Учительница

Какова роль провидения в жизни человека? Сам ли он прочерчивает линию судьбы, или это делают внешние силы, иногда позволяющие ему взглянуть на результат, как бы говоря: «Нравится тебе или нет, но такова жизнь». Можно ли влиять на судьбу, поворачивая ее, когда кажется, что так лучше. Наверное, можно, но человек смиряется, принимая жизнь как она есть. 

Летом я не поступил в институт, не прошел по конкурсу. Пришлось устраиваться на работу и готовиться снова. Моя тетка устроила меня лаборантом в кабинет биологии одной из школ, рассчитывая, что работа не пыльная, и у меня будет время для подготовки. В первый рабочий день пришел к директору, представляться. Оказался вполне нормальный мужик, коротко обрисовал мои обязанности и повел в кабинет биологии. В это время там занятий не было, поэтому мы прошли в комнату за кабинетом – лаборантскую. Теперь это будет моим местом работы. За лабораторным столом сидела молоденькая девушка, рассматривая что-то в микроскоп. Как оказалось – учительница биологии. Невысокого роста, стройная с пышной прической, выглядела очень молодо. Встретив в другом месте, не подумал бы, что она закончила ВУЗ и учительствует. Директор представил ее: «Людмила Петровна. Твоя непосредственная начальница». Потом назвал меня. Сказал несколько дежурных слов, пожелал трудовых достижений и вышел. Мы остались вдвоем. И тут она внимательно посмотрела на меня. Нельзя сказать, чтобы я стеснялся девушек, даже если они были преподавательницами. Однажды даже водил дружбу со студенткой местного пединститута. Но то, как она на меня посмотрела, вызвало во мне незнакомое чувство. Посмотрела прямо в глаза. Просто, без жеманства, как будто предлагая начать беседу о чем-то важном. Я ответил таким же прямым взглядом, и она начала розоветь. Вначале щеки слегка порозовели, потом подбородок, после порозовело все лицо, и отвела взгляд. Я даже удивился, что так может краснеть учительница биологии. Но от ее взгляда внутри стало горячо, по спине побежали мурашки, а ноги отказались держать. В одно мгновение между нами возникла связь, которую до сих пор не могу объяснить. Это было нечто мистическое. В комнате повисла тишина. Оба чувствовали ее неестественность, но не могли разорвать, потому что были погружены в возникший между нами внутренний диалог. Диалог был без слов, но все было понятно. Во всяком случае, у меня было полное впечатление, что я все понимаю правильно. «Я долго тебя ждала», - говорила она. «Я постараюсь сделать тебя счастливой», - отвечал я. Диалог длился бесконечно, это были прекрасные мгновения.

Чтобы как-то прервать повисшую тишину, Людмила Петровна сказала: «Вот ваше рабочее место». А спустя некоторое время: «Вы любите биологию?». Биологию я не любил, любил математику и увлекался кибернетикой. Но, чтобы не дать ей подумать, что я равнодушен к биологии, ответил: «У меня по биологии пятерка». Впрочем, у меня по всем школьным предметам было отлично. Но хвастаться не стал в силу врожденной скромности.

Она рассказала, что мне надо делать. Как я и предполагал, времени для подготовки в ВУЗ у меня оставалось немало. После этого предложила чаю, и за чаем до конца урока рассказывала мне о генетике. На следующем уроке у нее были занятия, и я помог ей заставить стол в классе разнообразными мензурками, пробирками и штативами. После этого ушел в лаборантскую и стал расставлять по порядку весь, с моей точки зрения, биологический хлам. Хлама было мало, вскоре я освободился и уселся на рабочем месте с задачником по математике, который всегда таскал с собой.
На перемене Людмила Петровна, возбужденная уроком у старшеклассников, вошла в лаборантскую и опять меня приковал к месту взгляд ее серых глаз. Под этим взглядом ничего не хотелось думать или делать. А просто сидеть и впитывать доставляемое им наслаждение. Опять по спине побежали мурашки, и я ощутил слабость в ногах. Но сидя, чувствовал себя увереннее. Она попросила сменить некоторые приборы в кабинете. Посмотрела на мой задачник: «Вы любите математику?». Ответил, что да.
 
