Лесная находка

Матвей собирался, ещё с субботнего вечера накануне, воскресным зимним утром выйти на лыжах в лес. Послушал прогноз погоды, посмотрел на термометр, столбиком висящий на оконной раме, внимательно изучил закат.

Какой он? Бордовый, красный, розовый, жёлтый? Бордовый шар так уставшего за день, и почти мгновенно засыпающего солнца, прячется под  коричнево-чёрным одеялом испещрённого редкими деревьями горизонта. Редкие зазевавшиеся птицы спешно возвращаются до наступления темноты в свои гнёзда. И даже одинокая деревенская, семенящая по каким-то, известным лишь одной ей, неотложным делам, собака ускорила свой нестройный ход, будто боясь опоздать до восхода солнца.

Минус шестнадцать… По прогнозу синоптиков: «Завтра в городе и районе температура воздуха утром минус восемнадцать - минус шестнадцать градусов Цельсия, днём столбик термометра поднимется до минус четырнадцати, вечером - похолодание до минус двадцати градусов. Относительная влажность воздуха около семидесяти восьми - восьмидесяти пяти процентов. Атмосферное давление семьсот шестидесят миллиметров ртутного столба. Осадков не ожидается. Ветер северо-восточный, порывы до пяти метров в секунду…».

Значит нужна мазь на «Девять - двадцать пять», или, как прошлый раз, на «Четырнадцать - тридцать»? Загадка… Как пойдут лыжи, эта пара лёгких, пружинящих, и в тоже время крепких, «Karjala Sortavala», зависит от качества снега.

Снег… Волшебное покрывало леса. Он то кажется серым и зернистым, то голубым и ярким, то ослепительно белым, то желтоватым, или даже, зеленоватым, когда на подтаявшем, и вновь замёрзшем насте, образуется стеклянная тонкая корка льда, и из-за разнородных нижних слоёв снег обретает свойства зеркала, отражая зелёные, кивающие припорошенным снегом лапами ели.

Снег не всем рассказывает тайну леса. Чтобы читать его письмена, надо знать лесной алфавит. Все звери пишут оду лесному хозяину по-своему. Вот глубокие, а никакой наст не выдержит вес лесного хозяина, оставленные широким уверенным шагом, следы лося. Сохатый шёл быстро, местами переходя на галоп. Видать, кто-то его напугал.

А вот ещё один опасный тяжеловес прошёлся, и что ему не спится-то зимой?! Большие, сантиметров по тридцать в длину с отпечатками когтей ямки - это следы медведя. Эх, не хотелось бы с ним повстречаться в зимнем лесу! А следы сопровождают кучки помёта… Что там? Непереваренные ягоды и косточки боярышника… Значит давно не спит, ходит-бродит-шатается Михайло Потапович.

Плутают цепочки пятипальцевых следов - ромбиков… Волк? Собака? Нет! Это лиса, рыжая сестрица. Волки, да собаки по прямой дороге ходят, а лиса - плутовка по привычке следы усложняет, а то и пушистым хвостом заметает.

Серый тоже проходил, да, видимо не один, со своей компанией! Неопытный следопыт может его перепутать с собакой, но у волка пальцы передние сильно отстоят, да и ходят волки часто компанией, собравшись цепочкою.

А вот и кабана сапожки: копыта со следами пальцев-пасынков оставляет хряк. О! Рядом-то, рядом маленькие ямки без пасынковых пальцевых следов, - с поросятами шла пара, с приплодом…

Матвей шёл на лыжах по утреннему звенящему воскресному лесу. Вдоль дороги была хорошо накатанная лыжня, правда местами сбитая новомодным «коньковым» шагом, но в целом весьма сносная. Шёл, то медленно, любуясь таким чистым, прям волшебным, лесом, то ускоряясь бегом до, с непривычки, стона в перетруженных мышцах под синим шерстяным динамовском костюмом. Костюм этот Матвей любил. Такие выдавали только лыжной секции УВД области и футбольной команде «Динамо».

Набегавшись и изрядно вспотев, он решил отдохнуть на краю живописной, будто это сцена «Морозко», серебрянной поляны, обрамлённой деревьями и кустарником. А ведь на некоторых из них ещё, не смотря на зиму, сохранились плоды!

Вот клён и ясень, сестрица берёза, украшенная редкими мохнатыми серьгами, липа. Придёт весна, и можно будет собирать липовый цвет, чай с ним, как говорит сосед, хорошо помогает при кашле. А какое получается замечательное варенье из молодых шишек! Острое, смолистое, будто с перцем! Нижний этаж поляны заполнил кизильник и редкие кусты барбариса. Их плотно облепили какие-то маленькие буро-серые лесные птички. Матвей озадачился: почему сирень сохраняет зимой плоды, а на клёне так много пустых плодоножек?

Это же гаичка - буроголовка! Милая, милая гаичка, пушистый комочек! Ты так похожа на свою сестру, заселившую смешанные леса Подмосковья, - черноголовку! А это что за акробаты ловко бегают по стволам и ветвям деревьев, собирая на завтрак семена? Поползни - артисты! Вот умора! Хотя, это вроде не они, говорят, то ли кошачьим, то ли почти детским человеческим голосом - а сойки. Жар-птицы пересмешницы!

