Текс здесь. А где я?

March 13, 2024
Yellowstony

В какой-то момент жизни я полностью потеряла связь с реальностью, в вечных попытках найти себя меня заносило в самые странные мысли моей жизни, мигом волной откидывая назад. Раз за разом, раз за разом, и босиком по холодному песку, и с улыбкой на лице. Я пыталась стать многим: спортсменом, дизайнером, художником, режиссёром, поэтом... Я пыталась стать всегда чем-то большим, больше, чем я есть. И какой бы мир я не выбрала, кем бы я не стала в конце — мы всегда будем вместе.



I

 

<<Через тире с-к-в-о-з-ь буквы говорю слова,

потерянные в разуме, предсмертные слова>>



Часто думаю о том, как меняюсь каждый год. Вспоминая свои старые чувства, мысли, сравнивая их, ужасаюсь. Столько версий меня осталось в этом мире, и каждая умерла в начале января. Холодно. Потерев друг об друга руки, я положила телефон в карман. Было тихо. Вернувшись домой, на пороге я встретила сестру. Она с улыбкой держала в руках сверток, что-то похожее на подарок. Держа шарф в полуразвернутом виде, я подняла брови вверх, не сказав ни слова.

— Это тебе, подарок! С Новым годом.

— Спасибо. — Сухо, но с теплом ответила я.

Я обняла сестру и пошла с подарком к компьютеру. Он был в упаковочной бумаге, зеленой. Похожа на ту, что я купила в прошлом году.  Забавно… Подарок был слегка увесист, килограмма два-три. Раскрыв его, первое что я увидела, это маленькую антенну, ровно такую же как на старых радио. В целом… это и было старое радио. Покрутив его немного в руках, я заметила, что оно почти в идеальном состоянии. В голове крутился лишь один вопрос: «Работает ли?».

Я поставила его на компьютерный стол и отложила запуск на потом, сейчас в голове столько шума, что белый стал бы еще одной причиной не вставать с кровати. Вписывалось оно хорошо, будто было создано ради здесь и сейчас.



Море

 

Кажется, будто я всю жизнь живу рядом с морем. Такое бурлящее, синевато-зелёное; холодное; тёплое; солёное, будто слезами омываемое, речкой гранённое. Когда за обеденным столом заходит речь о море... А впрочем, не заходит. Мой обеденный стол был не про мечты, приключения, бескрайние просторы. Даже сложно сказать был ли он: где-то стоит суп с курицей, капелька упавшего сахара, корка хлеба, телевизор. Всегда, всегда телевизор, без него быт исконно русского человека представить нельзя. И даже бывав на кухнях, где оное не присутствует, с годами мысль подтверждалась, и телевизор, — может его даже подобие —, появлялся магическим образом на стене, столе, холодильнике. Это неизбежно, причуда каждого русского человека. Ровно такая же, как и горе. Слёзы, подобно морю, кажется, безразрывно сосуществуют вместе с горем, подобном морю.

Ближе всего к морю была Италия. Мне не сильно горячо сердцу итальянское кино и культура, но их любовь к морю, именно морю, не пасте, оливам, и томатам, а именно — морю. Отношение к воде в культуре, что я успела узреть, кажется невероятно чувственным, даже духовным. Море, то самое место, куда уходит молодой человек после смерти своих родителей, в знак благодатной и счастливой жизни дальше; куда сбегает мальчик от своей инаковости, от общества и от себя. А что есть море для русского человека?

Родившись на юге, и даже не в курортном городе, сказать о море в трех словах – сложно. Очень много воспоминаний, окутанных водорослями и медузами, сохнущими на песке безнадежно. Вообще, кажется, море вещь у нас не статичная, оно вечно приходит в динамику, ведь страна необъятная. Все не крутится вокруг одного берега, хоть и все говорят: «Это чёрное», «Тут Анапа, а тут Адлер». Но живут этими берегами только местные, пока остальная часть России лишь говорит, думает о песчаном. Вся проблема в размерах, и, быть может поэтому, русский человек порою стремится в страны более локальные, вроде Италии или Франции, исключая и не заостряя внимание на политику и экономику страны.