— Это очень здорово. Поможете мне. Я собираюсь продолжить учиться генетике. А там очень много математики. В институте, нас биологов не очень напрягали математикой. Так, чуть-чуть. А сейчас, когда начала углубляться в генетику, поняла, что без нее там делать нечего.
Я искренне поинтересовался: «Вы мне покажете свои книги по генетике?». Она даже вспыхнула от удовольствия. Судя по всему, генетика была ее настоящим увлечением. И всякого, кто интересовался ею, она причисляла к хорошим людям. Было что-то детское в этом, когда мы сразу зачисляли человека в хорошие или плохие только по одному, часто незначительному, признаку. Например, если человек любил собак, то он хороший.

Так прошел мой первый рабочий день. Я не особенно напрягался, уделяя должное математике. За это время еще пару раз обменивались теми многозначительными взглядами, которые заставляли проваливаться сердце, а руки – дрожать. После шестого урока я мог уходить, но мне не хотелось расставаться с Людмилой Петровной. Она вела кружок «Юный биолог», к ней пришли старшеклассники, почти мои ровесники, они что-то химичили.

После кружка из школы мы вышли вместе. В школьном дворе никого не было. Медленно побрели к трамвайной остановке. Говорили о том о сем, главным образом про собственные увлечения. Она была начитана, много знала. Для своего возраста я тоже много прочел. Поэтому тем для разговора было много. Я жил в центре, она ближе к вокзалу. На трамвае ехали вместе. Когда выходил, опять ощутил ее взгляд. Шел домой в задумчивости. Сегодня произошло то, чего никогда не было. Возникшее чувство было вполне взрослым, превращая меня в человека, осознавшего нечто совершенно новое, не переживаемое раньше. Во дворе встретился с друзьями. Как правило, такие встречи затягивались надолго, мы трепались, обменивались новостями. Все учились в одной школе, и круг знакомых был общим. Но сейчас, слегка поздоровавшись, ушел домой. Там заперся в своей комнате, и до ужина делал вид, что решаю задачи. А на самом деле пялился на чистый лист бумаги, пытаясь понять, что же произошло. Не хватало опыта, чтобы разобраться в своих чувствах. После ужина читал Хемингуэя. В те времена его книги были редкостью. Меня снабжал редкими изданиями приятель, с которым мы разбирали математику и физику. В них он был откровенно слаб. Но у его отца была шикарная библиотека, из которой никому не разрешалось давать книги. Для меня делалось исключение. Поэтому у меня на столе всегда лежал интересный томик.