Матвей воткнул бамбуковые лыжные палки в наст, немного придавив его металлическими кольцами с кожаными ремнями. Палки, покачавшись, замерли, делая картину похожей на Человека-невидимку, прогуливающегося на лыжах по лесу. Вынул из кармана олимпийки, с большой нашитой слева литерой «Д», мятую полупустую пачку «Родопи» с засунутой на освободившееся от сигарет место стеклянной зажигалкой, достал сигарету, размял её с хрустом, а он сушил каждую пачку до хорошо тлеющего состояния, чиркнул по колёсику зажигалки, та засипела газом, загоревшимся маленьким, но отчего-то не задуваемым ветром синим язычком пламени, поднёс его к сигарете, на её конце зардел быстро разгорающийся багрово-красный, как вчерашним вечером закатное солнце, огонёк, и втянул, вдохнул в себя этот сухой терпкий, напоминающий ночные костры в пионерском лагере, или сжигаемые во дворе в детстве листья, долгожданный дым.

Он курил, запрокинув голову в шапке-петушке, в яркое голубое-голубое, местами подёрнутое белой дымкой, бесконечное небо, где, если приглядеться, виднелась, будто улыбающаяся, и не смотря на яркое солнечное утро, уже намеревавшееся перейти в полдень, серебристо-молочная луна, немым свидетелем происходящего висевшая под куполом неба, в которое Матвей выдувал сизый сигаретный дым, то тугою, похожей на вылетающую из носика кипящего эмалированного трёхлитрового чайника на кухне струю пара, то неровными, догоняющими друг друга, но так и не сумевшими догнать, и растворяющимися в звенящем воздухе кольцами, напоминающими то ли баранки, то ли бублики, такие аппетитные когда-то баранки и бублики, висевшие у бабушки на кухне, нанизанными на пеньку.

Матвей вспомнил бабушку, её изуродованные тяжёлым крестьянским трудом, но такие мягкие тёплые руки, простой хлопчато-бумажный домашний, пахнущий хозяйственным мылом, луком, табаком и чем-то кислым, то ли хлебной закваской, то ли потом, сарафан с рисунком - мелкими голубыми васильками. Матвей, еле сдерживая слёзы, давясь ими и становящимся, чем ближе к фильтру, тем всё более терпким, дымом, затянул любимый бабушкин напев…

Ой да как ходила я да ночию во поле
Ой да как искала я да голубой цветок
Что светится да во тьме кромешною
Светом - лучиком волшебною надеждою
Что на суженого светом тем посвечивает
На Матвеюшку на дролю мне показывает

«Всё! Отставить! Совсем расклеился… » Пора по-тихоньку возвращаться домой. Облегчиться перед дорожкой. Матвей втянул живот, приподнял олимпийку, прижал её подбородком к грудной клетке, большими пальцами стянул книзу за тугую широкую резинку штаны, попутно захватив край безразмерных сатиновых трусов, вывалил член и, секундно напрягшись, отпустил широкую тяжёлую, воняющую витаминами, струю тёмно-жёлтой мочи на бугор снега под одиноко стоящей на фоне других деревьев и разросшегося кустарника березе. Парящая струя словно лазером плавила снег, попутно окрашивая его обрушающиеся кромки в жёлтый. «Не ешь жёлтый снег, сынок!», - вспомнил Матвей… Вдруг звук поглощяемой снегом мочи резко поменялся и струя загремела обо что-то жёсткое. Матвей опустил взор и увидел, как он мочится на коричневый картонный крашенный чемодан с металлическими стальными углами, и кожанной рукояткой.

От неожиданности он ещё какое-то время продолжал греметь струёй по резонирующей плоскости крышки чемодана, но после прекратил испражняться, расстегнул стальные крючки ставших теперь помехою лыж, освободился от них, и упав на колени прямо в желто-белую подберёзовую кашицу, принялся открывать чемодан. На удивление, замки легко разомкнулись, и под откинутой крышкой взору предстали аккуратно сложенные банковские пачки десятирублёвок, с каждой из которых, со свойственным ему фирменным прищуром, вглядывался в светлое будущее В.И.Ленин.
…
Вечером, когда сидя перед телевизором и попивая чай из щербатой фарфоровой чашки, Матвей смотрел программу «Время», за окном послышался звук мотора, который тотчас стих, а через несколько минут залаял Джульбарс, но быстро замолчал, и в дверь постучались. Матвей достал из под скатерти табельный Макаров, снял с предохранителя, и положил его в боковой карман пиджака. Подошёл к двери, встал за толстый бревенчатый косяк, и спокойно, но уверено спросил: «Кто пожаловал?». За дверью послышался знакомый кашель, сосед примиряющее, почти заискивающе, прошепелявил: «Матвеюшка, я это, сосед твой, Ваня! Открой, дорогой ты мой человек!». Матвея отпустила внутренняя пружина, и он сдёрнул кованый крючок с двери.

Дверь резко отварилась, и в избу, оттолкнув перепуганного соседа, забежало трое спортивного вида парней в коротких кожанных куртках. Матвей было дёрнул «Макарова» из кармана пиджака, но тот предательски зацепился рукояткой за угол шва кармана, один из парней увидел воронёную сталь Матвеева пистолета и не мешкая сам выстрелил на-вскидку хозяину в грудь, попав точно промеж лацканов пиджака. Белая футболка стала на глазах окрашиваться в, казавшийся при слабом освещении в доме, глубокий тёмно-красный цвет, Олимпийский мишка со звёздчатой, почерневшей по краям ранной на улыбающейся круглой морде, будто действительно был сам ранен, и на глазах пропитывался кровью. Матвей не падал, не кричал, а застыв и пошатываясь стоял, упёршись не то удивлённым, не то досадующим взглядом даже не на обидчика, а куда-то в черноту сеней. Через менее чем минуту изо рта его, как при доселе сдерживаемой и теперь разрешившейся рвоте, толчком выблевалась порция ярко-красной пенящейся крови, и он с глухим стуком рухнул на деревянный пол избы…