Безумная охота

                1

- !!!

Вот что вырвалось из меня, лишь только мы с Женей узрели, взойдя на седловину между барханами то, что еще весной было лагуной, окаймленной камышами, так много обещавшей нам к осени.

Вместо рябой водной глади с качающими силуэтами уток на ней, перед взглядом лежал овал пустыни, тянущийся длинным перешейком к морю. Вода ушла.

Вслед за ней уходили все ожидания удачной охоты, взращиваемые в душе с весны. Мы сели там, где стояли, сбросив тяжеленные рюкзаки. Женя сказал:

- Я слышал, что и раньше так бывало. Уровень Балхаша колеблется.

Мне было нелегко отпроситься с работы на пять дней. Моего начальника раздражало то, что я беру отпуск частями в разное время года. Для всех нормальных людей существует график отпусков. Моим же графиком руководили мало предсказуемые факторы: зимой – лыжи, весной – рыбалка, летом – сплав, осенью – походы с Женей на охоту. И вот теперь такой облом.
 
Я погружался в глубину разочарования.

Весной, в паре километров отсюда, мы зарыли в тайники массу снаряжения, которое не имело смысла таскать на себе каждый раз: посуду, какие-то теплые вещи, консервы, соль, чучела. Я вот, зарыл ружье. Теперь, хочешь того или нет, а еще надо было тащиться туда, хотя бы за ним.

- Не горюй, - сказал Женя, глядя на мое лицо, - Что-нибудь придумаем. Пойдем на Бурли.

На Бурлях мы пару раз уже бывали. Это такое дивное дикое место, прекрасное во всех отношениях, но тащиться десяток километров туда с нашими рюкзаками – об этом не хотелось даже думать. В них еда, болотные сапоги, чучела, ружье, патроны, спальный мешок с палаткой, а главное – вода. Без канистры с водой нельзя было идти никуда. В этой части Балхаше вода соленая. Никаких источников пресной воды в округе нет. На станции у путей стоит полувкопанная цистерна, куда привозят воду специальным поездом.

- Когда же это мы туда добредем? – вяло сказал я, - Сегодня мы уже не успеем. Скоро стемнеет.

- Сейчас мы заберем твое ружье и еще кое-что, а потом вернемся на станцию, к Алибеку. Попросим его найти нам кого-нибудь, кто отвезет нас туда. Я знаю, что местные туда ездят.

Оставив в барханах рюкзаки, мы сходили за моим ружьем и чучелами, и вернувшись, сели перекусить. Уже смеркалось.

- Слушай, - сказал Женя, - Сейчас мы придем к Алибеку, и достанем только одну бутылку. Всего одну. На троих будет нормально. Остальные лучше спрятать подальше, и забыть про них. Они нам потом на Бурлях самим пригодятся. А то начнем доставать прямо из рюкзака – не остановимся, пока все не выпьем.

- А там, на выпивку, может еще кто-нибудь из казачков прибежит. Тогда что же нам с той бутылки достанется? – подумав, добавил Женя, - нет, давай сейчас по чуть-чуть выпьем, заквасимся, так сказать, чтобы там жажда не замучала, да оно и для аппетита неплохо бы было.

Мы выпили с полбутылки, и тяжело нагруженные, но с улучившимся настроением и появившейся энергией, отправились на станцию.

Поселок при станции Акбалык состоял из полутора десятка домиков, разбросанных среди барханов без всякого порядка. Женя как-то нашел в темноте жилище Алибека.
 
Немолодая казашка, с приятным лицом, открыла нам дверь. Войдя из темноты в ярко освещенное помещение, мы застали начало пиршества. Алибек и пара его гостей с водушевлением приветствовали нас, усадив за достархан. На нем стояло блюдо с бешбармаком. Нам мигом налили водки в стаканы. Бутылка там была явно не единственная. Мы преподнесли свою.