На следующий день пришел в школу задолго до первого звонка, вскоре пришла Людмила Петровна. Она была бледнее вчерашнего, и у нее были заплаканные глаза. Вызвала прилив жалости. Подумал, может быть, она прихворнула. Спросить постеснялся, все-таки чувствовал дистанцию, не смотря на наши молчаливые диалоги накануне. День прошел вполне по-деловому, она просила что-то делать, я исполнял. Даже стало обидно. Мой юношеский максимализм не мог допустить, что после вчерашнего наши отношения приняли форму начальник-подчиненный. И только, когда уроки закончились, и она усталая пришла в лаборантскую, понял, что ошибся. Вновь она одарила меня тем взглядом. Душа воспарила. Значит я не ошибся, и ее вчерашний взгляд не был обычным кокетством. Я улыбнулся в ответ. Мы все поняли. Из школы вышли вместе. Решили пройтись, был прекрасный сентябрьский день. Говорили о генетике, математике, прочитанных книгах. Прошли мимо центральной библиотеки и я, чтобы произвести впечатление, сказал, что часто вечерами сижу здесь в читальном зале, изучая научные труды. Она поинтересовалась, чем кроме математики, я увлекаюсь. И тут меня понесло. Нет, я ничего не придумывал, потому что и без выдумки мог многое рассказать. В то время увлекался Кибернетикой. Осваивал работы Винера, Эшби. Для недавнего школьника это было необычно, она слушала внимательно. Я рассказал ей пару смешных историй. Как я вычитал в философском словаре, что Кибернетику придумали капиталисты, чтобы сильнее угнетать рабочий класс. Смеялись оба. И вот, чтобы читать книги по математике и кибернетике, я вечерами просиживал в читальном зале. Она сказала, что редко здесь бывала, но теперь придется приходить чаще. Тогда Работ по генетике в широком обиходе почти не было. А через межбиблиотечный абонемент можно выписывать книги и журналы из других библиотек, даже из Ленинки. Предложил ей встретиться здесь сегодня вечером. Помедлив, она согласилась. Не заметили, как прошли вначале один мост, потом другой. Разговорившись, не обратил внимание, что прошли мимо моего дома. Только после того, как перешли второй мост, подумал, что, быть может, надоедаю своей болтовней, и предложил расстаться до вечера. Она села на трамвай, я повернул назад.

Вечером, около шести, я был в библиотеке, взял отложенную мною толстенную книгу «Теория информации», и погрузился в чтение. Как оказалось, читать оригинальный труд было трудно, и я полез в библиотечный каталог в поисках популярного изложения. И тут я увидел ее. Она стояла перед библиотечной стойкой, держа в руке несколько формуляров с подобранной литературой. Выписав пару заинтересовавших меня книг, подошел к ней. Одета она была в чем-то необыкновенном. Это была уже не учительница биологии, а божество, сошедшее с небес, чтобы показать нам землянам, что ждет нас там, если … . Что если …, я не додумывал, потому что не надеялся на чудо приобщения к райской жизни. По молодости, и начитавшись Ремарка, считал себя великим грешником. Подождав, пока нам принесут книги, оба смущенно молчали. Я пытался сказать какие-то дежурные слова. Поощряя, она изредка поднимала на меня глаза. Но смущение мое было столь велико, что даже с ее поощрениями, не мог разомкнуть уста. Наконец, принесли книги, и мы пошли за мой стол, где стояли две настольные лампы, и мною было занято мое традиционное место. Разложили литературу и погрузились в чтение.
Вначале буквы почему-то прыгали перед глазами, не желая складываться в строчки. Хотя раньше такого за собой не замечал. Но потом увлекся и начал вчитываться. Все казалось интересным, идея измерения информации увлекала. Скосив глаза, увидел, что Людмила Петровна делает какие-то выписки. Подумал, что не зря затащил ее в библиотеку. Так мы просидели до самого закрытия читального зала. Пришла хорошо знакомая мне тетя Тамара и громко объявила, что читальный зал закрывается, надо сдавать литературу. Я объяснил Людмиле Петровне, что сейчас все ринутся из зала и у стойки будет столпотворение. Поэтому лучше посидеть минут пять и потом спокойно, без суеты сдать книги. И если она хочет, то можно отложить свои книги до следующего раза, но не более, чем на пару дней. Она с благодарностью посмотрела на меня. Здесь в библиотеке она полностью признавала мой авторитет.

Сдав книги, вышли и пошли вдоль трамвайных путей по тому же маршруту, которым шли сегодня днем. Я ей рассказывал, что такое Теория информации и кто такой Клод Шеннон, ее создатель. Она с интересом слушала. Наверное, мой рассказ, действительно был достаточно популярным. В глубину теории я проникнуть еще не мог, только школьная подготовка была скудновата. Но популярную литературу я осваивал вполне сносно и мог ее пересказать.

