О шарах и людях-3

История вторая. Шар оранжевый


     Должен с грустью вам признаться, что университет мне закончить не удалось. Вся эта история с Айрин повлияла на меня, изменило моё восприятие. Вещи, прежде казавшиеся важными, как-то быстро и однозначно потеряли свою ценность. Я отчислился с третьего курса, когда окончательно понял, что врачебная карьера – это вовсе не то, чему бы мне хотелось посвятить свою жизнь. Стоит ли говорить, как был разочарован мой отец? Наши отношения с ним и раньше не были гладкими, а после моего демарша окончательно испортились. Я принял решение начать самостоятельную жизнь, вдали от дома и старых привязанностей. Собрав свой небогатый скарб и тщательно уложив поверх остальных вещей коробку с шарами, я отправился навстречу тому, что про себя с лёгкой иронией называл «приключениями».
     Самостоятельная жизнь поначалу не слишком ладилась. Я перебивался случайными заработками, предпринимал попытки получить какую-нибудь рабочую профессию, перепробовал массу занятий, пока однажды – не смейтесь – оказался на нефтяной платформе в Северном море. Нефтяник из меня был сами понимаете какой, но я выполнял там сугубо подсобную работу, крутил гайки, следил за состоянием труб, проверял давление в клапанах, – в общем, довольно нудно тянул лямку. Платили мне за это неплохо, и был я, можно сказать, вполне доволен тем, как всё сложилось. О своей далёкой большой любви вспоминал редко, да и связи у меня с ней в то время не было вообще никакой.
     Однако – я много раз в этом убеждался – если человек бежит от чего-то, он может быть уверен, что рано или поздно оно его настигнет, правда, порою в весьма необычном виде. Так случилось и с любовью: совершенно неожиданно её нежный и робкий цветок распустился под самым моим носом, точнее – на соседней палубе. (Надо заметить, что уровни платформы мы с другими рабочими называли именно этим романтичным словом. Может быть, где-то глубоко внутри нас умирал моряк).
     Был среди моих коллег один забавный шотландец по имени Скотт МакФаллон. Ему только-только исполнилось двадцать один, так что даже я, подсобный рабочий на побегушках, казался зрелым и опытным на его фоне. Помимо своей молодости Скотт отличался мечтательностью, овладевавшей им в самые не подходящие для работы моменты, чувствительностью, сентиментальностью и редкой даже для его возраста наивностью. Добавьте сюда светлые вихрастые волосы, грустные голубые глаза и хрупкое для работника платформы телосложение, – и вы получите представление о том, что представлял из себя Скотт МакФаллон. Само собой разумеется, что бедняга служил постоянной мишенью для насмешек и колкостей других наших товарищей. Насмешки эти, впрочем, отнюдь не были злыми или обидными: парня любили за его отзывчивость, готовность помочь и открытость. Просто слишком уж сильный контраст представлял он с другими людьми, в основном матёрыми, простыми как нефтяная труба и грубоватыми дядьками, трудившимися посреди моря бок о бок многие месяцы подряд.
     На платформе было также несколько женщин. Выполняли они работу, не требовавшую большой физической силы: крановщицы, инженеры, одна связистка. Про связистку следует сказать особо. Звали её Рут Нильсен, у неё были датские корни и ярко-рыжие вьющиеся волосы. Была ли она красива? А вот чёрт его знает. Есть такие женщины, о которых наверняка не скажешь. Вроде ничего особенного, глаза не большие, губы не самой привлекательной формы, нос кривоват, уши странной формы, – а улыбнётся такая женщина тебе, и в искорках этой улыбки вдруг блеснёт особая, нездешняя красота, которую и слов-то подходящих нет описать. Такой красотой обладала Рут. Стоит ли говорить, что мужская часть нашей платформы была от неё без ума. Однако все знаки внимания, все неловкие, порою нелепые ухаживания молодая женщина игнорировала со стойкой и внушавшей отчаяние последовательностью. «Я здесь, чтобы заработать денег, мальчики, – часто повторяла она. – Денег, а не сердечных проблем». «И не какую-нибудь половую заразу», – добавляли тихонько пошляки. Впрочем, пошлить в присутствии Рут не решались даже самые отъявленные из них. Было что-то такое во взгляде её зелёных глаз, от чего сразу отбивало всякое желание грязно шутить.
