Мост Маши Тороповой

   Поздней осенью 1978 года, когда у нас случились первые заморозки и запахло зимой, я получил письмо из города Шенкурстка, Архангельской губернии, в котором говорилось, что администрация города, рассмотрев мою просьбу о приёме на работу, в качестве городского ассенизатора, считает возможным, заключение со мною трудового соглашения, без обязательств предоставления жилья и прописки.
Прочитал и усмехнулся: мне, ленинградцу, говно выгребать разрешают, а в прописке, которую я не просил, городе который и на карте не всякий отыщет - отказывают.
Адресок и тему «подняться» подкинул фраерок из зоны, который окликнул меня, на берегу неизвестной речки, что являла собою незначительную достопримечательность посёлка, вблизи известного Плесецка.
Если по порядку, то зарабатывать, больше чем положено, я начал в стройотрядах, а продолжил на шабашках. Был в Шильнебаше и Набережных Челны на левом берегу Камы, на правом в Елабуге и Бехтерево, на руднике в Ревде и Ловозере, в Ухте на нефтеперегонном, в Ленобласти на ремонте дорог и заготовке кормов, в Пельгоры ездил грузить торф - и ездил бы ещё, но отдел кадров таких как я, клеймил позором: - Они мешают нам жить - , вынося определение – летун. А между тем, отслужив в армии за полярным кругом и заработав двойную прибавку к зарплате - планировал, остаться на Севере и на шахте, не выходя из забоя, довести успех до 300%. Поработать так десяток лет и все денежки - в сберкассу, под 3%, потом - гуляй Вася: кайфовать и улыбаться, как рантье, до конца жизни. Не получилось - сижу у шлагбаума, смотрю за чужими машинами и понимаю: мечтать надо было конкретно о барстве, а не о трудовом подвиге!
Пока перспектива сладкой жизни не сузилась до размеров сторожевой будки, уже весной я начинал готовить летнюю экспедицию: заводил знакомства, выезжал на местность... В тот год, всё началось с обещания нашего приятеля Славки Морозова, достать мешок копчёных костей, прямо с мясокомбината. Он так сладко их расписывал и пускал слюни, что поездка на заработки с ними, представлялась гастрономическим путешествием. Местом трудового подвига выбрали Архангельскую область, край мошкары, лагерей и вакансий на строительные работы. Командой к сборам было объявление: – Кости достаны! -
Уже через пару дней, вечером, мы встретились на перроне Московского вокзала. С вещами и возбуждёнными лицами - высматривали Морозова. Обнаружил он себя, ещё до подхода, запахом копчёностей и наше ликование стало мешать передвижению граждан вдоль состава. Морозов подкатил внушительного вида мешок, растопырившийся на тележке и строго объявил: – Еда на три недели, в поезде не жрать -.
Купе плацкарта мы заняли полностью, кости бросили на третью полку, достали бутерброды, бутылку и стали праздновать грядущие удачи.
Утром, ещё недавно такой аппетитный запах костей, стал тошнотворным. Проходящие через пассажиры, либо тормозили, выискивая носами источник диверсии, или проскакивали, изображая напряженными лицами сдержанную интеллигентность – безразличных не было. Полтора дня пути, под стук колёс и свист носов, дались нам без веселья.
Встречал на станции Пукса-озеро начальник ИТК, полковник Автандилов, и солдат с овчаркой.
