Встретимся во снах

Мы когда-то были знакомы, мы когда-то ходили между каменных стен и  заваривали крепкий чай водой из-под крана. Горячая, неочищенная вода под крышей одного неприметного здания. Чем оно было для тебя? Хоть ты и давала волю слезам каждый день, хоть ты и казалась вызывающе, невыносимо, непостижимо, до зависти непонятной, необычной, эдаким фриком, чья молодость пришлась на давно канувшую в Лету «эпоху застоя», но, мне кажется, это странное помещение было для тебя не иначе как «землёй обетованной». Твоё существование было недопустимо бы внутри этого серого, но симпатичного провинциального городка. Если бы не это помещение, ты наверняка спивалась бы где-нибудь  в одном из домов в самом центре, на набережной, закусывая вино циклодолом и докучая звонками бывшим друзьям или просто – бывшим.
Но и ты, и другие, которые были для меня твоими разными образами, твоими двойниками и воплощениями, помещённые волей судеб туда, успели всё-таки худо-бедно пожить. Нет, мой мир вовсе не ограничивался четырьмя стенами, мне была дана со стороны моих родителей большая свобода. Просто тогда я не знала, что это такое, и не знала толком, как ей пользоваться. Из-за того, что у меня были трудности с социализацией, свобода для меня была – вдрызг наклюкаться или нажраться кофеина и ходить как зомби ночами по квартире. Только сейчас, когда я уже далеко не юное создание, ко мне пришло осознание, что если выбрать в качестве независимости свободное падение, лишь сперва кажется, что падаешь в пустоте. И в конце каждого такого прыжка, мне с Божьей помощью и благодаря отчаянной любви моих близких, удавалось расстегнуть парашют. Но не так давно ко мне пришло иное понимание свободы. Мною было прочитано столько книг, просмотрено картин художников и фильмов, наталкивающих на серьёзные размышления, прочитано энциклопедий, что было бы глупо утверждать, что я не понимаю, где добро, а где—зло. Просто мне нравилось как бы поселяться в том или ином произведении, награждать себя и окружающих ролями и играть, играть отчаянно, без дублеров, играть, когда реквизитом служило настоящее. Хотя… Если бы все люди жили немного играючи и относились друг к другу по-детски открыто, то я уверена, что человечество было бы свободнее.

                ***
Я беру несколько пакетиков чая и завариваю их в неочищенной горячей воде.
Я пью слишком много чая. Чтобы было не скучно. Хотелось бы объяснить, что ты – это не кто-то конкретный, ты – это моё отражение, это любой другой человек, существовавший или даже пригрезившийся мне  во время заточения. Ведь и само это место я расцвечивала фантазией изо всех сил – то это был в моём воображении средневековый монастырь, то американский университет, то российская тюрьма, то просто цирк. Мы с тобой разгадываем кроссворды и курим. Ты рассказываешь забавные истории.
Я люблю смотреть телевизор в столовой – непрекращающийся поток отборнейшей попсы. Мне нравятся иностранные клипы – Ed Sheeran Bad habits lead to you, Billy Eilish Bad Guy, Tones & I  Dancemonkey. 
 Потом я захожу в процедурную, ты переодета в белый халат, ты должна писать что-то глупым, протокольным языком медицинских отчётов. Я заглянула тебе через плечо и вот что я успела прочесть: «В гостиной зажигаются свечи, ты красив и нагл как юный Ди Каприо. Ты наливаешь мне в бокал виски с содовой. Я смотрю на тебя и пьянею, пьянею и падаю…»   Мне становится стыдно читать это, выхожу из кабинета, нахожу свою койку и   улетаю в мир бесконечных, цветных грёз.
               