     С некоторых пор стали замечать, что чары мисс Нильсен не обошли своим влиянием и нашего робкого шотландца. Не раз и не два видели мы Скотта, который, прервав работу, порою застыв на месте с вентилем в руках, во все глаза смотрел на датчанку, деловито отстукивавшую сообщения на своей Морзе. МакФаллон стал просить, чтобы ему назначали работу в непосредственный близости от комнаты связи, и таким образом мог безнаказанно наблюдать за Рут целыми часами. На все саркастические замечания других работников, которые начали сыпаться на него целым ворохом, он не отвечал, хотя густо краснел каждый раз, когда кто-то упоминал связистку. В этом отношении он проявлял стойкость столь же упорную, как и сама Рут. Никакие шуточки не могли сбить его с панталыку или заставить отступить. Замечала ли его настойчивое внимание сама Нильсен? Полагаю, что замечала. Но, будучи недоступной даже для куда более завидных мужских кандидатур, придавала ему не большое значение, чем мерному шелесту морских волн, бившихся об опоры платформы.
     Вся эта незатейливая история происходила буквально у меня под носом, однако мало меня занимала. Я был тогда не в том состоянии духа, чтобы размышлять о чужих любовных историях и любовных историях вообще. И если бы однажды вечером шары снова не заговорили со мной, незадачливый роман МакФаллона и Рут затерялся бы на просторах моего жизненного океана, не оставив даже мимолётного следа. А шары, как вы догадываетесь, заговорили.
     Всё повторилось почти в точности. Я снова возвращаюсь вечером к себе – в свою «каюту». Снова ощущение беспокойства, как от чего-то недоделанного или позабытого. На этот раз, впрочем, я уже не колебался и сразу достал коробку. Оранжевый шар наливался дивным солнечным огнём. В голове моей ясно прозвучали слова: «Тебе предстоит соединить влюблённых. Это твоё испытание».
     В отличие от первого раза, я мыслил куда яснее и не позволил мистическому холодку в груди превратиться во что-то большее. Нет, в тот вечер я был спокоен, рассудителен, рационален. Я был, признаться, весьма доволен своей выдержкой. К тому же задача, поставленная передо мной, казалась куда проще той, первой. «Любовь – стихия весьма жизненная, даже можно сказать – живучая, – размышлял я ночью, пока сон упорно не шёл ко мне. – Она пробьёт себе дорогу вопреки всему. Она как цветок, прорастающий сквозь гранитную мостовую. Ей иногда достаточно лёгкого толчка, чтобы развернуться во всю мощь. Так что может быть легче? От меня требуется совсем немногое – осторожно подтолкнуть два сердца навстречу друг другу. И дело в шляпе». Надо заметить, что рассуждения мои были весьма умозрительными: ни тогда, ни даже много лет спустя, я не мог претендовать на звание человека, хорошо разбирающегося в перипетиях любви.
     Было у меня и ещё одно преимущество. В отличие от «просьбы» красного шара, отличавшейся максимальной неконкретностью, в данном случае всё казалось предельно очевидным. Бок о бок со мной трудился Скотт МакФаллон, по уши влюблённый в рыжеволосую телеграфистку. За ней, конечно, пытались ухаживать почти все обитатели платформы, однако мне представлялось невозможным, чтобы шар имел в виду кого-либо кроме Скотта. Нет, нет, мне предстоит помочь именно этому незадачливому шотландцу. Сама Рут не проявляла никаких внешних признаков влюблённости, но ведь женщина – существо загадочное и никогда нельзя с точностью сказать, что именно она чувствует. Возможно, она и сама не вполне понимает, что происходит у неё в душе.