Пока начальник проверял документы, собака высунув язык пускала длинные слюни , повизгивала и тащила солдата к мешку. Кривоногий киргиз упирался, ругался по-русски и наматывал поводок. – Что у вас там? – кивнув подбородком в сторону мешка, без любопытства и не отводя взгляда от паспортов, спросил Автандилов: – Еда! – уверенно ответили хором. – Вижу что еда, а чего? – Мы задумались. Пауза насторожила полковника. Он перевёл взгляд и пристально посмотрел на каждого с разным выражением лица, меняя его движением бровей. Собака добралась до мешка, ухватила зубами, и угрожающе зарычала. – Ну чё там, в мешке! – Полковник за козырёк приподнял фуражку и открыл идеально сформированное её посадочное место. Все посмотрели на Славу. Он скривился от видимого сожаления и объяснил: – Кости, копчёные кости. – В подтверждение, Слава запустил руку в мешок и наугад достал что попалось – это была голая кость с остатками красных плёнок. – Зачем это вам? – Начальник лагеря уставился на сытое лицо Женьки Будая. Признаться, что это еда было сложно. Выкатив глаза и почесав затылок, Слава определил: – Для бульона! – Всё?! – охранник осклабился. Овчарка чавкнула, колыхнула брылами - слюни разлетелись по сторонам и с уважением посмотрела на Славу. Разглядывая кость, Автандилов прищурился. Верхняя губа поползла вверх, обнажив целый ряд золотых зубов. Такое богатство и наши кости были в явном противоречии.
- Хе - Фуражка точно заняла своё место. По-строевому развернувшись, полковник зашагал, мы за ним. Посёлок показалось скучным, даже тоскливым, без примет и каких-либо ориентиров. У домика хозчасти солдата с собакой уже не было, а нам выдали бельё, тюфяки и коробку мясных консервов. Заселились в избу с умывальником и дровяной плитой. Разложили постели, устроили вещи и засуетились с ужином.
Основательный и серьёзный, Женя Будай, следил за порядком и не давал братьям Легчёнковым таскать из котла до готовности. Мы с Морозовым заготавливали дрова и топили печь. Володя Лисовский кашеварил. Всё пространство наполнилось тяжёлым запахом мясного варева. Наконец, Володя слил воду и обжигаясь стал пробовать, не в силах сдержать восторг - показал большой палец. Все расселись, начался пир – съели сразу всё, сваренное на пару дней.
Поздно вечером, придя в сознание от изрядно отравленной атмосферы, вышли подышать. Побродили по посёлку, заблудились, потом долго искали, испугались, нашли, отсидели за домом всё что положено и, устроившись на новом месте, отбились.
Утром пришёл Альберт Георгиевич. Принёс план освещения посёлка и бланки договоров. Всё быстро подписали, а с планом вышли на работу. Растаскивали пропитанные креозотом столбы и пасынки на тощей лошадке, потом скручивали их на два ряда, отожжённой проволокой, копали ямы, ставили ряжи под камни, на крючья мотали каболку и сажали изоляторы. Работа была трудная, вредная и видная. Скоро, в скучном беспорядке посёлка, определился понятный императив - очередь из колченогих столбов за проводами.
В один из дней зашёл в контору, с требованием на провода и встретился с Автандиловым. Альберт Георгиевич обо всё расспросил и, как бы между прочим, поинтересовался: - А мост можешь построить? - Река Мехреньга отделяла жилую зону лагеря, от рабочей. Весенний паводок, разливаясь, поглощал старый мост полностью и делал невозможным передвижение заключённых в рабочую зону. Предложение оценивалось в пять тысяч рублей - стоимость тогдашнего «жигулёнка». Я не раздумывая согласился и спросил, чем располагает контора. Оказалось, есть двутавр - 24 номера. Из конторы позвонил жене в Ленпроект и попросил рассчитать нагрузку на статику и динамику. К обеду получил ответ – уложить сплошным лагом на всю ширину береговых опор, да ещё среднего быка поставить. Пошёл смотреть место - встал на высоком берегу, глянул в даль и… вспомнил великие стихи... только что длани не простёр... Вдруг, кто-то окликнул меня. Оборачиваюсь, подходит дядька лет сорока-пятидесяти в ватнике, с худым серым лицом и быстрыми глазами. Штаны заправлены в сапоги, на голове зековский треух, спрашивает – может ли пригодиться. Зовут Стас, он безконвойник, если нужно, может всё, надо только шепнуть хозяину для порядка - помогать будет так, за чифирь.
