Купание чёрной собаки

 "Чёрного кобеля не отмоешь добела". Не знаю, не мыла.
У нас была э-э... девочка. Зараза. В смысле - потенциальная разносчица заразы.
Уж очень она мыться не любила. Совсем. Наверное, сознавала тщетность этой затеи. А посему - ни-ни... ни за какие коврижки.
Разве что с сыром.
К собачьим, во всех смыслах, водным процедурам в семье готовились ответственно: тщательно и долго. Полгода. Чаще нервы не выдерживали - ни её, ни наши.
Вроде - чего проще: засунуть собачку в авоську и прополоскать, как бельё, в ванне.
Но. Собачка была довольно крупной и истеричной - размерами в мужа, характером в меня. Правильно угадали - ризеншнауцер: чёрная как перец с примесью соли породистая красавица с огромным влажным "пятаком" (отсюда и название), купированным (слава богу, без моего участия) хвостом и ушами (отдельная печальная история - моя бы воля, запретила бы). Под кожаным "пятаком" располагалась внушительная пасть с не менее внушительными зубами; над пятаком - неожиданно мягкие карие глаза, занавешанные косматущей  "чёлкой" - стричься тоже не любила: и так хороша...
Кое-что она всё-таки любила: плотно покушать, а потом и поспать с богатырским храпом на отвоёванном в личное владение кресле.
Ела она, кажется, всё: каши, супы, яблоки, смородину с куста (на даче);
но предпочтение отдавалось блинам, сахарным косточкам и коровьим головам.
Из еды не принимала её собачья душа только сырые куриные шкурки и осетриный бульон: перепала нам как-то осетриная голова "по случаю" - хотели было уху сварить; отлили и ей в миску попробовать - только лапой у виска повертела; и нам всякую охоту отбила - похоже, к деликатесам с детства привыкать надо.
Но куриные шкурки - это было что-то... Нет, варёные она благополучно съедала, а вот сырые... Давится-давится, глядя на тебя с немым укором: и выплюнуть жалко, и заглатывать никакого желания нет... Другое дело - дрожжевые блины: "хам" - и нет блинка! Приближение поставщика этих самых блинков, точнее, поставщицы, оно же -  мамани, предчувствовала паразитка "за полчаса до": телефонов тогда не было, так она нас заранее оповещала: "Чую, блины с пылу с жару везут!"
Жили в высотке; ещё до того, как маманя на первом этаже нажимала кнопку вызова лифта, наша собакеня на четвёртом принималась обдирать дерматин со входной двери, пытаясь выломать дверь и первой встретить дорогих гостей: а то вдруг мимо пройдут, блинки пронесут...
Маманя всегда блин наготове держала - чтоб её саму не слопали:
ризеншнауцер, встречающий гостей, зрелище не для слабонервных и вообще - не для слабых; самое близкое сравнение: "слон в посудной давке"...
И посему за первым жертвенным блином следовал второй; откупившись, можно было вздохнуть и спокойно разуться, пока она (собачка) на попе вокруг елозила и обрубком виляла...
А что творилось, когда прикупали специально для неё коровью голову - и не описать... Во-первых, она знала, что это всё - ей... И это было хорошо. Но не на один раз - и это плохо... Голову надо было распилить на части. Под её неусыпном контролем и при её же деятельном участии - сколько муж ни строжился: "Не лезь под ножовку, нос отпилю!" - лезла: выдержки не хватало дождаться, когда вожделенный кусок на пол шмякнется... А там уж... Глаза на лоб лезли - как она эту бурёнку хрумала: сначала мясо, а потом и кости; охотников отнимать не было:  мимо проходишь - лапами под себя запихнёт и ворчит и жалуется -
за "добычу" переживает... Весь коридор этой жирной костякой отполирует; доест - идёт бороду вытирать. О своё кресло, о наш диван... На возмущённые возгласы только морду невинную скорчит "не вытираюсь я, так просто - прислониться захотелось..."
Вот как раз любовь к масляным блиночкам и жирным коровьим головам и приводила
в конце концов к законному финалу: "Валь, ну глянь! уже борода у собаки вся рыжая и в колтунах!" Колтуны периодически вычёсывались, но таки с каждым днём зрело понимание: "Надо мыть!" И как только хозяин собаки и сама собака ни оттягивали это радостное событие, оно неотвратимо наступало - большая мойка...

Этот день - чаще воскресный - хозяин встречал в подавленном расположении духа;
хозяйка вооружалась буханкой хлеба, дочка хозяев - любимица собакина - ломтём сыра... и псина понимала: не отвертеться...
Процессия выдвигалась в ванную; подвывающую собачку под чёрные лапы и под ласковые уговоры, перемежаемые подачками в виде хлебца с сыром, помещали в тёпленькую водичку, и "экзекуция" начиналась...Шампунь на задницу, шампунь на морду бородатую... "Фи, какая гадость!.." Терпением наша питомица похвастаться не могла. Первой дезертировала дочь, закинув в  пищеприёмник последний кусочек сыра; следом сбегала хозяйка, израсходовав припасы хлеба... 
Тут же из-за закрытой двери раздавался вопль:
"Стой, зараза, кому говорят! Ополосну! ПромокнУ!"
И из ванной комнаты - в пене, в мыле - вылетали: сначала - чёрный снаряд, следом - хозяин с полотенцем...
"Зараза" тормозила на мгновенье посередине длиннющего коридора и... кто не спрятался, она не виновата: отряхивалась, обрызгивая всё вокруг, как из пульверизатора...
Ощущение было такое, что мыли всех, кроме неё.
 Всю следующую неделю обои сохли; муж ходил мрачнее тучи, держась за спину;
а преображённая виновница всего этого безобразия, одетая в практически новую шубку, весело взирала на мир внезапно прорисовавшимися из-под свежепостриженной  чёлки глазами, прекрасно понимая, что очередную попытку превращения "Элизы Дулитл"* в леди домочадцы предпримут очень и очень нескоро...

* Эли;за Ду;литл (англ. Eliza Doolittle) — героиня пьесы Бернарда Шоу «Пигмалион» (1912)