Для меня море, это детство. В целом, время проведённое в большинстве времени где-то, автоматически становится «детством», поэтому моё сужено до границ чёрного и компьютерного, в пределах родного горного, края. Сочетание гор и моря привело меня к безграничной любви ко всем отголоскам в культуре оного, я так думаю.

Не смотря на весь страх к стихии, любовь к разновидностям моря преобладает: с песком, камнями, с медузами, водорослями, с кукурузой, черными, беляшами, с мороженым, пивом, чурчхелой, пахнущим, аттракционным, с горами; тихое, шумное, с кораблями, с маленькими-маленькими светлячками.

 Последние, кажется, уже будто исчезли, словно вымерли... Страшно. Видя их даже раз, сложно поверить, что было видимым. Но не к этому. Видов моря, мне бы хотелось сказать, насчитывают тысячи, но для многих их два: с камушками, и, песочком. Не одна тысяча споров была пережита, но о том какое из двух лучше, остаётся вопросом открытым.

 Лично я люблю море с песочком, так сложились исторически. Просто чисто из соображений тактильности, чем я и являюсь, ощущение первое, песочное, крайне приятное. Даже если горячее. С камнями мы как-то сразу не подружились... Единственная их польза казалась лишь в одном, укрепление ткани для сидения и загара, на этом — всё (Про кидание плоских и создание блинных промолчим, в море этим заниматься невозможно, и традиции первого скорее про озера иль реки, но никак не про море). Песок — кажется искренне компанейским товарищем, и про пасочки на пляже, и про замки с крокодильими рвами да ракушками, думаю, слышали, или знали. Время идет, а мысли о море будто увеличиваются двукратно. Ностальгия о детстве? Или напоминание. Напоминание о чем-то важном, светлом, возможно... О... О чем-то ложном, но вновь осознанном, переосмысленным.



<<Приехать к морю, зимою именно, разуться,

 отдать дань древнему; присесть напротив,

 как будто стул, обнять коленное, пустить взгляд в дальнее.

 И может, вдруг открыв глаза,

 Увидеть маленького, светлячка>>



II



<<Тихий шёпот слов

И сирень — цветёт?

Нет, еще ждать год.

Ведь январь зима,

А зима — тот год.

Март уже тогда,

Как наступит, год>>

 

Недолго посмотрев на зелёную обертку из-под радио, я щелкнула тумблер на боковой части, и… ничего. Провод, что тянулся от него вниз, явно мне намекал на что-то, и мне пришлось согласиться с ним и найти ближайшую свободную розетку. Когда я воткнула вилку послышался легкий скол, будто лампочка загорелась. Я присела на корточки и долго вглядывалась в него. В глазах мелькали красно-оранжевые лампочки, что-то пытавшиеся сказать, с хрипотцой. Заворожённый взгляд осторожно сменился любопытным, я осторожно присела и начала изучать его. Оно было сделано из старого дерева, будто след от колец специально остался, запах лака, гравировка на дне. Видно сразу, эта вещь принадлежала очень многим уже. Красная полоса проходила по середине сквозь все деления, разделяя пополам Ленинград и Варшаву. Я стала медленно проворачивать одну из ручек, полоса начала двигаться вдоль частот и городов, передавая лишь белый теплый шум. Я прокрутила от конца до конца, с умом, прислушиваясь к каждой частоте, но был лишь шум. Мой палец щелкнул тумблер, и треск ушел, раздавшись легким эхом чрез секунду, что он тут был когда-то, здесь, живой.

Я тяжело вздохнула, всё отложила. Попробую может узнать, как настроить его, может я что-то делаю не так. Пока закипал чайник, что-то заставило меня бездвижно стоять над ним. Будто время застыло, и всё что может двигаться это вода, застывшая конденсатом на кончике железного носика. Я вспоминала тот белый шум, будто играющий всё еще у меня в голове, и все громче и громче. Громче-громче!!!