Расстались сразу за мостом. Она села на трамвай, я побрел домой, он был рядом. Проглотив ужин, улегся спать. Сегодняшние впечатления не прошли бесследно, и я уснул, как только улегся на подушку. Во сне пришла она, почему-то заплаканная. Хотелось приласкать ее как котенка, но она ускользала из моих рук. Потом, помахав рукой, исчезла. Проснулся с тяжелым чувством, предвестника беды или несчастья. Со мной такое бывало, когда просыпался в напряжении, ожидая чего-то неприятного. В школе это бывало перед контрольными, особенно по английскому. Но сейчас-то контрольные мне не грозили. Лежа, начал размышлять с какой стороны ожидать неприятности. Когда почти уверил себя, что тревога ложная, пришла мысль, что неприятность может случиться не со мной, а с близким человеком. Отбросил бесполезные размышления, надо было бежать на работу.

В тот день Людмила Петровна пришла первой и, когда я вошел, то первое, что ощутил – ее завораживающий взгляд. Она подняла свои глаза от микроскопа и одарила всепроникающим взглядом, поднимающим меня до блаженства. Я был тогда еще юн и не задавался серьезными вопросами о настоящем, будущем. Просто плыл по жизни, полагая, что все окружающее: люди, события, создают лишь благоприятный фон моего существования. И эти молчаливые диалоги бессознательно воспринимались, как залог чего-то большого, несомненно, счастливого, что перенесет меня из школьного детства в счастливый мир взрослости. Иначе, как счастливым, взрослый мир я не представлял.

Вчерашнее бдение в читальном зале на наших отношениях сказалось самым благоприятным образом. Она иногда стала называть меня на ты, что я отметил с большим удовлетворением. Времени для обмена мыслями у нас было достаточно. Я рассказывал ей о своих школьных делах и мечте закончить факультет кибернетики какого-либо московского института. Она очень популярно объяснила основные законы генетики и о возможности управлять наследственностью. Мало что понял до конца, но основную идею, кажется, уловил. Вечером опять сидели в читальном зале, погруженные каждый в свои тексты. Вечером провожал ее почти до дома. Когда мы расставались, было уже темно, мы стояли в тени еще по-летнему зеленому куста. Уходить не хотелось, и я с удовлетворением отметил ее желание продлить нашу встречу. Значит я был ей не безразличен. Она очнулась первой: «Пора домой, завтра рабочий день». Как-то само собой получилось, что предложил в субботу пойти в театр или в кино. Она вскинула на меня глаза и тихо произнесла: «Я согласна». Теперь у меня была цель в жизни: дожить до субботы и испытать блаженство, когда ты сидишь с любимой в темном зале и никто не потревожит это уединение. Это магия зрительного зала.

Так продолжался весь сентябрь: встречи в школе, прогулки, свидания в читальном зале, возвращения по вечернему городу. Люда обращалась теперь ко мне на ты, я к ней на ты, если рядом не было школьного персонала или школьников.
Я не задавал себе вопроса, была ли это любовь. Я просто жил в той атмосфере, когда незнакомый совсем недавно человек, вдруг стал тебе близким. И эта близость, общение с ним доставляет ощущение постоянного счастья. Естественно, я не задумывался о нашем будущем, был слишком юн. Но все мое существо было принизано этим чувством, как источником все поглощающего счастья. Даже ревновать Люду к ее увлечению генетикой я не мог. Оно было ее частью, а все, что было частью Людмилы, было прекрасно.
 
Люда была взрослее меня и сумела разобраться в своих чувствах. Она меня любила, и любовь возникла внезапно, по независящим от нас причинам. Это была любовь с первого взгляда. Она не осмеливалась окончательно признаться себе, что возникло глубокое чувство к юноше, моложе ее, вчерашнему школьнику. И что ее жизнь уже немыслима без этого чувства, оно поселилось в душе, заполнив ее полностью. Чувство было сильным, прекрасным и, одновременно, вызывало душевную тяжесть, когда возникали мысли о будущем. Ей хотелось продолжения всего того, что было, но одновременно боялась, что все зайдет слишком далеко и этот пожар испепелит нас обоих.

