Нодира 2 глава

     Ночь прошла в бреду, мне снились тела изрубленные на части, запах и кровь повсюду. Проснулась вся в холодном поту, видимо кричала, потому что открыв глаза увидела Саиду, она склонилась надо мной.
     - Что с тобой девочка? Ты так кричала, может болит что у тебя? - участливо спросила она.
     Не понимая, где я нахожусь, я посмотрела на неё и покачала головой. Язык присох к нёбу и в горле пересохло, я не могла ей ответить.
      - Да ты вся горишь... Мурад акя? - позвала она мужа.
     Я села и огляделась вокруг, дом был беден, но чисто убран хозяйкой, уютно располагая к себе.
      - Воды можно? Пить очень хочу, пожалуйста... - проглотив слюну, хриплым голосом, наконец попросила я.
     Саида зачерпнула из оцинкованного ведра в кружку воды и подала мне.
      - Спасибо Вам, - ответила я и взяв кружку из её рук, залпом выпила.
     Пришёл Мурад акя, он был уже одет.
     - Пойдём, чаю попьём, - предложил он мне.
     - Да у неё жар, может пусть отдохнет сегодня? Я ей чай сюда принесу, - сказала Саида.
     - Ладно, пусть и сегодня у нас побудет, а я ей бумагу напишу и завтра решим, что делать дальше. Тебя как зовут? Фамилия твоя и год рождения нужны, ведь у тебя нет никаких бумаг, удостоверяющих твою личность? - спросил Мурад акя.
     Его слова с трудом доходили до меня, я просто покачала головой.
      - Ладно, попей чай, отдохни, я в обед загляну, - сказав это, молодой человек ушел.
     Саида пошла за ним, видимо покормить его и проводить на работу. Я опять легла, голова была тяжёлая и подташнивало. Вскоре пришла Саида, неся в руках маленькую лепёшку и чай в косушке.
     - Поешь немного, тебе легче станет, - предложила она.
      Я привстала и облокотилась о стенку айвана. Саида поставила чай на пол, а лепёшку дала в руки, она была ещё тёплая, видимо хозяйка недавно испекла в тандыре. Выглядела Саида, лет на восемнадцать, невысокого роста, худенькая с типично азиатской внешностью. Чернобровая, с большими, карими глазами. В широком платье узбекского покроя, с ситцевым платком на голове, но за спиной две длинные косы, ниже талии.
     - Как же я давно не ела таких лепёшек, - откусив кусочек душистой мякоти, сказала я Саиде.
      - Да, ешь на здоровье, - улыбаясь ответила она.
      Я старалась есть понемногу, чтобы растянуть удовольствие от вкуса хлеба и запивая горячим чаем, я чувствовала, как по телу разливается тепло. Поев и выпив чай, я снова уснула, видимо стресс полученный накануне, здорово меня напугал, почувствовав безопасность я расслабилась. Но проспала не так уж долго, поднявшись с курпачи, я умылась в арыке, протекавшем под дувалом двора. Там же был построен из глины самодельный очаг, в виде мангала, где хозяйка готовила еду, но в казанчике кипела вода. Вытерев лицо и руки о подол старенького платья, я зашла в дом и сложила курпачу на айване, где спала. Саида возилась на кухне, впрочем комнату, которая являлась, как бы сейчас сказали залом, была совсем крохотной, она служила и местом для обеда и кухней. Женщина делала тесто, раскатав его она начала лепить пельмени с картофельной начинкой, я подошла ей помогать. Быстро справившись с работой, Саида сложив пельмени на ляган (блюдо), пошла их варить. Накрыв стол скатертью, она выложила из казана пельмени в эмалированный ляган и поставила на хантахту. Вскоре пришёл Мурад акя, ели молча. После обеда мужчина взял лист бумаги и карандаш из плоской сумки, которую он носил всегда с собой.
    - Ну, давай я запишу твои данные, чтобы оформить на тебя документ, - сказал он и посмотрел на меня.
     Мямля, я стала ему говорить...
     - Имя у меня Нодира, фамилия Ахрарова, папу звали Нурали. Родилась я наверное в десятом году, число не знаю, - отвечала я ему.
      Мурад акя всё записал и ушёл опять на работу. Убрав со стола, Саида села рядом со мной на курпачу.
      - Значит Ахрарова Нодира ты? - спросила она.
      - Да, - кивнув головой, ответила я ей.
      - А родные у тебя есть? - снова задала она вопрос.
      - Нет, никого нет, все умерли, от голода и болезни, которая тиф называется, - заплакав, сказала я.