Тут подбежала сестра и выключила чайник. До меня только через пару секунд дошло, что я просто стояла и слушала свист чайника, разносившийся по всей квартире. Что-то не так со мной, дурно. Недолго думав, я выбрала чёрный чай. Горячий пар ударил в ноздри и сел осадком травяным, где-то в подкорке. Чрез пять минут я забрала его к себе, и вечер весь мы провели, наедине. Вечно где-то не здесь, вроде телом я здесь, а словами в дурмане. Глаза протираю, и медленно, очень медленно — выдыхаю.

Кот, что сидел на кровати поодаль, смотрел на меня крайне встревоженно, и, взгляд не отвел, он был как завороженный. Сидели так долго, как будто общались, но вот не словами, мы чувствами обменялись. Бровями ему намекаю, мне слёзно, я потерялась, и где-то кругами катаюсь, покоя ищу, внутри копошусь… Как вдруг он отвис, усами скрутил, и нос смочил. Мурашки тихой поступью прошли, когда же я найду в словах немного сил.

Кружусь, кружусь, кружусь я в одиночестве моральном, волевом, верчусь, кружусь, как круг в овальность превращаюсь и кружусь. Я вижу край, но я не вижу, где находится конец. Устал идти, устал нести, нести, но что? Себя? Или остатки, что называют личностью все?... Всё зря! Так говорила мама заплетая хвост в косичку, или косичку в хвост, грустя. Всё зря… и я так говорю, как будто унаследовав привычку родословной, в меланхолии, я потеряла всю себя.

Найду ли я слова?



III



<<Подумать сложно, как осядет в голове:

что чай не чёрный, что мы с тобою говорим наедине.

И мёд не сладкий, и в горле ком: имбирный, мятный,

тревожный он. Не верю, сложно. Я отрицаю

всю себя.

Задумчивость косой улыбки, смех тревожный, взгляд;

слеза, что катится от солнца, по тонкой коже,

вены раскрывая слегонца; рука, что маленькой

так тянется с любовью осторожной, объятия дарящая,

 всегда; и очень-очень маленькая голова, словами пишущая,

стихами окаймленная, беда.

Так, я бы назвала себя>>

 

За окном -8, обещали -15, и для юга немного, непривычно всё это, обсуждают все что-то, будто видят впервые. В этот день вспоминаешь, про тёплую пуховую куртку, или может пальто, и особенно то, что пропахло костром. У меня никогда не было такого пальто, но я знала такое одно, жёлто-зелёное. Очень сильно въелось в память, словно запах в пальто, и во внутреннем тёплом кармашке пачка звенит, сигаретная, с зажигалкой.

Я сегодня представила как ношу пальто, не любое, то самое, вспоминаю его. Надеваю его, прохожу на перрон, сзади теплый рюкзак, ночью еду куда-то, куда ведет звон. Звон в ушах. Снова чайник звенит на весь дом. Я задумалась, вот о чём, кто же выключит газ если вдруг я останусь одна? Мне пора перестать думать столько, и особенно у плиты. Допиваю свой черный, выдыхаю пары.

Вот и снова зима, долгожданный январь. Не заметила, как прошел день рождение, может масленица тогда была? Не заметила, как перестала черный чай c сахаром пить, стала больше лежать, меньше вставать. Не заметила, как сестра подросла, не заметила, как мать, возможно, тоже сошла с ума. И то радио, что стояло на подоконнике… не заметила, как играло весь год.

Я вдохнув полной грудью зимний воздух, морской, посмотрела на письма разбросанных по всей временной, петлей. Я их слала вперед, но все было по кругу, забывала и вновь… я влюблялась. В марте месяце помню, ощутила конец. Смерть — Шекспировской дуры, сладко пишущей о любви, поездах, сигаретах, словах. Как же просто было бы умереть тогда. Сделать шаг на станции Медведково, каждый раз. Каждый раз оборачиваюсь я на ту себя, ту что сделала шаг, ту что умерла. Говорю иногда с ней, словно опыт черпаю, грущу. Каждый раз, когда я влюбляюсь, я её вспоминаю — словно белый шум.