Утром следующего дня, на берегу, Стас уже ждал, сидя на корточках и покуривая в кулак. Увидев меня легко поднялся навстречу, показал заготовленные колышки, лопаты и нить. Мы сразу приступили к разметке. Помощником Стас был отличным: понятливым и расторопным. Где-то через час работы вдруг забеспокоился, бросил лопату, прошёлся несколько раз взад-вперёд, держась за сердце, и неожиданно спросил: – А, ты, это... – чай принёс? – Конечно, про чифирь я давно слышал, но не думал, что так скоро понадобится. Попросил помощника продолжить работу, а сам побежал в лабаз. Когда вернулся, Стас сидел у костерка и держал над огнём жестянку с водой за скрученную из проволоки ручку: – Принёс? – Лицо скривила досада, утренней весёлости не было следа. Я показал пачку – Давай! – Стас протянул руку. Действуя удивительно ловко, он зубами открыл пачку, большим пальцем отмерил середину и высыпал чай в жестянку. Одним движением, уже закрытая пачка, стремительно спряталась в кармане ватника. Костерок догорел, содержимое жестянки покипев, слилось в баночку. Не вставая, Стас переменил позу: из неудобной напряжённой, в глубокую расслабленную; далеко выпятил губы, подул и осторожно, очень шумно втянул первый глоток. Удовольствие на лице появилось не сразу, только после двух следующих, коротких, с долгим причмоком. От представления у меня во рту появилась горечь и захотелось сплюнуть. Стас протянул баночку. Я присел рядом, но от чифиря отказался: – Нее, я не буду. – Стас резко цыкнул и научил: – Так не говори! Не хочешь, не стой рядом, а угостили, пей или делай вид, но не отказывайся – зачморить могут. – Он сделал ещё глоток, с удовольствием на выдохе чмокнул, развернул конфетку и вытянув шею осмотрелся. Увидев в проходящих кого-то своего, окликнул и вот, они уже кайфуют вдвоём, сидя на корточках, как два самовара, цедя из баночки по очереди.
Время шло, закупались в местном лабазе и щедро распоряжались полученной тушёнкой. Кости всё так же лежали в мешке, но теперь за домом и воняли, как и всё там, за домом. Бродячих собак в поселке не было - давно перетаскали в зону, и запах скорее отвращал, чем будоражил к действию.
Как-то Стас остался один, укреплять опалубку, а я убежал в посёлок помогать ребятам. Вернувшись, Стаса не застал. Место открытое, видно далеко: кусты да редкие берёзки. Пошёл искать вдоль реки к овражку... услышал звуки. В ольшанике, за недостроенным срубом, стояла малоприметная будочка, построенная из дощечек, картона и шифера. В таких, по телеку показывали, на задворках Гондураса нищие ютятся. Заглянул вовнутрь. Стас сидел на топчане, подобрав под себя ноги. Рядом стол и табурет. На стене пикантные картинки и огромная аптечка. Слух ублажала эманация музыкальных звуков, доносившаяся из чего-то непонятного – все признаки вольной жизни. Хозяин сторожки выглядел хитрым и довольным. Похвастался: – хавиру сам сварганил. Здесь и обедаю и кантуюсь, в зону хожу только на поверку, да в баню. - Закурили, попросил чай носить по пачке - не больше и конфеток. Рассказал, что ходка пятая, первая по малолетке, вторая по глупости , потом подрался из-за девчонки, ещё после очередного срока вернулся и несколько дней гулял, деньги закончились, продал велик, оказался соседским – увезли прямо из-за стола. Но обидней было последний раз, когда выйдя на свободу решил выпить красиво, по-вольному, из стакана. - Купил пузырь, зашёл в соседний дом стакан просить - там никого - ну, думаю, в огороде - так, чуть пошарил, а клифт-то на мне зековский, родной давно похерил... в общем получил по затылку и вернули на зону - так в отличниках и сижу: пять по пять -. Рассказал и страшную историю с убийством, как ходили на «рыжьё», но было это не с ним, а в пересказе.