Женщина с приятным лицом и манерами оказалась свежей женой Алибека. В наши прежние приезды Алибек был вдовцом. Теперь новобрачные принимали гостей, навещающих их из дальних мест. Алибеку было лет за пятьдесят, жена выглядела моложе.

По русски все они более или менее говорили. Узнав о нашей проблеме, Алибек сказал, что ожидается приход еще одного гостя. Он - шофер, сам охотник, и скорее всего, сможет завтра отвезти нас на место.

Итак, мы ели, выпивали, и я рассматривал жилище Алибека. Оно состояло из двух комнат. Дверь открывалась прямо наружу, в степь. Печурка-плита, достархан, шкапчик. На полу – кошма. Главным строительным материалом были железнодорожные шпалы и глина. Посередине потолка шла продольная балка, подпертая куском телеграфного столба. Кровля, видимая между поперечными балками из шпал, была из камыша. Сверху почти плоская крыша была покрыта, видимо глиной, но я этого не видел, не знаю.

За стеной взревел и замолк мотор, и в доме появился новый гость - тот самый шофер. Он принес еще бутылку, и пир продолжился. Потом я был уже никакой. Когда я вышел из дома по нужде под черное звездное небо, меня вывернуло наизнанку. Надо же было нам, дуракам, жадничать!

                2

- Ты потом вырубился, - сказал мне Женя серым, безрадостным для нас обоих утром, у рукомойника, - А мы еще долго сидели и беседовали.

- Ты договорился, что нас отвезут?

- Да. Сейчас Даулет придет, и мы поедем. А ты пока сходи, купи нам пару бутылок. Только зайди сначала к продавщице домой, позови ее в магазин.

- А наша водка?

- Выпили все вчера. Этого следовало, впрочем, ожидать. Что смотришь? Забыл, что вчера ты сам это предложил?

Даулет отвез нас на грузовике в то место на Бурлях, которое он считал самым лучшим. Мы договорились, что он заедет за нами через три дня.

На этот раз мы были на другом конце Бурлей. Длинный залив с одной стороны был ограничен плато, с другой отгораживался от моря высокой барханистой косой, которая к проливу сходила на нет, вырождаясь в цепочку торчащих из воды барханов. Низина вокруг залива кое-где обросла камышом. Густые табуны уток сидели на середине залива. Высоко в небе крутились стаи, меняя в полете форму.

- Боря еще пожалеет, что не поехал с нами, - сказал Женя, - А лагерь мы разобъем в камыше. Охотнадзор не должен нас видеть ниоткуда.

В этом месте камыш стоял плотной стеной метров трех высотой.

- Ты не входи в камыш прямо, входи наискосок, не то вход будет виден издалека. Прямо тропу не топчи, иди с поворотами, чтобы от входа не было сразу видно палатку.

- Для чего?

- Чтобы отбить охоту преследовать тебя, если ты будешь убегать. Пусть подумает, что его ждет за поворотом. Может быть картечь в живот.

- Что, так бывает?

- Всякое бывает. Для местных охота и рыбалка – источник жизни. В охотобщество им вступить сложно. Там нужны рекомендации, справки, согласие соседей. А кто им это даст? Они же пьют, дерутся. Опять же, на каждый выход нужна путевка. А ближайшее отделение, где можно ее получить в Лепсах. Без всего этого ты – браконьер. Инспектор приезжает, ходит по домам и сараям и отбирает ружья и сети где найдет.

- Как он может это делать? Это незаконно.

- Об этом здесь никто не знает.

Мы вошли в камыш под углом, потоптали длинную тропу зигзагом, и в глубине зарослей устроили площадку, на которой разбили палатку.

- Я лягу, вздремну, - сказал Женя, - А ты,  если вздумаешь походить с ружьем, не надевай на себя ничего черного. Будь серым, пестрым. Не так заметно издалека. Походи пока без чучАл, присмотрись, найди себе место на зорьку. Ты знаешь как стрелять?

- Да вроде пробовал.

- Стрелять надо так, - Он стал в позицию, молниеносно вскинув ружье.

