Ангел Таша. Часть 20. Рождение Марии

                Начало на  http://proza.ru/2023/09/11/1413

                Попытка субъективно-объективного исследования.


         «Жену мою нашел я здоровою, несмотря на девическую ее неосторожность — на балах пляшет, с государем любезничает, с крыльца прыгает… Она тебе кланяется и готовит шитье (для младенца)».

         А.Пушкин. Из письма П.Нащокину. 8 января 1832
                ***

                В этом мире неверном не будь дураком:
                Полагаться не вздумай на тех, кто кругом.
                Трезвым оком взгляни на ближайшего друга, 
                Друг, возможно, окажется злейшим врагом.

                Омар Хайям
               
     «Представьте себе, что моя жена 19 мая имела неловкость разрешиться маленькой литографией с моей особы…»

           А.Пушкин. Из письма В.Ф.Вяземской. 4 июня 1832


                ***
   – Ты всё вяжешь, дорогуша?!

     Голос полон иронического сочувствия. Сбросив модный капор и соболью шубку на руки камердинеру, невысокая, худощавая, с плоской грудью под роскошными кружевами, гостья, небрежно обняв Ташу, изображает дружеский поцелуй в щёчку.
      
      Присаживается рядом, аккуратно расправив  пышные воланы и окутав  изысканным  ароматом французского «О де Колон».   
       Придирчиво, с ног до головы оглядев прозрачными глазами Ташу, неодобрительно качает замысловатой причёской.

  – Ты выглядишь  усталой. А вечером...
   – А что вечером? – переспрашивает Таша, отложив вязание.

   – Ты забыла?!!! Мы едем на бал к Марии Фёдоровне Барятинской, на Дворцовую набережную!

     Гостья вскакивает с дивана. Шурша юбками, легко вальсирует. Остановившись, наклоняется к лицу Таши,  многозначительно шепчет:

    – И Государь с Государыней пожалуют. Его Величеству нравится с тобой танцевать! Он тебе всегда та-ак нежно улыбается!..

  – Ну, вот ещё выдумала! – Таша испуганно отмахивается. – Он со всеми фрейлинами танцует и всем улыбается…

       Она вспоминает, как бешено стучало сердечко, когда Государь пригласил её на танец в первый раз, как подкашивались ноги… В уверенных, крепких руках венценосного партнёра она ощущала себя былинкой,  не слышала музыки,  боялась глаз поднять, не помнила, что отвечала…

    – Ну-у, нет, не говори так! – восклицает подруга, с хитренькой усмешкой растягивая слова –  Тебе он благоволит, и этим грех не  воспользоваться, а ты теряешься…
  – Я не теряюсь,  – робко возражает Таша.

  – Ты не только танцуй. Разговаривай, попроси о чём-нибудь, – собеседница хмыкает, удивляясь непониманию.
  – Как можно?! – в голосе Таши испуг.

  – Можно, можно, – успокаивает подруга. – Государь тот же мужчина, только облечённый властью – большой властью! Это счастье – быть в фаворе у него!

      В её сипловатом голосе прорываются завистливые нотки, но простодушная Таша их вовсе не слышит…               
   
     Балы, балы…  Зайдите в Интернет. Один из них изображён на картине Г.Гагарина «Бал у княгини М.Ф.Барятинской в 1832 году». Присмотритесь  к  стройным фигуркам барышень, и я уверена, вы  обязательно  угадаете, кто из них Натали!
 
      Пушкин был хорошо знаком с художником, рисовавшим для него виньетки к «Руслану и Людмиле».
                ***

        В отсутствие Александра Таша ездила на балы в сопровождении тётушки или новой знакомой. Троюродная кузина  сама подошла к ней, представившись, напросилась в гости, стала бывать всё чаще и чаще.

      Так зимой 1832 года лучшей подругой Таши стала жена штабс-ротмистра Кавалергардского полка, женщина с необычным именем – Идалия.