Прервал перекур сигнал клаксона, пошли заливать бетон под опоры будущего моста. Вообще всё: доски, цемент, арматуру, балки на перекрытие – всё я получал легко, без заявок и резолюций, иногда принимая участие в погрузке, но чаще ограничиваясь лишь просьбой. Мои отношения с работой в Пукса-озеро складывались, как при развитом социализме: получал всё по потребностям, а отдавал по возможностям.
Если было время время, я развлекался: набирал калёных пик, которыми сшивают венцы сруба и отойдя шагов на пятнадцать, размахнувшись, хлёстко засаживал в бревенчатую стену. Особенно нравилось, когда мимо проводили заключённых и они могли видеть моё кислое лицо, как у Юла Бриннера и то, с такой силой и ловкостью я вонзал пики в придуманного обидчика. Случалось в дождь, сидеть в будке вместе - тогда Стас, стрельнув сигаретку и выпустив струйку дыма, начинал историю из своей жизни. Заслуженное одиночество, его очевидно тяготило. Тогда-то он и рассказал про Шенкурск, город, где зимой долбить говно в выгребных ямах за деньги - одно удовольствие, а летом можно, наверное, только за лавры, как Геракл.
С Шенкурском Стаса связывала любовь к красавице Маше Тороповой, с которой он познакомился в один из коротких выходных. Он о ней мечтал, склоняясь перед начальством, думал, считая дни до «условно-досрочно», её представлял, уединяясь в своём закрытом от глаз убежище. К ней стремился, когда морщась от боли, разрезал ногтём пятидесятиграммовую пачку соды и половину высыпал в рот, от чего скрипели зубы, пока он судорожными глотками запивал водой, торопясь досадить своей старой язве: – Только бы не перевели в двойку - соседний лагерь с больничкой - откуда выписывали только на погост.
Дни бежали, будущий мост уже заявил о себе строгой красотой равновысоких пилонов, монументальностью и размахом унизив и без того жалкие пропорции старой переправы. Конечно, хотелось размаха и славы «Золотых ворот», что прославили Сан-Франциско, но здесь была незначительная Мехренька, на берегах которой расположились два родственных поселения – одно вольное, пейзажное, как английский парк, другое закрытое, регулярное, как французский - под одним зековским названием – Пукса. Выстраивать между ними гармонию можно было только опершись на «быка», что я и сделал, уложив краном на дно реки двухтонные блоки, подперев пролёт снизу, навечно вычеркнув своё имя из списка великих мостостроителей.
Опалубку ещё не сняли, но мне натерпелось замкнуть пространство между опор и, наконец, объявить название своему детищу. Утром, договорившись с трактористом, я волоком притащил с базы 32 штуки двадцать второго двутавра, всё сбросил на высоком берегу, и перегнав технику на противоположный, стал тросом затаскивать безвольные хлысты брошенных балок на девственное ложе красавицы опоры. Располагал их стройными рядами по всей ширине. К вечеру построенное, можно было назвать мостом.
Сбегал в лабаз, притащил чай, конфеток, печенья. Собралась компания - запалили костерок, пока перекуривали, вода закипела, заварили и… – из круга кайфующих я не вышел до конца чайной церемонии - не понравилось: чего-то главного не хватило, наверное срока. Пока пол-литровая баночка ходила по кругу, говорили о всякой ерунде: как работает «бетонный», кто дежурный, к кому приехали, где кто-то взял новый ватник и о завтрашней бане. Я с завистью цокнул. - Приходи - Стас с вызовом посмотрел на меня. Разговоры притихли. - Попробую договориться - Я деловито засопел. Отказаться, в кругу доброжелателей, казалось неловким, да и для широты кругозора полезно, а небрежно брошенное в разговоре: – Когда я был в зоне… или на зоне – любому рассказу добавило бы шику. На следующий день, прихватив паспорт, выписал пропуск, прошёл через колючку, по замысловатым коридорам, с множеством проходов, был досмотрен и очутился внутри двора один, странно одетый и растерянный. Я стоял на плацу, не зная куда идти и, главное, что спрашивать. Стас появился неожиданно, из-за спины и окликнув, не оборачиваясь, повёл за собой в спальный корпус, карикатурно поводя поднятыми плечами и чуть припадая на каждый шаг, смешно, но за колючкой он так не ходил.
