Для галочки

Прогулялась (в первый раз с момента смены отсчёта) поставить галочку. Ажиотажа, о котором вчера писали, нет: то ли все особо желающие посетили этот... это действо в пятницу, то ли наш район не особо стремится выполнять свой гражданский долг. Оно и понятно: только в нашем доме не менее трети квартир занимают не те, кто тут прописан: снимают жильё.

К бывшей моей школке шла под гневные речи невысокого, пухлого мужичка - то ли армянина, то ли азербайджанца, я их произношение путаю. Возмущался на русском. Как я поняла, только что он пытался погасить конфликт между не очень трезвыми людьми, обратился к одному "Э, брат!", а тот ему - в лучших традициях Данилы Багрова ответил. "Вот я же ему хорошего хотел, а?! Я же хотел, чтобы у него лицо было цело! Я же хотел помочь, а?! А он! Не брат я ему, а?! А сам-то он кто?!". "Кто?" - спросил сопровождавший пухленького мужичка похожий на него, кругленький. "****юк он, вот он кто! - торжественно провозгласил пухленький, тормознув стремительность хода. - Э, не просто ****юк - бааальшой ****юк, а?!". Кругленький промолчал, соглашаясь.

В этот раз мой участок огалкивался в физкультурном зале. Зашла. Осмотрелась. Пол - такой же, как много-много лет назад. На потолке - трубы вытяжки, скромно закрытые сеткой-рабицей (или чем-то на неё похожим) - в мои школьные-чудесные их не было. А вот того характерного запаха физкультурного зала, который бил в рецепторы метров за десять до, не почуяла: видимо, теперь тут хорошая вентиляция. Зато вспомнила всякое. Физкультурника нашего, Михал Михалыча: всегда чуть похмельного, совершенно не вредного, которому доставалось от нас по полной. Как-то, не ясно. почему ему поручили руководство нашим шестым классом. Мы, конечно, были не самые хулиганы, но и не самый простой класс ("спасибо" первой учительнице, умудрившейся перессорить многих и поделить класс на откровенные группировки). Михал Михалыч был безобиден, ничего не требовал - ни лишних стенгазет, ни общественных работ ничего. Всё чётко по школьному графику. Нас это устраивало. И мы старались не очень вредничать: пусть будет такой классрук. И было бы всё отлично, но подоспел очередной конкурс строя и песни. Старшее поколение должно помнить это развлечение: каждый класс должен был выучить песнь на тему героизма советских людей и, облачившись в подобающие одежды (или, хотя бы, добавив своей парадной форме нужные элементы: пилотки, бескозырки и т.п.), маршируя в строю и пытаясь при этом не наступать на пятки впереди идущего, героически её исполнить. Специальная комиссия (обычно состоящая из нескольких учителей и завуча Анны Иванны - женщины суровой и громогласной) оценивала этот... скажем так, цирк. Так вот, в год правления Михал Михалыча (именуемого шестиклашками не иначе как Стакан Стаканыч) нам досталась песня про милицию. Ну та, которая "Наша служба и опасна, и трудна"... И показалась она нам скучной... не помню, кто переделал текст на что-то типа "И на первый взгляд, конечно же, видна,/Если кто-то кое-где у нас порой честно жить захочет", не важно. Но на всех репетициях мы её пели так. Физрук, опасаясь фиаско, просил хотя бы через раз вспоминать слова оригинала, но... "если бы молодость знала"! В день Х, нацепив на плечи парадной пионерской формы милицейские картонные "погоны", класс, выстроившись шеренгой, шёпотом поклялся петь правильные слова и, выйдя на плац физкультурного зала, грянул во всю мощь трёх десятков отрочьих глоток: "Значит с ними нам вести столь зримый бой,/Резать дни и ночи!"... Зрители - которые ученики - были в восторге. Зрители - которые учителя - были в недоумении. Зрители - которые жюри... Ох, никогда! Никогда на моей памяти Анна Иванна так не звучала! Она начала очень тихо... Она начала с того, что мы - совсем не пионеры. Нехорошие мы люди. Редиски... Потом она говорила более обличающе, и голос её взмывал вверх, словно басовые ноты в токкатах Баха. Закончила она столь шикарным басом, что птицы падали с небес, а твари подземные стремились уйти в самые нижние пещеры... Михал Михалыч имел вид бледный, но непреклонный. "Шалят, - повторял он. - Дети. Что с них взять?"... Через неделю он, отдав занятия по физре под классный час ("козлы" и канаты громко вздыхали в углу), сказал, что нас передают другому учителю... Другой. Физичке. Ей предлагали в августе. Она не хотела (по личным обстоятельствам: сын в Афгане). Ему доверили, но он не смог... "Я не знаю, как с вами надо... Я знаю, как вас физически подготовить"... И он ушёл. "Бухать! Он бухать пошёл!" - смеялись жестокие мы. А ему, наверное, было очень больно: не смог. Не оправдал. Он нас так любил, так верил нам, а мы... Дети...

Я зашла в бывший физзал. Получила свой бюллетень (боже, боже, какое противное слово!), поставила галочку... не спрашивайте, за кого: на мой взгляд, это ещё более интимная информация, чем кто, с кем, и в какой позе. Я знаю, что от нас - пешек - не зависит ничего... Но именно сейчас, именно в этот раз, мне захотелось создать для себя иллюзию нужности. Важности. Иллюзию... И я её создала. Зачем? Я не знаю. Возможно, чтобы вспомнить ту - мою - школу. Когда вокруг неё не было забора, а вход был с улицы, а не со спортплощадки. Когда мы верили, что "В нашей стране любят всех ребятишек. Рожайте себе на здоровье, сколько хотите: чёрненьких, беленьких, красненьких, хоть голубых, хоть розовых в полосочку, хоть серых в яблочках, пожалуйста!". Я знаю, что это никогда не вернётся - но я хочу верить в то, что мир не закончится на нашем поколении... А впрочем, меня опять обманут... Но я сделала всё, что могла.