного отделения Василию Рядчикову и Ивану Давыдову. Завязалась драка, пока вызвали городовых, Мишке знатно помяли физиономию. Дежурному в тот день Грундулю пришлось снимать показания ещё и со своих коллег. Каковые в один голос утверждали, что Темноловский грязно ругаясь, полез с ножом на Рядчикова, а Давыдов только удерживал нападавшего. Избил же Михаила свет нашего Палыча какой-то незнакомый крестьянин, который знал Мишку за вора и поутру поругался с ним на Толкучем рынке. Вот именно он и раскровенил морду лица Темноловского. Сам же избитый двадцатилетний оболтус, отсидевший уже два срока за кражи, сказался сильно пьяным и подробностей драки не помнящим.
    В конце ноября месяца из оружейных магазинов Виннера и Сумникова в смоленское сыскное отделение пришёл сигнал, что неизвестный человек предлагал сотрудникам магазинов в продажу разнообразное огнестрельное оружие. 22 ноября агентами сыскного отделения по приметам был задержан неизвестный, назвавшийся потомственным дворянином из города Варшавы Стефаном Роландом Яновичем Марцынковским. Полицейский надзиратель Корнильев для поиска оружия явился в квартиру Тружуцинского в доме Элькинда на Одигитриевской улице и в комнате, занимаемой Марцынкевским, обнаружил неизвестную молодую женщину, каковая назвалась Анелей Марцынковской, женой Стефана Роланда, но никаких документов предъявить не смогла. При обыске в комнате была обнаружена коробка с девятью каучуковыми штемпелями разного содержания («Уплочено», «Следует получить», «Живописец, декоратор и скульптор П.А. Новицкий» и др.), шесть штук чистых бланков железнодорожных накладных, а также в большом количестве письма, записки и конверты на польском языке. Причём одно из писем Анелия схватила со стола и попыталась съесть. По рассмотрении документ оказался накладной Сибирской железной дороги на разные книги. Анелия Марцынковская и изъятые при обыске документы были доставлены в сыскное отделение.
   Марцынковского опознали и служащий магазина Виннера Пётр Иванович Некрасов, и отец и сын Сумниковы, владеющие оружейным магазином и слесарной мастерской. Фотографии Марцынковского и его жены были направлены во все сыскные отделения Империи, и уже к 1 декабря из Орла пришёл ответ. В начале ноября Марцынковский с женой сняли комнату в квартире дворянки Соколовой на Покровской улице в Орле. Причём назвались мужем и женой Чернецкими. Стефан взял в долг у квартирной хозяйки 17 рублей, якобы для выкупа пианино на станции Орёл, но в ночь на 15 ноября тайно скрылись, похитив дамскую меховую шубу, тёмно-коричневое меховое боа. Того же меха дамскую шапку и мужские галоши на красной суконной подкладке. По фотографиям Соколовой были опознаны Стефан и Анелия Марцынкевичи.
   Чета Марцынковских свою вину отрицала, указывая, что меховую шапку, изъятую у Анелии, приобрели в Томске в начале осени. Однако ж, вода камень точит, и вскоре на допросе женщина призналась, что она не Анелия Марцынковская, а вовсе даже Юзефа Ивановна Барановская, 21 года, до встречи с Марцынковским состоявшая певицей в варшавском ресторане «Апвериум». Стефан увёз девушку в Швейцарию, и после четырёх месяцев лечения в цюрихской клинике, парочка вернулась в Россиию. В Томске прожили почти год, Марцынкевич занимался малярными работами, на что и содержал Юзефу. В октябре месяце поехали в Варшаву, но остановились в Смоленске, так как Стефан собирался достать денег на дальнейшую дорогу. Паспорт Юзефой был утерян в Томске, где прописана не помнит.