     Их объединило и дальнее родство, и возраст, и то, что кузина тоже была беременна примерно на том же сроке.

     Им было о чём поговорить.  Александр, вернувшись из Москвы, не возражал против этой дружбы. Ничто не подсказало его чуткому сердцу, какую мерзкую змею пригрели  они с Ташей у семейного очага.

     В интернете об этой женщине  написано достаточно, и можно было бы отослать читателей туда, но уж слишком  много в очерках о ней загадок, предположений, противоречий! Всё так туго и зачастую нелогично запутано…  Что ж, беру на себя смелость попытаться распутать этот гордиев узел.

      Тайны начинаются уже с года рождения. Википедия сообщает:
«Идалия Григорьевна Полетика (урожд. де Обертей; 1807 (или 1811?) г.р.».   Увы, уточнить невозможно.  Огромный архив семейства Строгановых по приказу брата Идалии  утоплен в море у берегов Одессы.   
 
       Уверена, к этому событию она имеет прямое отношение, ибо брату скрывать было нечего, а вот ей…

        Итак, Идалия – внебрачная дочь Григория  Строганова, барона, а с 1826 года графа, посла в Испании, Швеции, Османской империи  и одновременно воспетого великим   Байроном волокиты и ловеласа. С английским поэтом он был знаком лично и, по свидетельству современников, стал прототипом Дон-Жуана в одноименной поэме, где донна Джулия гордо утверждает, что она осталась верна мужу, хотя сам (!) «граф Строганов к её любви взывал».

    Ну а в реальной жизни Григорий Александрович соблазнил-таки супругу камергера  д’Эга  красавицу и умницу Жулиану, дочь немецкого графа и португальской «поэтической» маркизы.

      Родившуюся  девочку любовники  назвали именем одной из  католических святых — Идалия, домыслив для солидности: де Обертей.

     Где, как, кто воспитывал несчастное дитя, сие  неизвестно,  в Россию её привезли лет в 12 в качестве  воспитанницы. Обратите внимание, никто никогда не называл её  дочерью.

       А может, и вправду, как утверждала многознающая  Россет, не графиня была  её матерью, а соблазнённая модисточка…

     Дипломат привёз  Жулиану  в Петербург, где ещё здравствовала родившая ему (!) восьмерых детей добропорядочная законная жена Анна Сергеевна. Правда, жили они уже врозь, в разных домах. В обществе посудачили, посплетничали и отстали, потому что Николай Павлович благоволил Строганову.

       После смерти Анны Сергеевны Жюли д’Эга стала с 1827 года  графиней Юлией Петровной Строгановой. Моложе первой жены на 17 лет, она, не осложняя  здоровье родами, занялась в русском императорском дворе карьерой – и весьма успешно.

     Вот теперь представьте, в какой обстановке формировался характер воспитанницы. Среди роскоши и  счастливых «родственных» лиц кто она? – Безродная приживалка, без отца и матери, душевно одинокая...

       Она входила в самостоятельную жизнь с океаном зависти и вулканом амбиций, бушующих в самолюбивой душе.

    Когда родная дочь Строганова, Елена танцевала на придворных балах,  воспитанница оставалась дома,  не имея возможности участвовать в светских развлечениях. Да и во время семейных и прочих праздников всегда играла  лишь вторые, а то и третьи  роли. Конечно, это был удар по её психике…

    Вспомните, однако, Катеньку Вяземскую /Карамзину/,  в подобных  условиях сохранившую добрую, чистую душу.

     В отличие от неё, дочь Строганова из-за несправедливости отца и предательства матери ожесточилась на равнодушный свет,  возненавидев всех за то, что в  блестящем мире, который манил её с неистовой силой, ей не было достойного места.