- Потренируйся вскидывать ружье. Ты должен делать это автоматическим. Приклад должен быть плотно уперт в плечо. Целиться как показано в учебниках бесполезно, не успеешь. Просто линия ствола и глаз должны всегда быть в одном положении. Этого достаточно. Тогда ты всегда будешь знать куда стреляешь. Дробь – не пуля. Она летит снопом. Этот сноп с полметра и более в диаметре и пара метров в глубину. Ты будто бы метешь метлой по небу. Ты ведешь ствол перед уткой. Утка должна повстречаться с этим снопом. Убить ее, или перебить крыло может и одна дробинка, но считается, что для надежного поражения нужно три. Дробинок в выстреле до пары сотен. Опереди утку на пару корпусов. Но вообще-то упреждение зависит от расстояния, угла полета и прочих факторов. Со временем освоишь. Вот твои патроны.

И он кинул мне четыре магазинные пачки, достав их из своего рюкзака.

- Если этих не хватит, я в крайнем случае, могу своих подзанять.

Я взял ружье, и побрел берегом со своей одностволкой.

Это была моя первая охота.

С Женей меня познакомил мой друг Боря. Мы года два вместе ездили на рыбалку. Пару раз мы сопровождали Женю на охоту. Нас вели туристские побуждения, но Женя брал для нас второе ружье. Мы пользовались им ограниченно. Главное, что мы не могли с ним бродить самостоятельно, справедливо опасаясь доставить Жене неприятности в случае попадания в лапы охотинспекции. То ружье было незарегистрированное, охотничьих билетов у нас не было, путевок мы не оформляли. Браконьеры, одним словом. По уткам мне пострелять не довелось. Так, пара голубей, и по бутылкам. Женя говорил мне:

- Вступай в общество, получай охотничий билет, заводи ружье.

Я последовал Жениному совету, и подал заявление в охотобщество. Кандидатский стаж составлял один год, а покамест я купил себе по случаю незарегистрированное одноствольное ружье, которое в годы моего детства продавалось свободно в охотничьем магазине на базаре по 14 рублей. Его-то я и зарыл в бархане весной 1982 года, чтобы не таскать его на Балхаш каждый раз.

                3

Когда-то Бурлю Тобе был портом, куда по железной дороге привозили медную руду. Отсюда ее баржами доставляли на Балхашский комбинат на другой конец озера, которое мы называли морем. Потом, то ли Балхаш обмелел, то ли наладили другой маршрут, но порт захирел, зачах, и его закрыли. Люди ушли, рельсы разобрали. Об этом рассказал нам Женя, а узнал он это от местных. От той поры остались три обмелевших, заросших камышом пирса, на которых мы рыбачили позапрошлым летом, железнодорожная насыпь и руины фундаментов.
 
Я брел на ближний к нам пирс, вспоминая как мы стояли лагерем в этих местах. Вдруг я услышал нежное чириканье за камышами, и почувствовал, что там кто-то есть. Здесь же подвернулся протоптаный в зарослях проход. Я, крадучись, бесшумно спустился к воде, и ждал, глядя сквозь камыш. Чириканье приближалось, и вот показалась стайка плывущих и негромко переговаривающихся между собой черных птиц с желтой бляшкой на лбу.

Я приложился, затаив дыхание, и выстрелил в середину стайки.

В-в-в-уххх! Остатки ударились прочь, тяжело взлетая и оставляя на воде следы. Я шагнул в воду. Четыре птицы безвольно болтались на легкой волне. Они были убиты наповал. Я пристроил их на пояс, как это делал Женя.

Потом я побрел дальше, и вышел на маленький заливчик. От большого залива его отгораживала высокая коса, поросшая редким камышом. Я оттоптал у воды место в камышах, и стоял, любуясь склоном плато, по которому в озеро ниспадали следы какого-то желоба. Вдруг я услышал звук утиных крыльев, и вскинул ружье. Уточка пикировала на место в десятке метров передо мной, и я выстрелил в нее перед самой посадкой, когда она уже распахнула над водой крылья.