      - Не плачь, сейчас время такое, говорят в России гражданская война началась, а это опять голод, разруха, смерти, хорошо у нас с Мурад акя нет детей, это он мне сказал. Его сюда из Ташкента работать направили, здесь мы поженились, мои родители тоже умерли. А вот мама Мурад акя живёт в Ташкенте, мы хотим её к нам привезти, что ей одной в городе делать, верно ведь? - спросила Саида.
     - Конечно, надо жить вместе, - кивнув головой, ответила я.
     К вечеру пришёл хозяин, Саида накрыв на хантахту, села рядом.
     - Ну вот, как и обещал, я принёс тебе бумагу, - устало сказал он.
     - Решено ликвидировать банду басмачей, уж очень они распоясались, свирепствуют гады! Не жалеют ни детей, ни женщин, ни стариков. К нам направлен отряд для этого, так что мне придётся с ними пойти, а ты Нодира, поживи пока у нас, чтобы Саида одна не оставалась. Вернувшись, я займусь тобой, наверное в детский дом направим тебя. Тебе учиться надо, читать и писать хоть умеешь? - вдруг спросил Мурад акя.
     - Да, умею, я же училась, когда жила с отцом, - ответила быстро я, чтобы мужчина не спрашивал, кто мой отец.
     Но он не спросил, будто знал обо мне всё. Ранним утром Мурад акя ушёл, его не было два дня, пришёл он поздно ночью. Я видела, как Саида переживает за мужа, боясь, что его могут убить. Но он вернулся, только раненный, сабля басмача прошла по груди, но рана оказалась неглубокой.
     - Наконец то Вы пришли! - обрадовалась Саида.
     На улицах было беспокойно, на лицах людей, снующих туда-сюда, была тревога.
     - Война говорят, Гражданская какая-то. Это что значит? Нас тоже это коснётся, или обойдёт стороной? - слышалось ото всюду.
     На утро, мы с Мурад акя пришли в участок, он взял там какие-то бумаги и мы вышли на улицу. Там ждала машина, та, что приезжала в больницу.
     - Садись, поедем в детский дом, - коротко сказал он и я послушно влезла в машину.
     Старое, обшарпанное здание, в которое мы зашли, казалось вот-вот рухнет. Тёмные коридоры, неприветливо встречали нас. Мы зашли в кабинет в конце коридора, за столом сидела полная женщина, с лицом в маленьких дырочках, как бывает после оспы. Она мне почему-то совсем не понравилась.
     - Здравствуйте Фатима Эргашевна, вот девочка, о которой я Вам говорил, - сказал Мурад акя.
     - Ааа... Муроджон, проходите, я ждала Вас. Как девочку зовут? - спросила она.
     - Вот её документ, её зовут Нодира, близких родственников у неё нет. Мы нашли её в больнице, наверное слышали, где бандиты всех порезали... гады! - сурово ответил Мурад акя.
     - Да, слышала, об этом до сих пор на улицах судачат, столько людей зря погибло, жаль... а бандитов поймали? - спросила Фатима Эргашевна.
     - Обезвредили, вчера только, - ответил Мурад акя.
     Фатима Эргашевна оказалась очень добродушной и ласковой женщиной, что значит первое впечатление обманчивое. Взяв бумагу из рук Мурад акя, она внимательно прочла её и положила в папку.
     - Ну я пошёл, дел много. До свидания. Пока, Нодира! - попрощавшись и со мной, он ушёл, оставив меня в детском доме.
     Таких как я сирот, здесь было человек пятьдесят, от семи и выше лет. Мне показали кровать, на которой я буду спать, класс, где буду учиться. Только теперь учёба была не отдельно от мальчиков, просто распределена по классам. Кормили нас в основном овсяной кашей и супом из сечки. Картошку и лук мы чистили сами, рабочих рук не хватало. Женщин, как обычно, на работу мужья и отцы не отпускали, а мужчин осталось совсем мало, иные в банде погибли, другие работали на погрузках и на поле. Да и учителей было всего четыре человека, вместе с Фатимой Эргашевной.
     Немного попривыкнув, я подружилась с девочками из класса. Так прошло четыре года, те годы были очень трудными для страны, голод и болезни уносили много жизней. Скудный урожай переправляли в Москву, оттуда голодающим республикам, самим доставались крохи.
     Потом сообщили, что умер Ленин, объявили траур по всем республикам. Я видела, как плакали люди на улицах, но не совсем понимала, почему, Ленин далеко, какое он отношение имеет к нам. Да, в школе учили, что Ленин вождь революции и он даст нам светлое будущее, что совсем скоро не будет ни бедных, ни богатых, будет равенство и мы верили в это.