     Достигнув совершеннолетия, энергичная девушка, чтобы обрести свободу, поспешила с помощью Юлии Петровны в 1829 году  стать женой штабс-ротмистра Александра Полетики, кавалергарда, дворянина, не сказать, чтобы с большим состоянием, но зато с очень мягким характером.

       Он обожал темпераментную жёнушку и совершенно не обращал внимания на слухи о том, что после свадьбы она изменяет ему чуть ли не со всеми кавалергардами Петербурга. Сплетни, всего лишь сплетни…

      А для молодой жены появилась возможность взлететь на пьедестал светской львицы. И она заняла  подобающее место, сопровождая мужа на придворные балы;  вы не ослышались: именно так!

      Ведь кавалергардов ценила не только Идалия, но сама Императрица. Офицеры Кавалергардского полка, над которым она шефствовала, – не просто непременные участники придворных балов, но лучшее их украшение: высокие, как на подбор, ловкие в обхождении и в танцах.
     А уж танцевать Александра Фёдоровна любила! И слушать комплименты из уст молодых красавцев тоже! Она откровенно покровительствовала Дантесу, прощая шалости и поощрительно улыбаясь его казарменным каламбурам и плоским шуткам.

    Несколько слов о внешности Идалии. Долгое время о ней судили по акварельному портрету Петра Соколова, это изображение  красавицы в темно-красном бархатном палантине с горностаем вы найдёте и на  странице Википедии.
       Но ревнители истины докопались:  на акварели – родная дочь Строганова Елена (по мужу Черткова), умершая при родах в 1832 году.

     Истинный «Портрет Идалии Полетики» находится в  Тверском государственном музее. Автор – Эмиль Франсуа Дессен. Изображена на нём узкоплечая, сутулая, худая девушка в синем бархатном платье – отнюдь не красавица. У неё невыразительное лицо с узкими хищными губами и  водянисто-светлыми глазами. Во взгляде с поволокой есть что-то оценивающе змеиное.
   
    Портрет более соответствует и воспоминаниям современников, среди которых авторитетный голос Долли Фикельмон:  «Мадам Полетика – красивая и одновременно некрасивая женщина. Не характерное лицо, абсолютно непримечательный стан». Вера Вяземская прямо назвала её "невзрачной".

    Ни один из современников-мужчин  в воспоминаниях не дарит ей восхитительных эпитетов, все обращают внимание на характер, отражённый в прозвище «Мадам Интрига». Князь Александр Мещерский, например, пишет:

     «Идалия Полетика  известна в обществе как очень умная женщина, но с весьма злым язычком».

    Никто, кроме неё,  не держался в свете так дерзко, весело и самоуверенно. Роскошно одеваясь, окружённая поклонниками, она умела лавировать в толпе у трона, приобретая нужные знакомства и попутно уничтожая тех, кто был ей не по нраву,  наслаждаясь местью за горькие годы, проведённые на обочине аристократического бытия.

     Несомненно, она была очень хитра – в отличие от простодушной, доверчивой  Натали, к  несчастью которой новая подруга стала опорой в первых, ещё неуверенных шагах её в большом свете и, к ещё большему несчастью, советчицей в тонкостях семейных отношений.
          ***

       А что же Александр Сергеевич? О, он был далёк от великосветской крысиной возни!

     В январе 1832 года в Москве вышел первый номер журнала Ивана  Киреевского «Европеец». Как радовался Александр, собираясь в нем сотрудничать! Однако после второго номера цензура закрыла его:  дескать,  «издается он с вредной для общества целью распространения духа свободомыслия». Задушили на корню «свободу мыслей»!

      А вот  27 января – огромная радость! Александр и Таша  в старом (новый откроют через полгода) Александринском театре на премьере «Моцарта и Сальери». Единственная пьеса, поставленная при жизни автора!

     Огромный успех у публики! Сальери - выдающийся актер и режиссер Яков Брянский. Моцарт – блистательный  Иван Иванович Сосницкий, бывший  на взлете своей карьеры.