                ***
Я просыпаюсь, когда всё помещение, кроме коридора с арками погружено в глубокие причудливые сны о чём-то большем. У меня есть табак, но нет огня. Огонь есть только у тех, кто приходит сюда работать. Но ещё у меня есть книги. Я открываю одну из любимых, волшебных книг – «Хазарский словарь» Павича. Почему мне не тяжело находиться здесь? Почему мне чудится почти религиозная связь с Богом? Мне больно, однако, я воспринимаю это как данность. Кому легко? «Бог терпел и нам велел». Говорят, в этом доме раньше была церковь.
Пока я читала ко мне пришла и начала ластиться местная, прикормленная кошка, и в кармане моей белой пижамы нашёлся маленький шарик из обертки конфеты и фольги.  И мы с Бусей играли этим шариком, пока за решётчатыми окнами не занялся робкий, молочный рассвет. В двери, ведущей в коридор, повернулся ключ и зажёгся общий свет. Я могу теперь попросить  огня и покурить.
-- Опять ты не спишь? Ничего не натворила? – встречает меня работница.
-- Нет. Курить хочу.
Мне поджигают сигарету, и я иду в место для курения. Начали будить спящих. Кошка никогда не заходит в место, где курят, она не любит запах дыма. А я смолю так давно, что иногда думаю, что я научилась курить раньше, чем дышать. Но это преувеличение конечно;
После курения я иду в ванную, где образовалась очередь. Беру с собой мыло и кружку с тремя чайными пакетиками.

                ***
Начался день. А это, если честно, ничего особенно не означает – это значит, что можно блондиться по коридору и комнатам до завтрака. Большинство идут смотреть  МУЗ-ТВ. Я всегда любила читать. Родители приносят мне много печатной продукции – от глянцевых, глуповатых журналов до книжных библиотечных новинок, переведённых на русский со всех возможных языков.
Теперь я читаю «Плексус» Генри Миллера. Большой, интересный роман. Когда я ныряю в хорошую книгу, да ещё такую откровенную, про реальный жизненный опыт, то мне становится безразлично, что я, в сущности, в заключении. Мы, все, кто живёт на Земле так или иначе в заключении, хотя бы в телесной оболочке. Книга так увлекла меня, что я не заметила, как пришло время завтрака и то, что в здании прохладно, неплохо бы поесть, чтобы согреться.
На завтрак – каша овсяная, бутерброд с маслом и сыром и кофейный напиток. Я не выспалась ночью, поэтому ложусь на свою кровать, разомлев от горячей каши, и плавно безболезненно засыпаю. Мне снятся чайки, лошади и бабочки, тропический лес и море. А потом, перед самим пробуждением, как фотография – Париж Генри Миллера.
Я открываю глаза, нахожу сигарету, иду прикуривать. Сколько времени мне нужно ещё пробыть здесь? И сколько любить тебя? Потому что всё и все здесь – это ты. И когда я расстанусь с тем, что есть здесь, оно вернётся во снах. А я не понимаю, что я делаю на этой планете.
Ты спрашиваешь, правда ли у меня высшее образование. Правда. Расскажи что-нибудь интересное, переведи песню с МУЗ-ТВ. Что тебе рассказать, боль моя, наваждение моё, грех мой, душа моя? Расскажи про древних людей. Про совсем древних. Я вспоминаю, чему меня учили в ВУЗе, про эпоху палеолита, про повседневную жизнь дикарей, палеолитических венер, их верования, обряды, обычаи. Ты слушаешь, прикрыв глаза. Потом ты задремала.
Меня вызывают в кабинет, там сидишь ты, но теперь ты – мужчина с выразительными чёрными глазами. Ты спрашиваешь меня, как я себя чувствую, какие у меня мысли, что мне снится, чего я хочу. Я лениво отвечаю.
А за окном – снова зима, глупая, глухая, голая. Мне раньше нравился снег, его мерное убаюкивание, а теперь я хочу весны, апреля или мая. Я как будто оживаю в поздние дни молодой весны. Я уйду отсюда весной и   Никогда не говори никогда. Твоё присутствие, моего отражения, моего кривого зеркала, меня изматывает. Мне необходимо одиночество. Мне надо стать собой. Это непросто. Но это единственная возможность прожить свою, только мою жизнь.