     В восемнадцать лет я решила поехать на Родину, увидеть ещё раз свой дом, где выросла, посетить могилу матери. Сев на поезд, шедший до Ферганы, я доехала до станции и пересела в маленький автобус, который проходил возле моего района.
     Всё было по-прежнему, ничего не изменилось, только в нашем доме расположился сельсовет. Немного постояв, я зашла к соседям, хотела расспросить про отца и спросить, где находится кладбище. На стук в дверь, вышла старая женщина и спросила, что мне нужно.
     - Здравствуйте, тётя Назира, Вы меня не узнаёте? Это я, Нодира, дочь Нурали акя, - сказала я.
     - Нодира... проходи в дом, - быстро сказала тётя Назира и оглядевшись вокруг, быстро закрыла за мной калитку.
     Мы сели во дворе, на глиняном топчане.
    - Вот теперь я узнала тебя, дочка. Твоего отца убили, хороший был человек, земля ему пухом. Помогал бедным, никого в беде не оставлял, - задумчиво говорила тётя Назира.      
     От неё я узнавала много нового и хорошего о своём отце.
     - А ты выросла, на улице увидела, не узнала бы. На отца похожа, красивая стала. Ваш дом конфисковали, теперь там сельсовет, видела наверное. А сюда зачем вернулась? - спросила женщина.
     - Скучала по дому, хотела навестить могилу матери и если получится, могилу отца, - ответила я.
     Тётя Назира внимательно на меня посмотрела.
     - Сегодня поздно уже, завтра я отведу тебя к одному человеку, он тебе всё покажет и расскажет, - сказала она.
      Потом мы зашли в дом и она собрала скудный ужин. Рано утром, тётя Назира разбудила меня,
      - Пойдём, пора... - коротко сказала она.
     Мы шли узкими улицами, между старыми дувалами, шли довольно долго. Перейдя арык, мы оказались у старенького дома. Тётя Назира постучала в низкую деревянную калитку, которую открыл старик с белой бородой, в белой чалме, в стареньком чапане и провёл нас во двор.
      - Ассалому аляйкум, Бахром бобо, вот, я привела к Вам дочь нашего уважаемого Нурали акя, - сказала тётя Назира.
      - Ва аляйкум ассалом, проходите, присаживайтесь. Вас никто не видел? - тревожно спросил он, внимательно разглядывая меня.
      - Нет, никого не было, я смотрела, - ответила тётя Назира.      
     Мы сели на невысокий, глиняный топчан под ветвистым тутовником.
      - Если бы ты даже не сказала, я бы догадался сам, она очень похожа на своего отца, - поставив на цветную скатерть металлическую тарелку с виноградом, сказал старик.
     - Твой отец, дочка, был уважаемым человеком. Не то, что некоторые богачи, он заботился о своих людях, которые работали на него. Я был с ним в его отряде, Нурали акя любил свою землю и свой народ, поэтому и стал бороться с красными.  Правда, задолго до его поимки, мне пришлось уйти из отряда, жена тяжело заболела и твой отец отпустил меня, жена потом умерла, земля ей пухом. Перед тем, как уйти, Нурали акя позвал меня к себе, он надеялся, что кто-нибудь из его семьи останется в живых и придёт в свой дом. А ты где была все эти четыре года, дочка? И где все остальные? Ведь была жена с дочерью и сыном, где они? - вдруг спросил старик, с подозрением посмотрев на меня.
     - Не ожидая такого вопроса, я опешила и посмотрела на него.
     - Жена папы умерла от истощения и братик тоже, в тот же год, они умерли от голода. Я с сестрой хотела поехать в Ташкент, но нас высадили с поезда, денег не было, еды тоже, мы долго шли пешком, потом сестра заболела тифом и тоже умерла, а меня отправили в детский дом. Теперь я не знаю, что мне делать, - ответила я ему.
     Немного подумав, старик взглянул на меня.
     - Да, не думал Нурали акя, что его близких ждёт такая участь. Только здесь тебе оставаться никак нельзя, узнают, чья ты дочь, будет несдобровать. Ладно, посидите здесь, я сейчас, - с этими словами старик встал и ушёл вглубь двора.
     Бахром бобо вернулся через минут двадцать, в руках держа глиняный кувшин, накрытый кожей и перевязанный проволокой. При его появлении, в знак уважения, Назира опа и я встали с места.
     - Сидите, я принёс кое-что, - сказал старик и сел рядом.