Через несколько минут точно так же появилась вторая, как будто бы уток что-то манило из этого заливчика-озерка. Я убил ее тем же манером.

Время шло к обеду, и я решил вернуться в лагерь. Я уже выходил из камышей, как вдруг в небе появилась стая, стремительно летевшая прямо на меня. Я присел на корточки, чтобы стать менее заметным и узнаваемым для уток. Припав на колено, я повел стволом по небу, как метлой, и выстрелил почти в зенит, не веря, что вообще могу во что-то попасть.

Что-то плотное плюхнулось рядом, с деревянным стуком, чуть не угодив в меня.
 
Женя еще лежал в палатке. Я рассупонивался от своей сбруи, и услыхал его веселый голос:

- Ну, ты и настрелял! Для новичка очень даже неплохо. Мне даже стыдно перед тобой. Я тут валяюсь, а ты действуешь.

Он выполз, и смотрел на мою добычу.

- Шилохвость, серая, чирок. А это - лысухи. А что, лысуха - тоже добыча.

- А что с ней может быть не так?

- Жир рыбой пахнет. Впрочем, если его снять, очень даже вкусная.

- Я уложил всех четырех одним выстрелом, на воде.

- Это дробь по головам проехала.

- Давай их приготовим на обед.

- Давай. Только вечером. Сейчас доедим остатки.

Я стал теребить перья, но Женя сказал:

- Не ощипывай. Сдери весь жир скальпом.

Я ободрал с лысух толстый слой жира прямо вместе с кожей и перьями. Ободранная таким образом птица, из толстой и сбитой превратилась в небольшие красные тушки. Повалявшись и потрепавшись, мы разошлись на вечернюю зорьку. Женя выбрал себе место недалеко от лагеря. Там кишка залива сдавливалась берегами с двух сторон, образуя протоку.

- Утка должна полететь здесь, - сказал Женя.

Я ушел на то место, где был днем, и расставил чучела. Утка полетела сразу же. Я бил ее садящейся, но не брезговал снимать и на воде, если не успевал это сделать до посадки. Промахивался я редко. Это не было моей заслугой. Позиция была удобная. Добыв к полной темноте штук пять, я вдруг осознал, что не слышал ни одного выстрела с Жениной стороны.

Когда я пришел в лагерь, Женя был уже там. Он выглядел слегка разочарованным.

- Почему ты не стрелял? Утки не было?

- Была, и много. Но она моталась туда и сюда где-то очень высоко.

Он посмотрел на мою добычу.

- Так, шилохвость, серая, чернеть. А ты запоминай, запоминай. Ты должен это знать и разбираться в породах.

Я сварил лысух, а за пару минут до готовности бросил туда печенку. Женя разлил водочку, и мы подняли кружки, держа в другой руке по утиной части. У меня оказалась печенка.

- Ну, с полем! А вообще, выпьем за тебя, чтобы к тебе от этой утки перешли ее лучшие качества, чтобы ты был такой же зоркий, быстрый и неутомимый, - сказал преувеличенно торжественно Женя, комически вытаращив глаза.

Столом нам был ружейный чехол, на котором мы разложили хлеб, лук, чеснок, и последний помидор. Кругом царила растворенная благодать.

Я рассказал, как убил шилохвость, пролетавшую над головой над головой.

- Это называется «королевский выстрел». Ты ведешь ружье за уткой, обгоняешь, закрываешь стволами и потом стреляешь. Хорошее начало, молодец.

Я был польщен.

- Теперь мне будет трудно догнать тебя, - сказал покровительственно Женя. Угли костерка тлели, иногда вспыхивая, когда на них бросали веточку или камышинку. Эти минуты под звездным небом, рядом с водой, с которой доносились звуки жизни: плеск и кряканье, были украшением всего многотрудного и азартного дня.