Иногда наши руки соприкасались. Вначале эти соприкосновения пугали, потом мы перестали их бояться, я брал Люду за руку, когда этого никто не видел. В театре или кино, в темном зрительном зале я всегда брал ее за руку. Она не отнимала, и так мы сидели все время спектакля или сеанса. Большей близости у нас не было. Мы, главным образом Люда, установили барьер, дальше которого по негласной договоренности никто не заходил. Мне очень хотелось обнять ее, прижать к себе, иногда я делал попытки, как бы не в серьез. Но она, на мгновение крепко прижавшись, потом резко выскальзывала из объятий и становилась очень грустной. Понимала, чем все это закончится, если мы перейдем барьер. Я же просто хотел продолжения, не опасаясь никаких последствий и не заглядывая вперед.
В октябре пришлось уйти из школы. Возникли какие-то административные неурядицы, должность лаборанта то ли сократили, то ли директор захотел произвести перестановки. Тем не менее мы встречались с Людой каждый день. В будни я поджидал ее недалеко от школы и провожал домой. Вечером встречались в читальном зале, а потом долго гуляли или ходили в кино, театр, филармонию. Наша душевная близость крепла, мы уже говорили о самом сокровенном, но единственная тема оставалась под запретом – наши чувства и будущее. Следующим летом я планировал поступать в московский институт, она - в аспирантуру.

Однажды вечером, когда на улице была совсем скверная погода, она пригласила меня к себе домой. Сказала, что ее родители приходят очень поздно и у нас будет время побыть вдвоем. В прихожей мы оказались совсем близко друг к другу. Какой-то порыв толкнул нас друг к другу, она оказалась в моих объятиях. Крепко прижалась, так, что своей грудью я почувствовал ее тело. Казалось, она хотела раствориться в моих объятиях. Прижавшись, молча стояли бесконечно долго. Ее голова покоилась на моей груди, и я почувствовал, что она плачет. Плакала тихо, я, скорее, угадал, чем ощутил это. Потом медленно отстранилась, пару раз всхлипнула и сказала: «Пошли пить чай».

Мне было совершенно непонятно, почему она плакала. Тогда я не мог допустить мысли, что она прозревает будущее. Но это было именно так. Своей тонкой натурой она чувствовала, что наше будущее печально. И оно сделает ее несчастной. Но, подчиняясь чувству, антиподу рассудка, отказаться от своей любви, не могла. Видеть меня каждый день, знать, что вечер будет наш, для нее стало необходимостью. Я же просто наслаждался нашим общением, хотя было трудно удержаться от того, чтобы не сжать ее в объятиях, прижать к себе, покрывая поцелуями губы, лицо, шею. Чувствовать ее объятия, ощущать прерывистое дыхание. В такие мгновения я ощущал себя ответственным за нас, защищающим нас обоих. Но это была иллюзия, приятная, но иллюзия. На самом деле, я, вчерашний школьник, подчинялся ей полностью. И когда она выскальзывала из моих объятий, не настаивал, а занимал подобающее место школьника рядом с учительницей. Именно это, моя юность и ее неуправляемая разумом тяга взрослой женщины ко мне, вызывали ее страдания. Она не могла и не хотела прекращать наши встречи. А я, не понимая, что несу ответственность за обоюдное чувство, просто наслаждался им. Меня любила взрослая женщина. Во всяком случае, я воспринимал ее, да так оно и было, взрослой. Хотя внешне она выглядела юной.

