Свалка истории???

- Ирина, Ирина, они там валялись и мокли под дождём, я забрала всё, что смогла, но их было столько, столько… и под дождём прямо в грудах мусора…я вытаскивала их из какой-то гнили…многие уже нельзя восстановить… а я стала им стучать, но они меня просто послали… услышали мой русский акцент… и… послали…
- Саша, я не понимаю, что и где под дождём и кто кого послал?

Весной-летом 2022 года всем нам, русским, волею судеб оказавшимся за границей, было нелегко. Приём, практически не было разницы, приехал ли ты месяц назад или живёшь в Европе годами, доставалось всем. Больше всего было больно от внезапного изменения отношения к тебе людей, которые ещё вчера клялись в вечной дружбе, а сегодня возвращали подаренную им на день рождения и вызывавшую тогда какой-то нереальный приступ умиления, хохломскую вазочку со словами: я не хочу, чтобы в моём доме оставалось хотя бы что-то русское. За годы работы в разных странах при разных обстоятельствах чего я только не видела, но даже тут, на, вроде как нейтральной Мальте, градус ненависти зашкаливал, превалируя даже над тем, что я наблюдала в горячих точках, в которые ездила с fact finding mission (миссии по поиску фактов), будучи экспертом Совета Европы.

При всём происходящем вокруг я держала лицо как могла, но звонок, поступивший из Франции, просто выбил из колеи. Звонила Александра. Эта молодая женщина, родившаяся в российской глубинке и долгие годы живущая с семьёй недалеко от Тулузы, до сих пор не перестаёт меня поражать своей способностью быть «человеком историческим»: всюду, где появляется она, непременно случаются какие-то истории. Похоже, и этот раз не стал исключением, только вот такого надрыва в голосе я не слышала у неё никогда.

- Ирина, Ирина, они там валялись и мокли под дождём, я забрала всё, что смогла, но их было столько, столько… и под дождём прямо в грудах мусора…я вытаскивала их из какой-то гнили…многие уже нельзя восстановить… а я стала им стучать,.. но они даже не захотели спросить, кто я… а они меня просто послали… услышали мой русский акцент… и… послали… как так, Ирина, как так…
- Саша, я не понимаю, что и где под дождём и кто куда вас послал?
Чтобы женщина, за плечами которой стояли бандитские девяностые в Ярославле, работа во французском Красном кресте в ковидные времена, добровольное опекунство над несколькими русскими студентками, которых она в ещё марте взяла в свой дом после того, как их вышибли из квартир как представителей страны-агрессора, в параллельно с этим работающая на организации приёма и расселения украинских беженцев, вот так взахлёб пыталась о чём-то сказать… Причина должна быть более чем веской. Постепенно всё стало понятно.

Как я уже писала, Александра живёт во Франции уже много лет по причине замужества, причем, не простого: её супруг (она его иначе не называет) – представитель одного из известнейших аристократических родов страны. Нет ничего удивительного, что для неё знакомство, а временами, и дружба с теми, чьё упоминание у историков вызывает чувство, близкое к суеверному трепету, совершенно обычное дело. Так вот, в этот раз она, как обычно, поехала в Париж и опять-таки, как обычно, зашла на Сан-Женевьев-дю-Буа, кладбище, на котором нашли упокоением несколько её добрых знакомых. Погода с утра не задалась, а к обеду просто хлынул дождь. Чтобы спрятаться от него, она решила зайти по старой памяти в Дом престарелых, разместившийся неподалёку, где она долгие годы выступала с концертами.

Дом престарелых в Сан-Женевьев-дю-Буа всегда называли цитаделью русской эмиграции. Построенный на деньги представителей известных русских аристократических родов для призрения оставшихся без поддержки вдов русских военных и одиноких стариков, о которых некому было позаботиться в эмиграции, он стал местом последнего пристанища для многих из них. В Париже его так и называли – Русским домом, ведь там о России напоминало всё: огромный, неизвестно какими тайными тропами вывезенный из бушующей России портрет императора Николая II, роскошная библиотека, составленная из осколков фамильных коллекций. А ещё – тысячи и тысячи фотографий, писем, документов, которые просто за отсутствием наследников было некому передать.

И вот теперь Александра рыдала в трубку, рассказывая, как, буквально немного не дойдя до этого дома, на помойке, под проливным дождём она увидела тот самый архив, с которым всегда мечтала поработать. Фотографии, письма, книги, перемешанные с мусором и хламом, были выброшены цивилизованными французами, не желающими, чтобы после русских изгнанников оставалась хотя бы эта память. Потрясённая увиденным, она стала звонить в дверь, но ей не открыли, посоветовав убираться как можно дальше. Я не могу представить, что бы сделала на месте Александры, но могу понять её отчаяние. Как писатель, изучающий историю русского крыла французского Сопротивления, она знает, что архив Русского дома не тронули даже фашисты. А тут такое…

Что было дальше? Александра забрала всё, что смогла, но, увы, очень многое спасти не удалось. По тому, как пострадали и раскисли многие книги и документы, стало понятно, что валялись они не один день, то палимые солнцем, то поливаемые дождём. Всё, что удалось спасти, она долго разбирала вместе с близкими, сушила, восстанавливала для того, чтобы сделать фотовыставку портретов тех, кого попытались выбросить на свалку истории дважды. Первый раз в тяжёлое время Русского исхода, когда, выпнутые пролетарским сапогом из России, они смогли не только сами встать на ноги, но и много сделать для принявшей их страны. А второй сейчас, когда духовные люмпены новой родины решил уничтожить саму память о них. Я всегда знала, что быть русским – нелёгкая задача в этой жизни. Но теперь получается, что и после неё тоже.

Через полгода Александра, не смотря на все препоны, открыла выставку в Тулузе. Сейчас часть материалов находится у нас, в Русском Доме в Валлетте, где мы продолжаем разбирать и систематизировать переданный нам фотоархив.

О том, что нам уже удалось выяснить о людях с портретов, я уже писала. Мой предыдущий рассказ "Дорогая Ниночка" как раз об этом.