Итория 7. 1914. Золото эмира

Черубина сидела на скамейке возле небольшого пруда в Летнем саду и смотрела на лебедя, грациозно изогнувшего шею и будто любующегося своим отражением в воде. Запах цветущих лип смешивался с терпким ароматом дубовой коры, нагретой на солнце, с Невы доносились крики чаек. Лёгкий ветерок играл медными кудрями девушки, в её зеленых глазах отражались яркие блики водной глади, искрившейся в лучах полуденного солнца.

Через некоторое время к девушке присоединился её давний друг — ювелир Альфред, с которым они договорились встретиться ещё накануне. Молодой человек казался весьма взволнованным и, поздоровавшись с Черубиной, принялся рассказывать о случившемся с ним удивительном происшествии.

В ювелирную мастерскую пришел господин, одетый в богатые восточные одежды, искусно расшитые золотой нитью, и передал Альфреду монету для пробирного надзора, желая узнать её стоимость и затем продать. Молодому ювелиру показалось знакомым изображение на монете. Когда заказчик покинул мастерскую, Альфред стал листать нумизматический справочник и увидел гравюру с аналогичным изображением обеих сторон монеты.

— Я не поверил своим глазам, Чери, — восклицал Альфред, — эта монета оказалась античного происхождения, точнее, эллинского. Я тут же отправился на Невский проспект в Императорскую публичную библиотеку и уже скоро держал в руках нужный мне альбом, в котором прочитал, что в 1867 году император Франции Наполеон Третий приобрел 20 золотых статеров Евкратида для своего Кабинета медалей в Париже за 30000 франков (11100 тогдашних рублей). О других местах хранения монет Евкратида ничего не известно.

— Вот она, смотри! — он вынул из тесного жилетного кармана носовой платок и бережно развернул его.

Черубина с осторожностью взяла неожиданно тяжёлую монету. Ясным золотым светом сиял металлический круг около шести сантиметров в диаметре с чеканным профилем вельможи в головном уборе, весьма напоминавшем пикельхельм с плюмажем, на обратной стороне находились изображения двух вооружённых копьями всадников и надпись на греческом языке «базилевс Эвкратид».

— Альфред, как ты мог решиться принести в кармане как простой пятак монету, которой и цены, пожалуй, никто не назовет, столь она велика!

— Да, Чери, я, признаться, совершенно потерял голову… Как бы этот золотой статер не оказался похищенным из коллекции Наполеона Третьего, иначе не миновать международного скандала, а в Европе и так неспокойно. Ты слышала, конечно, про убийство в Сараево?

— О, да… Я читала о нем в газете и видела фото эрцгерцога Фердинанда с супругой, снятое всего за несколько минут до покушения, — печально подтвердила Черубина. — Однако, почему ты думаешь, что монета может быть похищенной, господин в восточном одеянии вызвал у тебя подозрения?

— Да, Чери, в его поведении было нечто странное. Впрочем, я могу ошибаться, — неуверенно произнес Альфред.

Расставшись, каждый поспешил к себе домой — Альфред, чтобы убрать скорее бесценную монету в несгораемый шкаф своей мастерской, а Черубина, чтобы почитать что-нибудь о царе Бактрии Эвкратиде, чей портрет был отчеканен на лицевой стороне монеты.



В домашней библиотеке Чери нашла эпитому «Истории Филиппа», в которой упоминался царь Эвкратид — бывший военачальник, объявивший себя царем, когда правитель Бактрии отправился на восток завоевывать новые земли. Эвкратид чеканил золотые монеты с изображением своего профиля. Страна была богата золотом, известно много легенд о бактрийских кладах…

Воображение Черубины рисовало широко раскинутые знойные пески с дрожащими над ними миражами, скудную растительность, редкие водоемы, встречающиеся на пути торговых караванов.



…Здесь и в реке — зелёная вода,
как плотная, ленивая слюда
Оттенка пыли и полыни…



Вот вдалеке показались белые камни и стройные колонны величественных построек древнего города — зеленеющего оазиса, окруженного садами и полями. Там в арыках течёт прохладная вода, отдыхают верблюды, прошедшие долгий путь по пыльным барханам от Оксианской Александрии до Деметреса.