        Александра, как и актёров, приветствовали овациями. А рядом с ним, с удивительной своей улыбкой, стояла Наталья Николаевна, и в душе молодой женщины, в её прекрасных глазах  сияли восхищение, гордость, безмерная любовь. 
                ***
 
      7 февраля на Галерную почтальон принёс письмо. Начав читать его, вспыльчивый Александр побледнел от гнева, потом его бросило в жар. И Таше пришлось нести лёд. Он сидел в кресле с мокрым полотенцем на голове и, захлёбываясь от ярости, словно впечатывая каждое слово, громко читал вслух:
 
      – Ты только представь, душа моя! Послушай!!! «Генерал-адъютант Бенкендорф покорнейше просит Александра Сергеевича Пушкина доставить ему объяснение, по какому случаю помещены в изданном на сей 1832 год альманахе под названием «Северные Цветы» некоторые стихотворения его и, между прочим, «Анчар, древо яда», без предварительного испрошения на напечатание оных высочайшего дозволения».
 
     «Покорнейше просит…» – поистине язык дан, чтобы скрывать мысли! Отчитывает меня, как мальчишку. Эти стихи уже прошли обычную цензуру! Им же нужна двойная, тройная – «для испрошения высочайшего дозволения»!!! Целый месяц, не менее, будет чиниться волокита с испрошением и дозволением…
           ***
          
      Увы, это был ещё один удушающий приём лицемерной власти! Неужели,кроме Его Величества, личным цензором поэта теперь будет и Бенкендорф?! Александр представил, с какой ехидной усмешкой он будет читать его стихи, чтобы затем, упиваясь властью, указать, КАК и о ЧЁМ следует сочинять поэту?! 

      Каждую новую строку надо было отсылать для проверки и ждать, когда чиновники удосужатся прочитать и решить, нет ли там поэтического двойного дна? не спрятано ли что-либо противу правительства на этом дне? 

       Тоскливо сжималось сердце поэта…
 
      Чтобы смягчить пилюлю, Император с барской щедростью подарил поднадзорному «Полное собрание законов Российской империи». Дескать, изучай, дружище, да на ус наматывай…

      Со скрипом поворачивалась российская бюрократическая машина. На службу Александра оформили  лишь с 1-го января 1832 года.
    
    Хотелось начать работу в архивах немедленно, но 12 января министр Нессельроде запрашивает Николая Первого, ко всем ли документам можно допускать Пушкина.

     Царь понял намёк, и через три дня к новоиспечённому служащему архивов приставлен «надзиратель» – тайный советник Д.Блудов, слава Богу, чиновник знакомый, не испытывавший к нему неприязни.
   
    И вот Архивы открылись! Радуйтесь, господин историограф! Неизмеримая бездна документов – можно утонуть… Александр вначале даже  растерялся.

    С 29-го февраля разрешено работать и в Эрмитаже, в библиотеке Вольтера; получен доступ в  Петербургский Архив Инспекторского Департамента и в Московский Главный Архив Министерства Иностранных Дел.

   Александр, пропадая на целый день, с головой погрузился в работу, читал, делал выписки…

     Таша дома помогала снимать копии. Беременность проходила не гладко: токсикоз,  обмороки... Редко, несмотря на уговоры, соглашалась она сопровождать Идалию на балы.

     Огорчало Александра, что  не было обещанного жалования. Третьего мая пришлось писать Бенкендорфу:

   «Генерал, Его величество, удостоив меня вниманьем к моей судьбе, назначил мне жалование. Но так как я не знаю, откуда и считая с какого дня я должен получать его, то осмеливаюсь обратиться к Вашему превосходительству с просьбой вывести меня из неизвестности. Благоволите простить мою докучливость и отнестись к ней со свойственной Вам снисходительностью».

    Лишь 27 июля получены причитающиеся за полгода две тысячи триста девятнадцать рублей сорок четыре и одна четвёртая копейки, о чём и дана была расписка.