                ***
Сев в уголке в просторной столовой, я читаю в журнале «Иностранная литература» про творчество Киплинга. И как острым жалом кольнул разбор стихотворения, в котором человека, не имеющего дело в жизни, не пускают ни в Ад, ни в Рай. Я задумываюсь, и мне становится горько, пусто и тяжело – у меня тоже нет дела. Но моя неплохая начитанность помогает. Я вспоминаю,
что по мнению Достоевского «страдание очищает» и как он писал брату ещё в 18-летнем возрасте: «Человек есть тайна. Ее надо разгадать, и ежели будешь ее разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время; я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком.» Я хочу быть человеком!

                ***
Иногда я ужасно устаю всё время быть на виду, в обществе. У меня с детства склонность к уединению, поэтому постоянно находиться там же, где и другие, очень изматывает. Но есть маленькая комнатка, где хранится старое, ненужное бельё и сушится постиранное. Туда не так  то легко проникнуть, но там обычно никого нет. Правда, чаще всего она закрыта, но почему бы не попытать счастья? Если удастся туда пробраться, то минут 30-40 я буду предоставлена сама себе.
О! Супер! Дверь открыта. На деревянном настиле разбросаны вещи, на верёвках сушится постельное бельё. И широкий подоконник. Я забираюсь на него с ногами. Теперь то, что происходит в здании, меня не особо волнует. Внутри меня – мой дзен, моё духовное озарение, моя спасительная медитация, моё размышление, моё дыхание. На руке – часы. 35 минут прошло. Пора выходить, а то заметят, и посадят в изолятор. Можно теперь, после передышки, размяться. Я не забываю о физических упражнениях – 20 пресс, 15 отжиманий и минута прыжков каждый день не только держат в форме, но и дают силы. Силы держаться. Силы жить.

                ***
Потом я опять иду к тебе, поболтать о том, о сём, «рассказать тебе сотни смешных и не очень».  Выхожу от тебя, а ты у окна обернулась цыганкой. Мне очень хочется спросить, долго ли я буду жить, но ты читаешь вопрос в моих глазах, берёшь мою руку – и показываешь, что у меня длинная линия жизни.  Спрашиваешь «Кэ ту ништо саро?» «Саро ништу» -- отвечаю я, и мы смеёмся. В такие минуты мне и правда нравится жить.
Так и тянулась моя странная жизнь в этих стенах. Иногда чувство времени полностью пропадало, оно текло не быстро и не медленно, да его и вообще как будто не было. Иногда мне хотелось поймать тебя в одном из твоих многочисленных лиц и сказать – вот, это ты, но, к сожалению, это было мне неподвластно.

                ***
Наступил май. Стало приторно тепло за окном. Сладкий воздух дурманил меня. С одной стороны – хотелось остаться здесь, в месте, отрешённом от современного ритма жизни, а с другой – мучительно, даже алчно мечталось прогуляться по своему городку, и уехать из него навсегда. Прогуляться напоследок по знакомым улицам, мысленно попрощаться со всем, купить билет, сесть в поезд, и оставить прошлые терзания, непонятное существование где-то очень далеко от себя и, чтобы снилось только иногда из самой глубины (под)сознания.
В середине мая ко мне подошёл тот самый красивый мужчина, который тоже был ты, но теперь он опустил усы и бородку, и длинные волосы, став похожим на Иисуса.  Он принёс мне одежду, которую ещё зимой приберегли для меня родители, я переоделась в маленькой комнатушке. И сказал: «Ты свободна!»  Радостно забилось сердце. Я посмотрела тебе прямо в карие, глубокие глаза и ответила «Встретимся во снах!» «Возможно». Я возвращаюсь домой, в ласковое чрево своей квартиры, а потом уеду в другой город, где, может, впервые, начну жить. И только в печальных снах оживут мои воспоминания.