Женя старше меня лет на десять. Тогда ему было слегка за сорок, он работал главным конструктором в архитектурной мастерской, и был причастен ко всем значительным проектам последних лет. Он был плотный, веселый, дружелюбный. Бородка его и усы вились мелкими кольцами, придавая ему немного комический вид. Но не унижающий его, а придающий ему несерьезный оттенок, вроде как у некоторых киноартистов. В делах рыбалки и охоты он взял на себя роль учителя, и мы с Борей ее сразу признали. Да и вообще, мы относились к нему с уважением.

Мы устроились обедать на открытом месте, под кустом тамариска.

И вот мы полулежим у костерка, пьем чай, болтаем ни о чем. У Жени жирноватый как у кряквы голос, он ироничен, при случае цитрует «Затоваренную бочкотару», как другие цитируют «Золотого теленка» или Швейка. Сейчас никто уже не помнит ту вешь, напечатанную в «Юности», да и тогда уже почти забыли. Когда я начинаю рассказывать случаи из своей жизни, он назвает меня Володей Телескоповым.

Господи, благодарю тебя за то, что ты подарил мне эти мгновения!

                4

Утренняя зорька была для меня добычливой, как впрочем, и вечерняя. Женя опять утром не выстрелил ни разу.

- Теперь, пожалуй, я тебя уже не догоню, - задумчиво сказал он, взглянув на моих уток.

Вечером я услышал пару выстрелов с его стороны. Ну вот, и у него пошла масть, подумал я.

- Ну что? Кого поймал? – спросил я его, придя в лагерь с добычей. Я всем сердцем болел за него.

- Подстрелил парочку, но взять не смог. Они упали далеко в воду, а ветер отнес их к другому берегу. Там было не достать, - неохотно ответил Женя, как мне показалось, с некоторой досадой.

- А чего сам в воду не полез?

- А ты ее пробовал? Она холодная.

Битым уткам я выпускал кишки и подвешивал их в камышах, поодаль от палатки. Убитым вчера я бросал щепотку соли внутрь. Так учил нас раньше Женя. Мух в октябре уже не было, а звери нас не тревожили.

За вечерней трапезой я описывал, заново переживая, каждый свой выстрел, но сегодня я чувствовал обидное равнодушие к моим подвигам, в то время как, по моему мнению, Женя должен бы был гордиться успехами своего ученика.

Хотя втайне я не считал себя молодцом, по правде говоря. Утки утками, но половину их я добыл бесславно, стреляя по сидящим. Это запрещено всеми правилами, и этим не хвастаются. Да и добытые с лета утки, кроме той, что с «королевского выстрела», были легкой добычей. Они шли на посадку прямо под выстрел.

А вот устроить скрадок на открытом месте, мастерски выставив чучела, подманить стаю заложить вираж в свою сторону, и когда она пролетает мимо на предельно далеком расстоянии, мигом выцелить ближайшую утку и свалить ее, если надо, дуплетом – я чувствовал, что до этого мне не дорасти никогда. Слишком поздно я это дело начал. А Женя с юности мог.

На утренней зорьке я снова навалял пяток уток. Я даже и чучела не стал расставлять на этот раз, не видя в них прока. Утка и так перла. Со стороны Жени бухнуло несколько раз. Потом утка пошла реже. Я решил, что уток у меня уже довольно. А почему бы мне не побродить по барханам на плато, возвращаясь домой? А ну как встречу зайца? Вот бы еще его добавить к добыче. То-то Женя удивится.

Я взобрался на плато. С него открывались дали: залив, окаймленный с моря барханами, море, с тонкой полоской противоположного берега, размытой дымкой. Со стороны материка – не то степь, не то пустыня, с горами на далеком горизонте.Я брел, держа ружье наготове, готовый к встрече с прыскающим из под ног зайцем. Вдалеке виднелось что-то белое, призматической формы, явно искусственного происхождения. Заинтересовавшись, я побрел туда.