     Увы, всё большей головной болью для главы семьи оборачивалась постоянная нужда в деньгах. Сбывались пророчества его Книгопродавца:

          Наш век – торгаш; в сей век железный
          Без денег и свободы нет.
          Что слава? – Яркая заплата
          На ветхом рубище певца.
          Нам нужно злата, злата, злата:
          Копите злато  до конца!
          …
          Постыло вам и сочиненье.
          Позвольте просто вам сказать:
          Не продаётся вдохновенье,
          Но можно рукопись продать…
   
     И всё же Александр ещё верил, что беды преходящи, и в будущем он сумеет обеспечить  благополучие семьи. Вера давала силы. Понимал, что,  работая в Архивах, готовит материал для будущих произведений. Нужно только пережить этот трудный период, а деньги пока занять, перезанять…
            ***
      
     Заканчивались дрова, приходилось  экономить, и в комнаты приходил  холод. Невские весенние туманы приносили с Английской набережной промозглую  сырость… Вот почему в середине мая, накануне родов, Пушкины решили переехать в новую квартиру.

       Таша  часто вспоминала благословенное детство среди дивных садов Полотняного Завода. Хотелось бы и в городе, здесь, найти хоть малый, но зелёный уголок... Смотрели объявления вместе.

   - Во-от видишь! Возле Таврического сада...
      
   Дом Алымова понравился, он стоял на Фурштадской улице, и окна выходили на бульвар.
 
    Май радовал новосёлов. Последние клоки снега исчезали под лучами тёплого солнышка, кое-где нежной зеленью проклёвывалась травка сквозь прошлогодние заплатки сухостоя. На ветках клёнов уже набухали клейкие почки, и задорный птичий щебет доносился из аллей сада.
          ***

     19 мая – Праздник Вознесения Господня,  торжество колоколов гудело над городом. А в алымовской квартире суетились женщины, покрикивала степенная, приглашённая  ещё с вечера повивальная бабка.  Утром, к радости Александра,  приехал Иван Тимофеевич Спасский,  с 1826 года исполнявший  обязанности акушера.

     Роды были нелёгкими. Слыша надрывные, громкие стоны  жены, Александр ходил по кабинету, то прижимая руки к груди, то хватаясь за голову, и слёзы текли по смуглым щекам.

    Никита Тимофеевич, увидев сжавшуюся в углу дивана обессиленную фигуру, присел рядом и, как успокаивают дитя, отечески гладил по опущенной к коленям взлохмаченной голове:

   – Ну, что ж вы, Лександр Сергеич, так сокрушаетесь, обойдётся всё. Не мучайте себя, уж такая доля женская. В муках рождается человек… Как говорил тёзка ваш Сумароков? «Когда вступил я в свет, вступив в него, вопил…». Во-о-от…

    Хриплые стоны роженицы прервал пронзительно тонкий плач и следом –  радостный возглас Ивана Тимофеевича: «Девочка! Благодарю, Господи! Девочка, да какая славная!»

   Александр поднял голову. Перевёл дыхание. Улыбнулся сквозь слёзы:

  – Никитушка, ты знаешь стих Александра Петровича?!
  – Отчего не знать-то? Чай не первый год рядом с вами живу… Ну, вставайте ужо, любуйтесь.

     Повитуха вынесла белый свёрток. Вскочил Александр, подбежал на ватных ногах. Маленькое тёмное личико на белой простынке жалобно морщилось… Боже! Неужели это существо стОит таких мук?!

 – А она? Таша? Как она?! Можно зайти?
–  Минут  пять погодите, позову вас.

     Пять минут показались вечностью.
 
     Таша, измученная, ослабевшая, лежала на подушках, тихо, страдальчески улыбаясь. Он встал на колени, целуя пересохшими губами тонкие руки, каждый пальчик. Смотрел в глаза, наполненные слезами, не отрываясь, словно просил прощение.