Чери отложила книгу в сторону и глубоко задумалась, представляя себе далекие края от Хорезма до реки Кабуль, где теперь живут таджики — наследники бактрийцев…

Не так давно Черубина проходила по Кронверкскому переулку мимо мечети, в которой прошлой весной состоялось первое богослужение, хотя она продолжала достраиваться и украшаться. Чери была поражена красотой изразцов, украшавших фасад здания и сиявших, как знойное небо пустыни.

За ужином Черубина завела разговор с кузеном Николаем:

— Николенька, ты ведь многое знаешь о строительстве мечети? Такое великолепное здание, пожалуй, не под силу построить одной татарской слободе… Храм из серого резного гранита высотой не меньше сорока метров, а минареты и вовсе метров пятьдесят, изготовлено немыслимое количество майолики для украшения фасадов мечети. Какова могла быть стоимость такого сооружения?

Николай весьма удивился вопросу, но обстоятельно ответил:

— Лет около пяти назад местные магометане просили разрешения у императора на покупку земли в Санкт-Петербурге и получили его, выплатив казне около трехсот тысяч рублей. Пока проект постройки обсуждали, сбор средств продолжался. Насколько мне известно, только бухарские купцы передали на строительство мечети не меньше двухсот тысяч. Но, не секрет, что больше всех денежных средств вложил Сеид Абдулхад-хан-– Эмир Бухары, у которого, по слухам, хранилось в российских банках около тридцати миллионов… Увы, он умер, так и не увидев мечеть, повелев завершить её строительство своему сыну и наследнику Алимхану.

— Я читала о Сеиде Абдулхад-хане, — добавила Черубина, — как о человеке необыкновенном, много сделавшем для процветания своей страны. Он был гуманным правителем — отменил жестокие азиатские пытки и ограничил применение смертной казни… к тому же он известен как поэт.

— Да, Чери, до него те земли бедствовали, а ведь ещё Страбон писал, что «…в Бактрии зёрна размером с колосья». Край плодородный чрезвычайно, к тому же богат залежами золота, меди и железа, что так востребовано в наш неспокойный век. Но, говорят, особая статья доходов — традиционная торговля каракулем, овечья шерсть оказалась доходнее рудников.

— Ах, мне бы хотелось посетить Бухару, — мечтательно произнесла Черубина.

— Для твоего здоровья, милая кузина, там крайне вредный климат, — мягко возразил ей Николай.

— В таком случае я еще раз полюбуюсь на мечеть, — улыбаясь, сказала Черубина, — и приглашу с собой Альфреда, не сомневаюсь, что он знает множество интересных фактов об этом великолепном сооружении.



Весь следующий день шел дождь, лишь к вечеру небо очистилось, и запад озарился красноватым закатным цветом. Черубина и Альфред отправились к мечети. Неспеша они шли по влажным камням тротуара Кронверкского переулка, и вскоре перед ними возникло гранитное здание мечети. Омытые недавним дождем и от этого сиявшие ещё ярче голубые изразцы купола, минаретов и портала главного входа приковывали внимание и восхищали великолепием восточных узоров.

— Как жаль, что мы не можем войти внутрь мечети, — грустно заметила Черубина, — вероятно, внутреннее убранство мечети не менее прекрасно!

Альфред принялся рассказывать спутнице то, что ему было известно об интерьерах мечети. Чери слушала как завороженная, — это настоящее сокровище эмира Бухары! — воскликнула она.

— Да, Чери, и не только это! — подхватил Альфред. — Мы можем прогуляться на Каменноостровский проспект, где находится дом эмира, построенный им для паломников-магометан, — прекрасный образец палладианской архитектуры. Автор проекта дома, кстати, Кричинский, тот самый, что проектировал мечеть в соавторстве с архитектором Васильевым.

Спустя некоторое время молодые люди стояли перед светлой, чуть желтоватой мраморной громадой дома Эмира. В землю упирались массивные столпы с кубическими рустированными обручами, а лоджию на уровне второго этажа обрамляли изящная балюстрада и четыре тонкие коринфские колонны. Каждый ярус постройки был оформлен по-своему, но вместе они составляли гармоничное здание в стиле флорентийского палаццо.