Чем ближе я подходил, тем больше это походило на самый невероятный в пустыне предмет – пьедестал памятника. И точно, это был огромный пьедестал, выше моего роста. Кто мог на нем стоять? Только один человек приходил на ум. Я осмотрелся. Вдаль уходили невысокие прямоугольные полуразрушенные кладки из местного камня – очевидно фундаменты исчезнувших домов. Я стоял на главной площади уже несуществующнго поселка.

Я представил себе, что перед памятником, очевидно, был райком с исполкомом, и над ним когда-то развевался выцветший флаг. Здесь проходили первомайские демонстрации и митинги: смерть троцкистким наймитам, руки прочь от Испании, поможем финляндскому народу сбросить гнет буржуазии. Все вокруг пестрело от лозунгов, призывающих к ударному труду. Внизу, под горой, пыхтели паровозы, прорезая воздух гудками. Вагоны катились на пирсы, по обеим сторонам которых стояли баржи. Рассекая зеркало залива, шел, дымя, буксир.

Я побрел по бывшей улице. Кроме фундаментов на ней не оставалось ни одного признака некогда стоявших на ней домов. Вероятно, дети степей растащили все строительные материалы, столь ценимые здесь, на свои нужды. Я залез внутрь прямоугольника фундамента, и сразу обнаружил посередине колодец, уходящий в глубину, и упиравшийся в какой-то лоток из деревянных плах. Подобными  плахами, похоже, был некогда обшит сам колодец. Точно такие же колодцы были в других домах по соседству, и точно так же они вели к лотку. Лоток под домами шел явно под уклон. Это было похоже на канализацию. Канализацию? В этих местах без нее прекрасно обходятся до сих пор. На склоне были руины чего-то, что походило на каскад бассейнов. Мне в голову пришло, что это след какой-то примитивной обогатительной фабрики.
 
Раньше на косе я находил остатки деревянной барки, погребенной в песке, а на одном из пирсов тогда еще сохранялись рельсы, на которых стояла древняя колесная пара. По соседству с нашим тогдашним лагерем были развалины барака, сложенные из местного камня. Рядом были развалины такого же длинного дувала, или какой-то стены. Все это было в отдалении от пирсов. После обсуждения мы решили, что это скорее всего что-то лагерно-тюремное. Что еще может быть построено на отшибе от всего?

Я так и увидел мысленным взором измятого мужичка в телогрейке и ушанке, сидящего на бархане, вглядывающегося вдаль тоскливым взглядом.

Я прошел бывший поселок, и свернул в барханы, решив идти в лагерь по ним, памятуя о зайцах. Вдруг на пути выросла ржавая пирамидка, а рядом такой же крест. Я понял, что оказался на кладбище. Кругом были разбросаны бугорки, на которых кое-где стояли убогие самодельные памятники из металла. Деревянные, наверно, давно исчезли. На ржавых табличках были имена, вырезанные, выбитые керном, или когда-то написанные краской. Буквы были корявые, детские. Я обратил внимание, что русских фамилий было мало, а больше таких, как Уфлянд, Лаппо, Шмидт. Даты смерти были тридцатые годы. Сороковых было меньше, а после вообще не было.

Кто мог с такими фамилиями оказаться в этой пустыне, где на десятки километров вокруг нет источников пресной воды? Чекисты из латышей? Сосланные, или скрывающиеся от сыска жители больших городов? Инженеры, учившиеся за границей? Ленинградский поток 34-го года? «Бывшие» из столиц? Им уже было некуда бежать отсюда, кроме могилы.

                5

- Слышал твои выстрелы, - сказал я Жене, отцепляя уток, - поймал чего?

- Высоко летают, не достать. Так, стрелял на всякий случай.

- Слушай, - сказал я, - Это значит, что твое место не годится. По крайней мере оно сейчас не годится. А завтра нам уезжать. Давай, ты встанешь на моем месте. Утка там летит по расписанию.

- Что мы там будем друг другу мешать? Я этого не люблю.

- Ну тогда стой там один, без меня. А я поброжу, может где еще постою. Может, и на твоем месте. Вдруг повезет.