  – Ах, Саша, – прошептала, – ступай. Устала я. Посплю.

     Шатаясь, словно пьяный, вышел. Упал бы, если б верный Тимофеич заботливо не поддержал.
  – Ну, вот, всё ладно да хорошо, я говорил же!   

    Прощаясь с доктором, Александр, пожав руку, пытался вручить ему ассигнации. Но Иван Тимофеевич, отодвинув ладонь с вознаграждением, сказал твёрдо:

    – Полноте, Александр Сергеевич!  Это мой долг. Вы знаете мой первый принцип: врач должен быть всегда готов идти на помощь ближнему... 
              *** 
 
     Назвали дочь Марией в честь любимой бабушки — Марии Алексеевны Ганнибал. Александр, спеша порадовать друзей, пишет Прасковье Александровне Осиповой в Тригорское:

      «Скоро у меня будут крестины на Фурштадской в доме Алымова, - не забудьте этого адреса... Нет ничего более мудрого, как оставаться в своей деревне и поливать капусту. Старая истина, и я постоянно вспоминаю о ней среди существования очень светского и очень беспорядочного».

    У неё же недавно внук родился (у Евпраксии). В ответе мечты-мечтания: «От всей души поздравляю Вас с рождением милой малютки Марии и очень сожалею, что не могу расцеловать Вас и её прелестную молодую мамашу. Это отлично, и наш маленький барон  может быть когда-нибудь мужем прелестной Марии, ну а мы потанцуем на их свадьбе!..»

      Крестины были 7 июня в Сергиевском соборе, что по соседству, недалеко.  Прибыли на торжество ставший дедушкой довольный Сергей Львович, разнаряженная  Екатерина Ивановна Загряжская и даже прадедушка, молодящийся  Афанасий Николаевич. Ради такого случая он подарил «на зубок» правнучке пятьсот рублей – знай наших! 

     Приехали Ташины братья: серьёзный Дмитрий, молчаливый Иван и младший, егоза Сергей. Афанасий Николаевич им тоже выделил денежки, чтобы поздравили Ташеньку.
 
     Ах, как хотелось приехать и Азе с Катрин! Увы, дедушка решил сэкономить - не дал им ни гроша... Они, естественно, обиделись, жалуясь в письмах старшему брату:

     "Нельзя ли, дорогой Митинька, вытащить нас из пропасти, в которой мы сидим?... Скажи Таше, что мы ей не пишем, потому что у нас нет ничего нового. Всё по-старому, всё так же тошно и скучно... Любезный братец, сжалься над нами и не оставляй нас!"

    Азя в конце письма делает приписку:"Попроси Ташу попросить мужа, не будет ли он так добр прислать мне третий том его собрания стихотворений. Я буду ему за это чрезвычайно признательна". 

     Вместо внучек дед вывез из Полотняного трёхметровую статую Екатерины Великой, названную с лёгкой руки Александра «Медной бабушкой». Попытки продать её в казну – увы, окончились безрезультатно. Так и стояла она во дворе ещё два года, удивляя жильцов и прохожих.

     Таши ни в церкви, ни на обеде не было: у неё нарывы по телу и грудница. Пришлось нанять кормилицу. Только к средине июня роженица стала поправляться и вставать.

    Александр переживал за жену и с умилением смотрел, как пеленают его дочь, она кряхтела и тихо плакала, маленькое слабое тельце вызывало жалость. Он и думать не мог ранее, как, оказывается, много в его душе отцовской нежности.

     В четыре месяца Машенька заболела золотухой… потом пошли одна болезнь за другою. Щемило сердце: уж лучше бы он сам мучился, чем эта беспомощная, беззащитная кроха.

        Идалия Полетика в эти дни тоже родила дочь, названную Елизаветой.

             Иллюстрация из Интернета.

                Продолжение на http://proza.ru/2024/03/21/1135