   Стефан Роланд на беседах с чинами сыскного отделения разливался курским соловьём. Родился в Варшаве, в 1879 году и до шестнадцатилетия жил с родителями в доме Брауна по Маршалковской улице. Закончил реальную гимназию в Краковском предместье. Однако будучи в 5 классе на уроке гимнастики упал с трапеции, ударившись головой об землю. Вскоре врачи обнаружили у юноши «воспаление мозгов». Даже с таким «разумом возмущённым» Марцынковский смог поступить на химический факультет технологического института в Цюрихе. Вскоре заразился сифилисом, и, скрывая болезнь в течении полугода, получил осложнения. Попытался покончить жизнь самоубийством, пругнув с моста в озеро, но был спасён речной полицией. Пролежав три месяца в психиатрической клинике, сбежал и вернулся в институт, который и закончил в 1902 году. На деньги отца много ездил по Европе и России, пока в Харькове не совершил кражу. Окружным судом был оправдан, как невменяемый. После принудительного лечения снова отправился в Европу, где совершал разные преступления в составе шайки русских взломщиков, пока в Бреславле не был арестован и предан суду. И немецкий суд признал Марцынкевича невменяемым и освободил от ответственности, хотя все члены его шайки получили реальные сроки тюремного заключения. Снова жил у отца до 1911 года, когда со своей сожительницей Юзефой Барановской отправился в Томск к своему двоюродному брату. Прожив в Томске около полугода, решили возвращаться в Варшаву. Ссылаясь на «скорбное состояние ума» Марцынковский не смог показать в каких городах останавливался и как добывал деньги на проезд и проживание. В Смоленске сначала нанял комнату на Большой благовещенской, но вскоре тайно покинул её из-за отсутствия денег. В поисках средств для поездки в Варшаву взялся ходить по оружейным магазинам, предлагая купить у него огнестрельное оружие. Также Марцынковский сознался, что заходил к букинисту на Толкучем рынке и пытался продать ему задёшево партию книг издания «Просвещение», каковые, якобы, покупатель смог бы получить на станции Смоленск по накладной, каковую при обыске пыталась уничтожить Барановская. Юзефу он действительно встретил в кафе-шантане Габлера в Варшаве. Всё что он про неё знает, это только, что Юзефа происходит из крестьян Варшавской губернии. Где она родилась и жила до работы певичкой в ресторане не знает.
  В начале декабря 1912 года при проверке номеров в гостинице «Гранд-отель» чинами смоленского сыскного отделения была задержана подозрительная парочка. Записаны они были как семейная пара орловских мещан Апариных. В подтверждение мужчина предъявил пятилетнюю паспортную книжку от орловской мещанской управы на имя Михаила Андреевича Апарина. Проживавшую с ним в номере женщину Апарин назвал женой Верой Ивановной. Однако после ночи в камере при сыскном отделении, мнимый орловский мещанин сознался смоленским сыскарям, что он есть мещанин местечка Игнатьевка киевской губернии Павел Адольфович Брейш, 56 лет от роду, а сожительница его Роза Самуиловна Тираспольская из Черниговской губернии. Паспортную книжку Брейш купил у своего знакомца, с которым отбывал срок в харьковском исправительном арестантском отделении. Сидел же Адольфыч за подделку чека, по которому смог получить аж 33000 рублей в Харьковском отделении Азовско-Донского коммерческого банка. Брейш с мадам Тираспольской были записаны в соответствующие книги отделения, измерены, сфотографированы и оставлены в камере до выяснения всех обстоятельств, ибо в паспортной книжке стояли отметки о посещении многих городов с регистрацией в лучших гостиницах. И полетели ориентировки во все концы Империи, нет ли за Брейшем-Апариным каких-либо тёмных дел?
   В той же гостинице в тот вечер был задержан и казак Сокольской волости села Ханделеевка Анисим Михайлович Деменко. Так было написано в годовой паспортной книжке от Сокольского волостного правления Кобелякского уезда Полтавской губернии. Но книжка была выдана Деменко ещё аж в 1908 году. А жить по просроченным документам в Российской Империи категорически запрещалось. Что чины сыскного отделения в меру сил и попытались донести до казачка. Тут же на свет Божий была явлена бессрочная паспортная книжка, выданная в марте 1908 года начальником 1-го отделения полицейского надзора станции Манчьжурия Восточно-Китайской железной дороги. Всё вроде чин по чину, но Деменко так и не смог объяснить причину своего приезда в Смоленск, ссылаясь на то, что вышел из поезда по ошибке. При обыске у него нашли ключ от купе железнодорожного вагона, разную переписку, ломбардную квитанцию и 200 рублей денег. На спрос о происхождении денег, задержанный ответил, что в октябре месяце получил более двухсот пятидесяти рублей от управления Забайкальской железной дороги. Но внятно объяснить зачем, имея столько денег на руках, сдал в ломбард 4 декабря в Полтаве шубу, сюртук, подушку и простынь, о чём гласила найденная при нём ломбардная квитанция, внятно не смог. И дальше как положено: записан, сфотографирован, измерен и в камеру до выяснения.
 В конце 1912 года полицейский надзиратель смоленского сыскного отделения Владимир Иванович Грундуль был представлен смоленским полицмейстером к медали «За беспорочную службу в полиции». Однако уже 15 февраля 1913 года смоленское губернское правление известило полицмейстера, что Грундуль не выслужил положенного пятилетнего срока в должности урядника, а служба на классной полицейской должности в зачёт выслуги для получения этой медали не засчитывается. Прознав про такой ответ, рапорт начальнику сыскного отделения подал полицейский надзиратель Николай Степанович Сапожников. В каковом рапорте указывал, что имеет право на представление к медали «За беспорочную службу в полиции», так как службу свою начал полицейским стражником с первого мая 1906 года. С 14-го же октября того года состоял в должности полицейского урядника до 8 ноября 1910 года, когда был зачислен в смоленское сыскное отделение без производства в первый классный чин.Однако сведений о награждении Сапожникова означенной медалью в документах смоленского сыскного отделения нет.