     Какие конкретные действия мне следовало предпринять? В этом отношении я был совершенно спокоен. История с красным шаром показала, что нужные события совершаются сами собой, мне лишь нужно вовремя их распознать. Так получилось и на этот раз.
     Как-то во время обеденного перерыва, когда все собрались в помещении, служившем нам столовой, я почувствовал себя не слишком хорошо. Решив, что в таком состоянии еда мне в горло не полезет, я пошёл в противоположном направлении, в сторону своей каюты. Путь мой лежал мимо комнаты связи. Меня подташнивало, я слегка волочил ноги и, будучи не в лучшем состоянии, замедленно реагировал на происходящее. Поэтому я чуть было не налетел на Скотта, который, заняв свой привычный наблюдательный пункт, не сводил глаз с Рут, погружённой в свою работу. Девушка не любила совместные трапезы, где мужское внимание к ней становилось особенно навязчивым, и просила, чтобы ей приносили еду непосредственно в комнату связи. Но в тот момент, видимо, ей было не до еды, поднос с тарелками стоял рядом с её креслом, а сама она ускоренно отстукивала сообщения.
     МакФаллон был так увлечён наблюдением, что не обратил внимания на моё присутствие. А я, не желая ему мешать, остановился в нескольких шагах от него. Чтобы пройти к своей «каюте», мне пришлось бы просить парня посторониться, а этого мне совсем не хотелось. Размышляя о том, как бы всё-таки пробраться к себе, я внезапно обратил внимание, что Скотт держал в руке какой-то пакет, похожий на те, в которых отправляют посылки. Он сжимал его в левой руке, крепко, всей пятернёй. Было заметно, что шотландец колебался, он то делал движение вперёд на полшага, то снова отступал. «Почту, что ли, хочет кому-то передать?» – подумал я в недоумении. Раз в две недели к нам прилетал вертолёт с провизией и письмами. Через него можно было отправить весточку домой. Рут, в числе прочих своих обязанностей, занималась и приёмом подобной корреспонденции. Так что мысль мне в голову пришла довольно здравая. Почему бы Скотту не воспользоваться столь простым и естественным поводом, как желание послать письмо своей семье, чтобы наладить контакт с девушкой? Будь я на его месте, действовал бы примерно в таком ключе.
     Однако, что бы там МакФаллон ни задумал, он был слишком нерешителен. Я простоял там, в нескольких метрах от него, битых десять минут, и ничего не дождался. На лице юного шотландца всё яснее проступало унылое отчаяние. Он кусал нижнюю губу, сминал и расправлял пакет, переступал с ноги на ногу. Наконец, видимо, окончательно разуверившись в себе, печально покачал головой и, сунув своё послание в сплетение труб, где его и разглядеть было нелегко, заковылял прочь.
     Это был тот самый момент, когда мне – а в моём лице и провидению – предстояло вмешаться. Тогда я не размышлял подобным образом, я вообще ни о чём не размышлял: вынуть пакет на свет божий, спрятать его под блузу и принести в свою «каюту» было делом нескольких минут. Всё это было мною проделано рефлекторно, на чистом инстинкте. И вот я сижу на своей по походному застеленной кровати и с любопытством, нетерпением и каким-то почти вожделением гляжу на похищенное мною послание. Открыть или нет? Колебался я недолго. В конце концов, мало ли что могло быть в этом пакете. Было бы очень глупо вручить его Рут и выяснить потом, что это какое-нибудь послание на большую землю с приветами семье. Поэтому очень скоро я уже аккуратно вскрывал печать перочинным ножом и разворачивал на покрывале два сложенных вчетверо листка…


     – И что же там было? – не выдержала Кейт.
     Джо хитро усмехнулся.
     – Ах, женщины! – воскликнул он. Имя вам – любопытство!
     Девушка покраснела.
     – Простите, я не сдержалась. Только… мне кажется, читать это письмо было всё же… не очень правильно.   