     Он раскрутил проволоку и снял накрытую на кувшин кожу. Кувшин был полон золотыми монетами и драгоценностями, монистами, кольцами, браслетами, серьгами. У стенки кувшина лежал кинжал, весь из золота и драгоценных камней, тот самый, что я видела у отца. Я с удивлением посмотрела на Бахрома бобо. Говорить вперёд мужчины, было невежливо, поэтому я молча ждала, что скажет старик.      
     - Вот, дочка, этот кувшин мне передал твой отец, уважаемый Нурали акя, он чувствовал, что за ним охотятся и в живых не оставят. Он мне доверял, называя братом и просил передать всё это членам его семьи, но получается, что кроме тебя, никого нет, значит этот кувшин твой, - сказал он.
     Я была просто ошарашена этим.
     - Бахром бобо, но что я буду со всем этим делать? - спросила я старика.
     Тётя Назира лишь молча наблюдала за всем происходящим.
     - Что делать... это твоё будущее и настоящее, дочка, это и еда и тёплый дом. Я волю Нурали акя выполнил, а дальше решай сама, - передавая мне горшок, ответил Бахром бобо.
     - Но я не могу это взять, это не только мой хлеб и дом, это моя смерть, Бахром бобо. Я хочу поехать в Ташкент, учиться буду, а с этим я и до станции не дойду, - сказала я.
     Немного подумав, старик ответил:
     - Да, ты права, дочка, об этом я и не подумал. Назира, ты иди домой, Нодира у меня останется, утром я сам её провожу до станции. У меня и арба с ослом есть, так что ты иди, - обратился старик к женщине.
     Не возражая, попрощавшись, тётя Назира ушла. Бахром бобо закрыл за женщиной калитку и вернувшись к топчану, сел напротив меня.
     - Ты наверное есть хочешь, я как раз кукурузы нажарил, собрал со двора урожай. Небольшой урожай, но свой, - сказал Бахром бобо.
     На топчане стоял поднос, накрытый стареньким, но чистым полотенцем, подвинув поднос ближе, он убрал полотенце.
     - Ешь, очень вкусно, - предложил мне старик.
     Жареная кукуруза, я её просто обожала. Мы часто жарили так у себя во дворе, на углях, оставшихся в тандыре, после того, как снимали лепёшки. Я и правда была очень голодна, поэтому не стала ждать приглашения второй раз и вонзила зубки в мякоть кукурузы.
     - А Вы в этом доме один живёте, Бахром бобо? - пережёвывая сладкие зёрна, спросила я.
     - Нет, со мной сын живёт с семьёй, только они сейчас на поле работают, - ответил старик.
     - А что с золотом делать, дочка? - вдруг спросил он.
     - Не знаю, мне оно не нужно, я даже не знаю, что с ним делать, - ответила я.
     - Ладно, ты ешь, потом решим, что делать дальше, - ответил он.
     Когда я поела, взяв кувшин, Бахром бобо повёл меня в глубь двора. Там рос виноградник, под виноградником была вырыта глубокая яма. Взяв из кувшина несколько монет, он перевязал кувшин кожей и зарыл его в той яме.
     - Об этом месте будем знать только ты и я, больше никто. Когда-нибудь ты вернёшься сюда, может меня уже не будет в живых, все мы смертны, дочка, не возражай мне, - сказал он, увидев, что я качаю головой отвергая его предположение, затем продолжил:
     - В жизни всякое бывает, поверь мне. Я тоже хочу уйти в мир иной со спокойной совестью. А эти монеты ты зашьёшь в одежду и с ними отправишься в Ташкент, они тебе понадобятся, чтобы жить сытно, - устало сказал он.
     Я взяла из его рук монеты.
     - Хорошо, Бахром бобо, я сделаю, как Вы говорите, только у меня есть одно условие. Мы разделим эти монеты поровну, Вам и Вашей семье они тоже понадобятся, - ответила я.    
     Бахром Бобо задумался, не решаясь взять монеты.
     - У тебя доброе сердце, дочка, хорошо, я согласен, - ответил Бахром бобо, наконец взяв монеты, которые я ему протянула.
     На этом разговор закончился и мы пошли в дом. Вечерело, пришли сын старика, невестка и два их сына с поля. Поужинав кукурузой и попив горячего чая, мы легли спать. Рано утром, наскоро перекусив вчерашней кукурузой, сын старика, с женой и с сыновьями, ушли опять работать в поле. Бахром бобо запряг осла в арбу и сев в неё, мы поехали на станцию. Там он сам лично посадил меня в поезд, идущий в Ташкент, убедившись, что я в безопасности, он сел на арбу и уехал. Больше я его никогда не видела.