Степан Самойлович Кричинский, поляк татарского происхождения («поляк-литва татарлары», как называли эту необычную этническую группу остальные татары), и сам планировал жить здесь, в просторной квартире лицевого корпуса. Он, безусловно, гордился своим творением и как успешный зодчий был весьма востребован, в том числе — у близкого окружения императора.

Молодые люди прошли через массивную арку, заполненную колоннами и потому напоминавшую лес, и оказались в просторном курдонёре — внутреннем дворе перед парадным входом дома. В лучах заката пламенела медь входных дверей. Черубина подошла к ним и потянула тяжёлую створку на себя, Альфред помог ей и вошел следом. Они прошли в тихую прохладу парадного, где никого не встретили.

Впереди простиралась белоснежная лестница с безупречно отполированными балясинами каррарского мрамора.

— По слухам, балясины доставляли по морю, упакованными в деревянные стружки, чтобы не повредить бесценный камень, — вполголоса пояснил Альфред. — Сами ступени резали специально нанятые для этого строительства армянские камнерезы.

Внимание Черубины привлек камин, выглядевший крайне загадочно — он явно никогда не использовался по назначению, в нем не было ни углей, ни сажи, а в глубине виднелась неуместная там медная дверца, сделанная по подобию входной. Недолго думая, Чери перешагнула через чугунный барьер, вошла в портал камина, нагнулась к низкой дверце и попыталась её открыть, но та была заперта.

— Чери, прошу тебя, оставь дверь в покое, — негромко окликнул Альфред любознательную спутницу.

— Какая досада, — с сожалением сказала девушка, взявшись за протянутую ей руку Альфреда и выбираясь обратно. Куда может вести эта странная дверь?

Полушутя, полусерьезно Альфред сказал, что, по слухам, в подземелье дома Эмира спрятаны его сокровища. Возможно, именно эта дверь ведет к ним.

— Ах, теперь я и вовсе не смогу забыть об этом таинственном месте! — воскликнула Чери.



…крепко заперты двери, тёмен Восток…

— декламировала она в полголоса, сидя в пролетке, везущей её домой.

Черубине очень хотелось вернуться на Каменноостровский проспект, чтобы проникнуть в таинственную дверь.

Однако, необходимо было хорошенько подготовиться к такому предприятию. В арсенале настоящего сыщика безоговорочно должны присутствовать три вещи: увеличительное стекло — лупа, универсальный ключ — отмычка и ручной фонарик фирмы «Эвереди». Всем этим Чери запаслась ещё тогда, когда были прочитаны книги о приключениях Шерлока Холмса и доктора Ватсона.

И вот она вновь стояла в мраморном парадном дома Эмира, и вновь никто не остановил её вопросами. Беспрепятственно Чери забралась в камин и с ловкостью заправской взломщицы открыла дверь универсальным ключом.



…А на сердце малиновым звоном
запевала цыганская кровь…
— торжествуя, прошептала она.



Сразу за дверью оказалась лестница вниз. Спустившись по ней, Чери увидела тёмный коридор.

— Несомненно, он ведет в подземную кладовую, — решила Черубина. В полной тишине девушка осторожно продвигалась, освещая путь ручным фонариком.

Чери шла уже довольно долго, но ничего похожего на кладовую не встретила. По сторонам коридора была лишь каменная кладка, как вдруг впереди возникла лестница наверх.

Черубина поспешила к ней, размышляя над тем, как она объяснит свое появление стражам сокровищ, которые непременно должны там быть. Лестница привела к приоткрытым дверям, осторожно войдя в которые, Черубина оказалась в необъятном помещении, наполненном светом, проникающим через остроконечные арки больших окон. Она стояла в одной из боковых галерей, и её глазам открывались ряды прекрасных колонн зелёного мрамора, алебастровые столбы и перекрытия, расписанные разноцветными узорами, с белоснежного потолка на золотых цепях свисали дамасские люстры, пол покрывали ковры. Вокруг не было ни души.

— Я попала в мечеть, — догадалась Черубина, — значит, сокровища эмира хранятся где-то здесь, — разочарованно подумала сыщица.