     – Неэтично, хотите сказать? Да, вы правы, в общепринятом смысле. Но тут было особое дело. Мне необходимо было убедиться. Не хотелось оплошать. Кто его знает, как бы повёл себя шар?
     – И это было то, что вы ожидали? Любовное письмо?
     – Совершенно верно. Но не беспокойтесь. Текст я пересказывать не буду.
Достаточно общего представления.
     – Да, конечно. Я вся внимание.


     Так вот, я вскрыл послание и тут же жадно набросился на него, словно на подарок, которого очень давно ждал. И должен заметить, что мне отнюдь не пришлось разочароваться. Слог письма оказался хорош, очень даже хорош. Я и представить не мог, что Скотт может настолько хорошо писать. Чувствовалось, что формированием его литературного вкуса занимались много и тщательно. Помню, мне подумалось в тот момент, что незадачливому шотландцу вовсе не стоило работать на нефтяной платформе, что он там был совсем не на своём месте. В каком-нибудь великосветском клубе МакФаллон, если бы одеть его поприличнее, пришёлся бы куда как более кстати. И сочинения его там бы, несомненно, оценили по достоинству. А здесь… здесь его роль была сведена к смешному и нелепому фарсу в окружении людей, абсолютно ему чуждых. Даже Рут, королева его сердца, вряд ли могла понять тонких движений этой души…
     Прочитав письмо, я задумался. Конечно, поступить по собственной воле, ослушаться шара и не поспособствовать сближению влюблённых было бы слишком смелым шагом. Но стоило ли действовать грубо и прямолинейно, передав письмо по назначению, стоило ли связывать нить, которую сам Скотт связать не решился? По некоторому раздумью я отказался от этой мысли. Идти напролом значило наломать немало дров. Почему бы не действовать аккуратнее, изящнее? Сказать, например, что я нашёл пакет без подписи, который неизвестно кому предназначается. Пусть бы гордячка датчанка поломала себе голову над такой загадкой! В конце концов, не ей же одной смущать умы окружающих людей. Да, решил я, разыграть небольшой спектакль не помешает. Возможно, что именно этого и хочет от меня шар. Немного рождественской мистики, лёгкий налёт тайны, разогревающий любопытство. И пусть до Рождества было целых шесть месяцев, меня это мало смущало.
     Утвердившись в своём решении, я положил пакет под мышку и с весёлым видом, насвистывая какую-то модную тогда песенку, направился в комнату связи. Откровенно говоря, бодрость моя была несколько напускной. Я отнюдь не обладал достаточным опытом в общении с женщинами, особенно красивыми, и внутренне весьма робел при мысли о предстоящем разговоре. Однако долг требовал от меня идти вперёд, и я повиновался.
     Мне повезло – если это слово тут применимо, – потому что у Рут как раз случился обеденный перерыв. Сидя в небольшом кресле, специально установленном для таких случаев, она пила чай с печеньем. Моё появление девушка встретила лишь лёгким недоумённым движением бровей – не более.
     – У меня сообщение, – сказал я со всей возможной небрежностью. – Сообщение для вас.
     Рут пожала плечами.
     – Положите на стол, – ответила она. – Отправлю, когда будет минутка.
     Я помедлил, не зная, как правильно поступить. Очевидно, что слова «сообщение для вас» датчанка поняла неверно. Надлежало ли мне уточнить свою мысль? Или просто оставить послание? В конце концов, любовные излияния Скотта были достаточно подробны, изобиловали прямыми обращениями и нежными метафорами. Рут не могла не понять, к кому обращены эти строки. Лишние пояснения показались мне в тот момент неуместными. Свою роль почтальона, ангела-вестника я выполнил, остальное уже было делом провидения.
     – Так что же? – донёсся до меня голос мисс Нильсен. – Вы оставляете сообщение?
     – Да, разумеется, – я плюхнул пакет на стол. – Но только имейте в виду, это… это очень личное.
     Рут снисходительно улыбнулась.