Когда мои друзья встречали нас, прогуливающихся по улицам, у них не возникало сомнений, что мы почти ровесники. Я познакомил ее с ними. Некоторые ей понравились, от других она старалась дистанцироваться, не объясняя причину. Пришел Новый год, мы его встречали вместе с моими друзьями. Танцевали с ней до самого утра. Она была необыкновенно красива в платье, которое я назвал новогодним. Когда остались одни в комнате, все остальные разбрелись парочками по углам, впервые позволила себя поцеловать. Еще один барьер пал в наших отношениях. Теперь мы могли долго стоять целуясь, крепко прижавшись, не отрываясь друг от друга. Она призналась: «Мне так хорошо в такие мгновения. Хочется продлевать их бесконечно». Пошутила: «Я даже готова поступить с тобой в один институт, чтобы изучать твою кибернетику. Хотя ничего в ней не смыслю». Так мы впервые заговорили о будущем.

Впереди было несколько месяцев нашей безоблачной жизни. Потом я должен уехать поступать в институт, она – в аспирантуру. Я не сомневался, что поступлю. За последнее время прорешал, кажется, все олимпиадные задачи, которые удавалось раздобыть. Она тоже была подготовлена основательно, благодаря нашим регулярным бдениям в читальном зале. Думать о том, что будет, когда я уеду, а она останется, было невыносимо тяжело. Возникало тягостное чувство, трудно выносимое, если Люды не было рядом. В последнее время, по мере приближения моего отъезда, оно накатывало чаще. Люда очень переживала, когда встречала меня в таком состоянии. Старался не показывать своих переживаний, она была чуткой, чувствовала глубже меня. Ее трудно было ввести в заблуждение о моих реальных мыслях, чувствах.

Наш последний барьер – физическая близость, оставался не перейденным. Я не понимал почему. Но она видела дальше и понимала, что, если этот барьер убрать, и из-за каких-либо, неведомых обстоятельств мы расстанемся, ее жизнь потеряет смысл. Ей хотелось сохранить все как есть. Понимала, что, даже устранив этот барьер, не сможет удержать меня. Смысл моей жизни в этой загадочной кибернетике.
И мы мучились, оставаясь вдвоем, когда сидели в полумраке ее комнаты. Я обнимал ее за плечи, она, положив мне голову на грудь. Наконец, наступил день моего отъезда. Поезд тронулся, она осталась на перроне, мы улыбались друг другу.
Вернулся через месяц, поступив в тот самый институт на факультет кибернетики. Она в этот день на отлично сдала последний экзамен в аспирантуру. Встретились вечером, я пришел к ней домой. Призналась, что чувствовала, сегодня мы встретимся. Потом гуляли по городу по тем местам, где встречались почти год. Был теплый августовский вечер, когда дыхание осени ощущает только по начинающим желтеть листьям и быстро наступающим сумеркам. Рассказывали друг другу о том, как проходили экзамены, о своих переживаниях. Но это было на поверхности. На самом деле, мне хотелось рассказать, как я ждал встречи, как мне не хватало ее присутствия. Спросить ее что она переживала без меня. Но что-то удерживало от полной откровенности. Наверное, уже тогда я почувствовал возникающее отдаление, которое ощущает мужчина, когда перед ним встают обязанности, обусловленные предназначением – в первую очередь, работой. Еще не осознавал этого окончательно, осознание пришло позднее. В душе явно присутствовали два чувства – любовь к женщине, в котором я был подчиненным, и тяга к самостоятельности, творчеству, если хотите, где я был независим от женщины, пусть даже горячо любимой. Совмещать это можно было только не расставаясь. Передо мной возник выбор: либо-либо.

Встречались весь август. Расставание в последний день прошло на удивление просто. Я был уже полностью в предвкушении будущего – учебы, творчества, открытий. Мое чувство к Люде осталось, но для меня выбора уже не было. Переписка вначале была бурная. Она писала длинные письма, я отвечал не многословно. Это ее обижало. Внезапно она перестала отвечать.

Через год я приехал на каникулы. Узнал, что Люда вышла замуж и уехала в другой город.