Время приближалось к полудню, вскоре помещение должно было наполниться пришедшими на пятничную молитву прихожанами, и тогда не удастся пройти незамеченной.

Воспользовались тем, что имам и его помощники ещё не пришли и минбар, позади которого находилась потайная дверь, был пуст, Черубина быстро пересекла пространство зала и скрылась за золотистой сеткой, ограждавшей вход на второй этаж в женскую половину. В углу Чери заметила деревянный резной сундук, приоткрыв который, она обнаружила аккуратно свернутые хиджабы и шарфы-химары, видимо, принесённые прихожанками в дар неимущим сёстрам. Черубина вынула самый тёмный хиджаб из плотной ткани, похожий на кокон, с плотной сеткой, закрывающей лицо, и сразу же надела его на себя. В таком виде она без опаски, неспеша покинула мечеть.

Уже находясь в пролётке и направляясь домой, Чери вдруг поняла, какой опасности она себя подвергала. Однако, пережитое невероятное приключение волновало и восхищало её гораздо больше.

Подъехав к дому, экипаж остановился и, к большому изумлению извозчика, на тротуар спустилась молодая особа в обычном городском платье. Она вложила ему в руку монету и умоляющим голосом попросила отвезти одежду, оставленную в его экипаже, обратно в мечеть и там оставить.



Елизавета Дмитриевна решила до наступления осени переложить печи в городской квартире и узнала в представительстве мастерской «Гельдвейн-Ваулин», что на самом заводе можно дешевле купить майоликовых плиток на отделку из числа тех, что остаются от других заказов. Тетушка была экономной хозяйкой и полагала, что неразумно не воспользоваться подобным предложением. Далёкая поездка в посёлок Кикерино, где размещался завод художественной керамики, была запланирована на следуюший день.

Чери с удовольствием согласилась составить тетушке компанию. Однако, путь был не близкий, и дамы отправились в дорогу сразу после утреннего кофе.

По прибытии на место они прошли в контору управляющего, и пока Елизавета Дмитриевна договаривалась о цене, Черубина вышла в коридор, где на стенах в специальных деревянных рамах размещались уменьшенные копии изразцовых печей и каминов, произведенных здесь же на предприятии Осипа Гельдвейна.

Черубина с восхищением смотрела на знаменитые панно Врубеля, выполненные керамистом Петром Ваулиным, известным своими работами и в мастерской имения Абрамцево, и на гончарном производстве Саввы Ивановича Мамонтова в Бутырках.

Затем её внимание привлекла копия михраба из Санкт-Петербургской мечети. Чери остановилась перед макетом и принялась внимательно рассматривать его детали. Среди бирюзовых плиток синели ультрамариновые изразцы с арабскими буквами, над ними — витые золотые письмена, чуть выше — цветочный фриз, среди листьев и переплетённых ветвей которого также размещались золоченые надписи.

— Очевидно, это изречения из Корана, — предположила Черубина, обращаясь к трудившемуся над очередным макетом мастеру.

— Да, здесь, в нише и над ней всё традиционно, — отвечал он, — а вот эта, самая верхняя часть оказалась неканонической и в мечети отсутствует.

— О, это очень любопытно! Что же там было сказано? — спросила Черубина.

Мастер на минуту задумался, и Чери невольно залюбовалась тонкими, почти иконописными чертами его немолодого лица.

— Не уверен, смогу ли я сейчас вспомнить, но в общих чертах говорилось о каком-то золотом кирпиче… Что-то вроде «из семи тысяч семьсот семидесяти семи золотых кирпичей выложен купол над могилой… Кто посмеет изъять хотя бы один кирпич из дома избранного, пусть ослепнут оба глаза его и отсохнут обе руки» … Кажется, так…

Позвольте, я запишу, — девушка торопливо достала записную книжку с карандашом из своего ридикюля.

Затем мастер не без гордости рассказал, что не только участвовал в создании изразцов для мечети, но и ездил с экспедицией в Туркестан, где изучал средневековую резную майолику. Большого труда стоило наладить её производство из местных синих кембрийских глин.