     – Не беспокойтесь, – сказала она, откусывая кусочек печенья. – Мне всё время приходится иметь дело с личным. Я обращаюсь с ним исключительно профессионально.
     – Что ж, это замечательно. Только не забудьте, пожалуйста. 
     Вместо ответа телеграфистка лишь передёрнула плечами. Я ушёл, вполне удовлетворённый собой. От меня вовсе не требовалось проводить разъяснительную работу. Достаточно и того, что я не позволил чувству Скотта МакФаллона безвозвратно сгинуть вместе с его любовным посланием где-то в недрах платформы. Теперь пакет дошёл до адресата, и любящие сердца – или те, которым предстояло полюбить, – получили возможность соединиться. Оранжевый шар будет доволен. Если же, паче чаяния, Рут не откроет пакет и не прочтёт признания… что ж, то будет вполне определённым знаком судьбы. Успокоенный этой мыслью, я со спокойной совестью занялся своими непосредственными обязанностями.
     На следующий день, случайно столкнувшись с Рут, я пытливо посмотрел ей в лицо, пытаясь найти на нём какую-нибудь перемену. Напрасно! Выражение этого красивого лица была столь же ровно-безмятежным, как и всегда. Поймав мой взгляд, телеграфистка понимающе кивнула и сказала:
     – Всё в порядке, не беспокойтесь.
     – Вы прочитали? – выпалил я.
     – Прочитала? – удивлённо повторила она. – Разумеется, прочитала. И отправила на центральный коммутатор.
     – Что-о?
     – Вы же знаете, что сообщения без адреса посылаются именно туда. Таковы правила. У меня нет времени разбираться с адресатами. А на центральном коммутаторе есть базы данных, и они это сделают гораздо быстрее.
     Я лишился дара речи. Только в этот момент до меня дошла простая мысль, что в своих пылких излияниях Скотт ни разу не упоминал ни своего имени, ни имени Рут. Получается, то было послание от неизвестного к неизвестной, и ничто не мешало датчанке решить, будто автором этого сентиментального текста был я сам. Но неужели Рут не пришло в голову, что письмо предназначалось ей? Автоматизм её работы оказался слишком велик, и она отправила сообщение, совершенно не вникнув в его содержание? А если так, куда же перенаправят его на центральном коммутаторе? Насколько я помнил, у них имелся список адресатов всех работников нескольких платформ, работавших в Северном море. Получается, если Рут поставила пометку, что сообщение передано мной, страстное послание МакФаллона получат мои родители? То-то подивится мой отец! А мама, наверное, будет втайне рада, что её сын, наконец, в кого-то влюбился. Только вот к чему это всё? Неужели так и было задумано? Я терялся в догадках и сильно злился на эпическую недогадливость телеграфистки.
     Однако мне снова пришлось убедиться в удивительной мудрости шаров, а может быть, того, кто за ними стоял. Спустя три дня на платформу прибыл вертолёт, привозивший провизию, технические материалы и посылки. На его борту была девушка по имени Шерон. Она, как скоро выяснилось, работала на центральном коммутаторе. Первым делом, едва спустившись по трапу, Шерон спросила, где она может найти Джонатана Уизарда. Услышав, что меня ищет какая-то незнакомка, я был немало озадачен. Шерон оказалась очень милой блондиночкой с большими голубыми глазами и красивым хрустальным голоском. По правде говоря, мне стоило некоторого труда отказаться от авторства любовного послания, которое, по её словам, поразило её в самое сердце. Однако отказаться я был должен. То была история Скотта МакФаллона, и именно к нему направилась телеграфистка Шерон, когда узнала правду. А спустя всего день они улетели с платформы вместе. Что было дальше, мне неведомо… но я уверен, всё у них сложилось как нельзя лучше. По крайней мере, оранжевый шар был вполне доволен моей работой, и с тех пор загорался ровным тёплым светом всякий раз, как я брал его в руки. Так, планируя связать одни нити, я нечаянно соединил другие…