Женя все еще отнекивался, но я почувствовал, что мое предложение его заинтересовало.

- Давай-давай, становись. Утка там точно будет.

В конце концов Женя согласился.

За обедом я рассказал ему о поселке, кладбище, и странной системе лотков и каскадов.

- Может быть так обогащали руду? Мыли золото? – сказал я, - или может быть это часть работ по созданию атомного оружия?

- Нет, - сказал Женя, - скорее всего они спускали рассол от засолки рыбы.

На вечернюю зорьку он ушел на мое место, а я пошел в его скрадок на берегу протоки, соединяющей две части залива. Скрадок был построен мастерски. Там была даже сидушка из коряги.

Вскоре утки начали мотаться над головой большими стаями, но, как и говорил Женя, слишком высоко.

Вдруг мне показалось, что одна стая идет чуть ниже, и я выстрелил. Утка кувыркнулась, и полетела отвесно вниз, в воду. Плюх! Я выскочил из скрадка, собираясь достать ее, но в этот момент другая стая завернула вираж прямо на меня. Здесь бы мне и стрелять, но ружье было разряжено. Я кинулся в скрадок, торопливо перезаряжая ружье. Кроме того утка на воде - это не так уж и плохо. Другие сверху не знают, что она убита, и думают, что здесь безопасно. И точно, еще одна стая начала опять легкомысленно снижаться. Здесь-то и я выстрелил, и вторая утка отделилась от стаи и шлепнулась в воду, ближе к тому берегу.

После этого утки уже не снижались. Я подождал еще, и даже стрелял, но удобных случаев больше не представлялось. Между тем, ветер прибил обеих моих уток к другому берегу. Я сунулся было в воду, но сразу же стало ясно, что в сапогах протоку не перейти. Ничего не поделаешь, придется лезть в воду.

Я разделся на ветру догола, а ведь это была середина октября. Под ногами вначале был пухлый ил, потом дно ушло, и я поплыл. Протока была метров пятьдесят шириной, всего-то ничего, но вода было уже ледяной. В мою голову полезли запоздалые сомнения в разумности подобного поступка.

Проваливаясь по колено в ил, я добрел до моих уток, взял их дрожащими руками, и только тут стал думать как я поплыву с ними назад. Обратно я кое-как плыл на боку, держа уток за шею, и гребя одной рукой. Одеться-обуться на ветру, стоя в иле, тоже было непросто. Колотило меня так, что руки-ноги не попадали в одежду.

Между тем, я ощутил прилив самоуважения. Какие выстрелы! Они ввели меня в клуб охотников! Теперь я такой же как они!

Все это время со стороны доносилась бойкая пальба.

Здесь я увидел Женю, бредущего вдали. Что-то рановато, подумал я, ведь еще не темно, и кто там еще стреляет? Радостный, я помчался ему навстречу, и едва приблизившись, завопил, потрясая рукой с утками:

- Женя, какое замечательное у тебя, оказывается, место!

Против моих ожиданий Женя не порадовался за меня. Лицо его утратило присущий ему приветливый вид, противно исказились, и он высоким голосом заорал на меня:

- Да иди ты на ...! Д...б!

И он прошел мимо меня тяжелым шагом. От него веяло гневом и презрением.

- Что с тобой, Женя? – только и сказал я. Он удалялся, и я заметил, что никаких уток при нем нет. А как же пальба с той стороны? За что он меня так? Что я такого сделал?

В лагере мы не разговаривали. Я демонстрировал холодное равнодушие. А что мне еще оставалось? Поставив на костер чай, и накрыв стол, - я сказал:

- Ужинать будешь? – и сел сам.

Женя сказал, выдавливая слова:

- Послушай, я это того, погорячился. Ладно, не бери в голову. Но ты и меня пойми. Я тут как дурак сижу три дня, вижу утку только издалека, а тут какой-то пацан... Да еще и издевается надо мной, - Он передразнил, - Женя, какое хорошее твое место. Это значит что: место хорошее, да Женя криворукий?