Не очень последовательно Черубина перевела разговор на то, как сложно было сделать золотые надписи поверх майолики в михрабе. Собеседник ничуть не удивился вопросу и с удовольствием объяснил, как фрагменты складываются в рисунок и как происходит золочение.

— То есть золото — настоящее? — уточнила Черубина.

— Разумеется, — подтвердил мастер, — заказчик сам прислал материал — старинный золотой слиток, если судить по его составу и примесям. Он полностью был израсходован — у нас каждый грамм на строжайшем учете!

Черубина с восхищением посмотрела на мастера и в самых лестных выражениях отозвалась о его творении.

Между тем Елизавета Дмитриевна, покончившая с делами, разыскала Чери и, вежливо попрощавшись с новым знакомым, дамы покинули мастерскую.



По возвращении домой Черубина уединилась в своей комнате, разложила на столе книги по истории ислама и стала искать упоминание о 7777 золотых кирпичах. Вскоре ей это удалось.

Али ибн Абу Талиб — весьма почитаемый праведный халиф, двоюродный брат, зять и сподвижник пророка Мухаммеда, учил, что место захоронения должно оставаться тайной, так как враги могут подвергнуть тело усопшего унижению. После гибели Али, скончавшегося от удара отравленным кинжалом своего врага, его тело было возложено на верблюда и доставлено в пустынное место, где и предано земле. Захоронение оставалось неизвестным в течение долгого времени.

Спустя более чем сто лет халиф аббасидов Харун ар-Рашид отправился охотиться на джейрана и случайно обнаружил могилу. Он расспросил местных старожилов и догадался, что это было место захоронения Али ибн Абу Талиба.

Харун ар-Рашид приказал возвести мавзолей над могилой Али, а позже — в 977 году над мавзолеем была воздвигнута мечеть. По утверждению паломников 7777 плиток из чистого золота покрывают купол мечети, и на могильной плите было написано: «из семи тысяч семьсот семидесяти семи золотых кирпичей выложен купол над могилой».



В дверь постучала Елизавета Дмитриевна, напоминая о времени и ужине, который стынет в ожидании домочадцев. Чери поспешила в столовую.

Одетая в свободное домашнее платье и кружевной чепец поверх седеющих локонов, тетушка хлопотала за столом как наседка подле своих цыплят, предлагая добавку то одного, то другого блюда.

Вдруг она вспомнила Алексея:

— Нехорошо забывать старых друзей и дом, в котором его всегда встречали с любовью, — ворчала она, выразительно глядя на сына. Николай поспешил оправдать друга и рассказал, что как раз сегодня днем Алексей заезжал к нему в больницу. Счастливый до беспамятства, он сообщил, что Эжен, наконец, возвращается с гастролей, и по этому поводу пригласил Николая с Черубиной на праздничную вечеринку. Альфред, разумеется, тоже приглашен.

Тётушка продолжала выражать неудовольствие в адрес Алексея. Она, так же как его родитель, не одобряла связь молодого человека с певицей и при каждом удобном случае заявляла авторитетным тоном, что ничего путного из этих отношений не выйдет.

Николай, как подобает любящему сыну, успокаивал maman, говоря, что неисповедимы пути господни, и никто не знает, где найдет, где потеряет. Его глаза светились сыновней нежностью, от чего тётушка заметно смягчилась, но осталась при своем мнении.



На следующее утро Черубина поехала к своей модистке француженке Жанетте на примерку новых летних нарядов. Проезжая мимо ювелирной мастерской, она заметила городовых, стоявших у входа.

— Что могло произойти, неужели в мастерскую Альфреда проникли воры? — встревожилась Чери. Она решила отложить визит к модистке, остановила извозчика, расплатилась с ним и направилась в мастерскую.

Беспрепятственно пройдя мимо городовых, Черубина вошла в открытую дверь и увидела странную картину. Двое полицейских и один мужчина в штатском самым деликатным образом извинились перед хозяином мастерской за причиненное беспокойство, после чего немедленно удалились.

Черубина пребывала в недоумении, и Альфред, поприветствовав её, поспешил объяснить случившееся.