Порядок в спальне был удивительный: место дневального хоть и пустовало, нарушителей дисциплины я не видел, зато устремлённые в перспективу идеальные полоски на безупречно заправленных одеялах, подушки не уложенные, а как бы умноженные, свидетельствовали о необходимости увеличения срока срочной службы в армии. Даже содержимое тумбочек было выставлено по какой-то заранее придуманной схеме. Стас закончил свои приготовления и мы спустились во двор. Из курилки позвали, оглядываюсь, паренёк: – Приветик. А ништяк ты дырявишь! Хочешь перо посмотреть? – Я вопросительно глянул на Стаса. Глаза у парня хитрые, Стас безучастно отворачивается, мне всё же интересно – иду за парнем, кто-то невидимый показывает ножи. Я о таких слышал: выкидное лезвие, наборная ручка, сталь звенит – мечта: – Если не стремаешься бери, любой по четвертному, лаве у моста отдашь. – Такой нож иметь охота, но влипнуть с ним на проходе и переехать в зону, страшновато. Я выбираю самый большой, открываю, выстреливая лезвие, долго взвешиваю на ладошке приноравливаясь, как бы готовясь к броску, потом цыкаю, мотнув головой, выражаю сомнение и достаточно огорчившись, возвращаю: – Легковат и не сбалансирован, а так красиво - девчонок пугать можно. – Парень, что был сзади - отходит, я разворачиваюсь и выхожу – в баню идти не хочется.
Стас взялся проводить. Подскочил шнырь и зовёт к бате в биндюгу. Старый армянин очень интеллигентного вида, сидит в каптерке, размером чуть больше будки сапожника, гремит счётами и нарочито серьёзно перекладывает бумаги. Заметив меня широко улыбается и приветствует: – О, Юра-джан, в гости пожаловал, проходи дорогой - . Угощает чаем, беседуем. В конце разговора он записывает мой домашний адрес, отказать или соврать не посмел, а через пол года присылает уважительное письмо с просьбой найти в Ленинграде фабрику офсетной печати и приобрести там, для него, 20 тысяч этикеток армянского коньяку. В общем, из зоны я вышел и без проблем. А спустя пару дней залил конструкции моста бетоном. Ещё неделя ушла на ограждения и не выждав известных сроков, проехал по нему на тракторе - доказав надёжность.
Стас, в последний день нашего пребывания, очень волновался и не знал, как быть полезным. Я бегал по посёлку с бумагами из конторы на склад, в бухгалтерию, пока не получил деньги. Ребята в домике собирали вещи, отбирая только необходимое. Когда сборы подошли к концу, Стас спросил разрешения забрать ненужное. Быстро и ловко натянул на себя майки, рубашки, штаны, высыпал содержимое аптечки и выпил всё спиртное, включая кору дуба и перекись водорода, остальное распихал по карманам. С согласия товарищей я вручил ему двадцать пять рублей и мы тепло распрощались, заменив обычное: – До встречи! – На щемящее: – Прощай.–
Прошло много лет, Стас наверное, давно покоится на берегу безвестной речки, что тщетно борется, надеюсь, весенним паводком с бетонной конструкцией не названного моста, а я, расточительно пренебрегший возможностью стать крёстным отцом, вспоминаю эту историю и красавицу из Шенкурска Машу Торопову.