Маятник Фуко

Ни свет ни заря монах Серафим открыл сомкнутые сном очи, но тут же створки сознания закрылись. "Нет. Нет. Надо вставать. Меня ждут. Надо ехать на причастие".

Монах сел, свесив голову вниз. Посидел так и снова завалился набок. Полежал так и затянул ноги на топчан. "Нет. Надо вставать".

Сознание между сном и явью колебалось как маятник Фуко. За окном мороз. Под пледом тепло. "Машину ещё греть. Пойду, заведу и вернусь полежу ещё".

Голова ещё не подгрузилась. Монах потянулся. По телу разлилась приятная энергия.  Ещё так и кажется проснулся. Но как сладостно снова погружаться в сон.

"Нет, надо ехать". Тридцать километров по гололеду в мороз. Надел один носок. Посидел. Отдохнул. Надел второй. В окне тьма превращалась в синь.

"Пора выходить в открытый космос. Надо надеть скафандр. Так: шуба, шапка, валенки. Нет, в них неудобно. Полусапоги на молнии с мехом. Ну вот. Вроде как проснулся". Вышел в открытый космос,  а там... Всё стоит колом от мороза.

 Туалет с принципом свободного падения хранил непесочный замок, который через пару месяцев смоет прилив весеннего тепла. Скрип снега под ногами: "Хрусть, хрусть".

 Раздвинул заиневшие створки гаража. Замороженный баклажан не подавал признаков жизни. Монах притащил с кухни аккумулятор, открыл капот накинул клеммы. Загудела печка. Круть, машина чихнула. Круть, круть, машина: "Чих, пых". Круть, круть, круть, машина: "Ууммммммм!" -  ожила.

"Пусть помолотит". Монах пошёл в храм, взял красную расшитую бисером сумочку. Повесил её ленту на шею и застегнул над сумочкой тулуп. Внутри самое ценное, что есть в храме. Это то, что называется Святые Дары или по-простому - Причастие.

 Послушники спали. Сам открыл ворота,выехал,вышел,закрыл,снова сел.

"Ну, с Богом!" По гололеду 30 км заняли около 40 минут.

 Расцветшее зимние утро, село в туманной дымке, проникали сквозь зрачки на сетчатку глаз монаха. Подъезжая к указанному адресу, монах Серафим увидел плачущую женщину. Ёкнуло сердце: "Неужели опоздал?"

Монах хотел сказать доброе утро, но предвидя худшее, просто поздоровался и спросил:

- Как там Ксения?

- Умерла только что, - печальным голосом сообщила женщина.

Ноги монаха стали как рукава у фуфайки. В области сердца ощущалась чёрная дыра. "Господи помилуй. Прости меня грешного. Как же я буду жить с этим?" - думал он.

На кровати лежало бездыханное тело старушки. Монах взял её  руку. Пульс не прощупывался.

- Принесите пожалуйста зеркало,- не зная, что говорить в таких случаях, сказал он.

Все кто был в доме и сам монах понимали, что он опоздал и Ксения ушла без причастия. Для православных родственников такой исход безрадостен.

Дочь внесла в комнату огромное зеркало, снятое со стены. Нелепость ситуации дополнялась всеобщим чувством растерянности.

- А есть маленькое? Я хочу приложить к её лицу и проверить - есть ли в ней ещё дыхание. 

- Нет. У нас другого зеркала нет. - тихо сказала дочь.

Монах поник. В его сознании ощущалась досада на самого себя. Он вспомнил как нежился на твёрдом топчане, как дремал, как неспешно одевался. "Господи, помилуй меня грешного, каюсь. Я не знаю, как мне с этим жить. Обещаю впредь не тянуть с Причастием. Господи, помилуй!"- стенал он в душе.

 В этот момент бездыханное тело как будто вынырнуло из-под воды. Глаза и рот Ксении одновременно открылись. Как будто вакуум втянул через приоткрывшиеся уста воздух и наполнил им грудь.  Монах громко спросил: "Ксения, ты меня слышишь?" Она глазами моргнула: "Да!"

- Открывай рот. Держи причастие! 

Монах извлёк частицу из коробочки и в сухом виде, аккуратно опустил её в открытые уста старушки.

- Глотай! - чётко скомандовал он.

Ксения глотнула причастие. Прощаясь, неуловимо  улыбнулась. Закрыла глаза и ушла, оставив нам своё бренное пожившее тело.

Изумление сияло на лицах родных. Всех окутала лёгкая радость. Тихий свет покоя и умиротворения погрузил наши души в блаженство. За спиной осталась тьма и сожаление. Монах спокойно собирал свой причастный набор.

Пропел вечную память..

Даст Бог, встретимся на отпевании. Отец Серафим, получив жизненный урок, продолжал каждое утро с трудом воскресать ото сна. Но на причастие подрывался в любое время дня и ночи, оставляя дела... или сны.