Господин в восточном одеянии, принесший золотую монету для пробирного надзора, добыл её бесчестным образом. От самой Бухары его преследовали дервиши и здесь схватили, но монеты при нем уже не было. Тогда через своё представительство в Санкт-Петербурге дервиши обратились в полицию с просьбой изъять из ювелирной мастерской бесценную монету царя Эвкратида. Официальная делегация была направлена в мастерскую «Иоганн Альбер и сын». Монету изъяли из несгораемого шкафа.

— А что было дальше — ты видела сама, Чери, — закончил рассказ Альфред.

— Кто такие дервиши? Кому они служат? — спросила Чери.

— Не знаю, будет ли это правильно, но я бы назвал их мусульманскими монахами. У них нет никакой собственности, они часто странствуют, переходя из одной ханаки в другую… Ханаки это своеобразные монастыри, объединённые между собой по аналогии с европейскими католическими орденами.

— Думаешь, и в Бухаре есть ханаки?

— Не сомневаюсь, Чери! Я знаком с одним ювелиром, который работает в Ташкенте, но семья его живет в Петербурге, поэтому он часто приезжает навестить родителей и приглашает в гости своих друзей, меня в том числе. Как раз недавно я рассматривал его альбом с фотографиями и там видел открытку с изображением постройки, связанной с Надиром Диван-беги, министром финансов 17 века.… Эта постройка так и называлась: «Ханака и медресе Надир-Диван-беги»… Уверен, что она содержится на государственный счет.

— То есть ханаки принадлежат эмиру Бухары, — уточнила Черубина. — Следовательно, эти дервиши защищают интересы эмира Алимхана, являются его охраной или секретной службой. Значит, золотая монета была похищена именно у него… Не думаю, что она была единственной. Вполне возможно, что статеры царя Эвкратида составляют некоторую часть золотых запасов эмира. Вот бы взглянуть на эти запасы…

— Взгляни-ка лучше вот на это сокровище, — прервал мечтательную подругу Альфред и, открыв сафьяновую шкатулку, показал изумительное золотое колье.

— Я сделал это колье по заказу одного весьма почтенного господина, пожелавшего остаться неизвестным, поскольку подарок предназначен не его именитой супруге, а некой, как он выразился, «юной и прелестной особе».

Черубина рассматривала колье, не переставая восхищаться талантом своего друга. С особой гордостью Альфред сообщил Чери, что даже отец его — весьма строгий и требовательный наставник — похвалил работу сына.

— Хотела бы я взглянуть на эту «прелестную особу», — усмехнулась Черубина.



Вечером того же дня состоялась вечеринка по поводу успешного завершения гастролей Эжен. В небольшом зале её квартиры всюду стояли букеты цветов, аромат которых напрочь перебивал запахи блюд праздничного стола, накрытого весьма изысканно, по европейской моде.

Виновница торжества не без удовольствия принимала поздравления и готова была слушать комплименты в свой адрес вновь и вновь. Однако, она считала, что успех мог быть более фееричным, но, как всегда, помешали театральные интриги и бездарные завистники. Небесно-голубые глаза Эжен излучали несколько наигранную пресыщенную истому. По её мнению, именно так следовало выражать чувства, переполнявшие молодую певицу по возвращению из большого и успешного турне.

Алексей не сводил глаз со своей примы, каждым словом и жестом демонстрируя безмерное восхищение и страстную любовь, свойственную его поэтической натуре.

Между тем внимание Черубины привлекло изысканное золотое колье, украшавшее грудь Эжен.

— Вряд ли это подарок Алексея, пребывающего в финансовой зависимости от своего родителя, — подумала Черубина, скорее всего это подношение очередного богатого поклонника певицы.

Присмотревшись повнимательнее, она узнала драгоценное украшение — именно им она любовалась накануне в ювелирной мастерской! Чери многозначительно посмотрела на Альфреда — тот явно был смущен, ибо также не ожидал увидеть колье на возлюбленной своего друга Алексея.

Взгляд Черубины не ускользнул от внимания Эжен, и она завела беседу о несправедливой судьбе, которая одних одаривает всем, а других заставляет довольствоваться весьма немногим.

— Милая Эжен, — добродушно улыбаясь, обратился к ней Альфред, — вам грешно обижаться на судьбу, ведь она более чем щедро одарила вас и красотой, и талантом!