- Что ты, у меня и в мыслях этого не было. Я же понимаю, что тебе просто не повезло. Вот ты вчера не смог своих уток забрать, а мне за своими плыть пришлось, а то бы и я ничего не добыл.

- Наврал я тебе вчера про тех уток. Стыдно мне было, что ты меня обошел.

- А сейчас что было?

- Прежде, чем стать на твое место, я решил все обойти, посмотреть. Пока ходил, подъехала машина с тремя казачками-охотниками из Актогая. Они-то там первыми и встали. И такую пальбу развели, столько уток покрошили, со всех направлений... Они сказали, что это место у них считается самым козырным. Сегодня воскресенье, вот они и приехали.

- А тебе там что, не нашлось места?

- Они предлагали рядом стать, но я этого не люблю, когда через голову стреляют. Так что я постоял где-то там, в другом месте, но безрезультатно.

Казалось, мы уже помирились. Но послевкусие ссоры какое-то время оставалось. На мое предложение поделить добычу поровну, или взять хотя бы пару уток, Женя ответил презрительным и категорическим отказом.

                6

Следующим вечером я кемарил на третьей полке общего вагона, а Женя сидел за боковым столиком и беседовал со старым казахом, худым, черным и морщинистым, как и другие местные старики. Он ехал, подобно большинству наших попутчиков, от одной станции до другой. Вся местная жизнь тогда группировалась вдоль полотна Турксиба. По нему ездили в гости, на работу, на базар, на учебу.

Я чувствовал себя немножко другим человеком, выше рангом. Получен еще один навык, открылись новые горизонты.
 
Утром Женя сказал мне:

- Пока ты спал, я беседовал с местным старожилом. Он помнит Бурлю Тобе. Он был в то время пацаном. Воды своей там не было, ее возили на поезде. Воды всегда не хватало, и ее нормировали. Ее разбавляли морской водой, от того там все страдали кишечными заболеваниями. Люди там мерли, особенно дети. Все разбежались, когда туда перестали возить воду. Многие перебрались в Лепсы.

С охоты я привез двадцать с чем-то штук уток. Я раздавал их всем знакомым. Мама потушила остальных с овощами, предварительно вымочив в чем-то, кажется в соленой воде с уксусом, и красиво подала нам на стол в огромном глубоком блюде. Вкуснее я не ел ничего. То же мне сказал и мой сын, которому тогда было пять лет. Мы уже не жили вместе.

Такой результативной охоты со столь малым расходом патронов у меня больше не было никогда. На Бурлях мы побывали еще один раз. Когда в лагуну вернулась вода, мы стали охотиться на ней, поближе к станции.

Алибек умер через пару лет от рака. Он, наверно, был болен уже тогда. Начальником станции стал молодой симпатичный казах с красавицей женой. С ним мы уже не приятельствовали.

Когда настала перестройка, и все кинулись осваивать разные виды бизнеса, Женя шутливо сказал мне:

- Кроме тебя, мало кто знает про кладбище в Бурлях. Местные не в счет. Ты бы мог организовать туда экскурсии, разыскать родственников умерших. В тех могилах поди, все ленинградцы да москвичи лежат.

Сейчас там, наверно, от тех памятников ничего не осталось. Металлолом как-никак. В Большой Советской Энциклопедии, в томе, выпущенном в 1951 году, есть сведения о райцентре Бурлю Тобе, так, как если бы он еще существовал. В биографии какого-то российского писателя, жаль не помню какого, сказано, что он в Бурлю Тобе родился. Сейчас в Интернете о Бурлю Тобе лишь пара строчек. Был дескать, такой райцентр и после упразднен. Память о нем и его обитателях стерта. Мы не знаем о них ничего. А ведь для кого-то там была вся его жизнь. Кто-то там родился, кто-то учился, кто-то любил.

Впрочем, разве с ними одними такое случилось? Будто бы и не было той жизни.