— Да, это так, — согласилась актриса, — однако, не зря говорят, что прекрасному бриллианту нужна не менее прекрасная оправа.

— Моя восхитительная, моя бесценная, моя богиня! — Алексей с жаром целовал руки Эжен, — скоро я буду богат, сказочно богат, я договорился с издательством о книге моих стихов. Она будет издана огромным тиражом…

— Ах! — прервала его «богиня», — свежо придание, да верится с трудом! Я слышу это уже не первый год! — Она подошла к зеркалу и, поправляя колье, произнесла с томным вздохом, — золото подобно вину, оно опьяняет, оно кружит голову, оно дарит блаженство!

— Да, в нынешнем обществе принято поклоняться золоту, — задумчиво произнес Николай. — Однако, если рассматривать древние культуры и цивилизации, то золото в них никогда не было мерой богатства или основой финансовой системы, а ценилось лишь как «солнечный» металл, с которым сравнивали самих богов древности. Для человека практическая ценность золота ничтожна: оно не добавит сытости, здоровья, счастья, ума, из него не сшить теплые одежды, не построить безопасное жильё… Конечно, у золота есть свои достоинства — оно блестит и не ржавеет, но достаточно ли это для всеобщего вожделения?

— Да и в мировой мифологии мы не встретим упоминания о том, что боги как-то связывали себя с этим химическим элементом, — продолжил Альфред. — Ни шумерский Ан, ни египетские Ра и Осирис ничего не говорят о золоте; в индуистской «Ригведе» золотой — это лишь эпитет солнечного. Ценность золота и золотых изделий определялись их подобием солнцу. И даже в поздне-ведических текстах богатство еще не связано с золотом. Главным богатством для индо-ария остаются коровы и кони. В древнегерманской мифологии Золотой век связан не с металлическим блеском, а опять-таки с солнечным. В славянской мифологии мы видим только одну связь Солнцебога с золотом — «во лбу звезда горит, по локти золотые руки и по колени золотые ноги, на голове власы золотые», но это лишь подтверждение его солярной природы. И только главный враг Солнцебога — Кащей над златом чахнет, но это не просто связь, а пагубная связь: Кащей чахнет!

— Оригинальное отношение к золоту у мусульман, — вступила в беседу Черубина. — Если правоверный мужчина желает носить украшения, то они должны быть выполнены из серебра, но не из золота. Когда Пророк Мухаммед увидел золотое кольцо на руке некого мужчины, то тут же снял его. Ибо золото развращает умы, сердца, отвлекает от истинного. Золото — это символ роскоши, а ислам проповедует скромность, поэтому ношение золота противоречит его нравственным законам.

Однако в исламе есть очень четкое разграничение между мужчиной и женщиной. Женщина может привлекать своего мужа украшениями и шелками, но мужчине это делать не следует, мужская состоятельность — в его делах.

И тем не менее, — рассуждала Чери, — богатство эмира Бухарского заключено именно в золоте. Должно быть это старинный восточный обычай — хранить и накапливать золотые подношения. Вероятно, в сокровищнице эмира восхитительно, как в чудесных сказках «Тысячи и одной ночи».

Яркое воображение Черубины уже рисовало сундуки сокровищницы, переполненные золотыми украшениями, блеск которых был подобен сиянию солнца. Чери поднесла руку к глазам, прикрывая их от ослепительного блеска. И это прикосновение… пробудило её от сна.



Комната Чери была залита лучами восходящего солнца, струившимися в открытое окно и сверкавшими в зеркале. Легкий утренний ветерок играл листвой деревьев, и солнечные лучи то прятались в этой листве, то проскальзывали сквозь нее, образуя солнечные зайчики на зеркальной глади трюмо.

Черубина встала и подошла к открытому окну. Задумчиво глядя в сияющую даль, она думала, что где-то там, далеко-далеко, на востоке, среди песков бескрайней пустыни, охраняя вечный покой Али ибн Абу Талиба стоит мечеть, покрытая 7777 золотыми слитками. Сияние этих слитков будет вечным, ибо такова природа золота, хранящего в себе Солнце… Или их там осталось 7776?