Глава XIII

Мы все устали ждать свободы,
Мы все устали ждать любви,
Нам не хватает пониманья,
Нам не хватает теплоты.

Народ ослеп, его сломали.
Обманом, ложью увлекли,
Добро, свободу обещали,
В погибель, в нищету свели.

Напишет мать письмо, узнаем,
Как сердце рвётся у неё.
Как тяжко плачет и рыдает
Не видя сына своего.

Не все вернёмся мы живыми,
Ломают суки нас живьём,
Ломают голодом, болезнью,
Мы терпим и на сук плюём.

Простите матери родные
За боль, что мы вам принесли,
Живём мы в годы роковые.
Когда у власти палачи.
                (Большаков Г.С.)


      Хозяин  36-й колонии был человек небольшого роста, необычайно пузат, в звании полковника. Как его звали нам было неведомо, так как доступа для осужденных к нему не было. Очевидно было одно, что он был казахом и имел превосходный аппетит.
      Мы видели его всего один раз. На построении всего контингента осужденных он вышел в мундире обвешанный большим количеством орденов. Говорили, что он служил в Афганистане, где получил не мало орденов, за то, что под его предводительством тогда советскими солдатами было убито несколько десятков тысяч людей, защищавших свою свободу и свои дома и семьи. Поговаривали, что он служил ещё где-то в Африке, где тоже заставлял советских солдат совершать много различных преступлений, за что тоже получил много орденов на мундир. Он строго исполнял приказы, которые исходили свыше и особенно дорожил их исполнением. Он безоговорочно исполнял все предписания, предписывая им особенное значение, он считал, что всё на свете можно изменить, но только не эти предписания свыше.
     Обязанность его состояла в том, чтобы содержать в лагере, в одиночных заключениях, в пресс хатах политических преступников и содержать этих людей таким образом, чтобы половина из них в продолжении своего срока заключения гибла, частью умирая от чахотки и различных болезней, частью сойдя с ума и частью убивая себя: кто разрезая бритвой вены, кто голодом, кто вешая себя.
     Полковник отлично всё это знал, всё это происходило на его глазах, но все такие случаи не трогали его совести, так же как не трогали его совести несчастья, случавшиеся от земля-трясений, наводнений и так далее. Случаи эти происходили вследствие исполнения предписаний свыше, именем президента. Предписания же эти и приказы должны неизбежно были быть исполнены, и потому было совершенно бесполезно думать о последствиях таких предписаний и приказов. Полковник и не позволял себе думать о таких делах, считая своим патриотическим, солдатским долгом не думать для того, чтобы не ослабеть в исполнении этих, по его мнению, своих обязанностей.

— Внимание! Осужденные! — провозгласил хозяин в трубу-громкоговоритель.— Государство средств на ваше содержание не выделило. Мне вас кормить нечем... Пишите домой письма. Разрешаю с этого дня пропускать посылки в лагерь без ограничения, хоть каждый день. Больше помочь мне вам нечем!.. У меня всё.
 
     После того, как удалился Хозяин осужденных распустили пережёвывать поступившую вновь информацию. От неба до земли воцарилась беспредельная тишина. Прекратились всякие страдания, всякий страх, всякие обиды. Свистящая пуля повисла в воздухе, свирепый тигр застыл в прыжке за дичью, занесённая дубинка не опустилась на спину каторжанина.
     Больной забыл о страданиях, заблудившийся в своих мыслях — о голоде, узник — о цепях. Затихли лагерные бури, и остановилась волна морская, готовившаяся всё поглотить на своём пути. И во всём лагере воцарился такой мир, что солнце, уже скрывшееся за горизонтом, снова подняло свой лучезарный лик.
— Послушай Геша! — сказал мне Дмитрий.— Тебе не кажется, что хозяин похож на льва, который, даже гладя лапой, сдирает когтями шкуру, а мы словно ягнята, оторванные от сосцов матери?!
     Я промолчал, не в силах сказать что-либо определённое.
     В эту ночь над зоной нависло гробовое молчание. И как будто по предвидению всевидящей, всемогущей силы серый туман завладел в эту ночь лагерем и холодный страх схватил за горло арестантов. Тысяча двести заключённых, большей частью больных, если верить статистике, находились в лагере в это время. Они собраны были здесь со всех концов Казахстана.
     Всю эту ночь холодный серый туман целовал больше тысячи жертв и распинал их на кресте. В такую ночь свирепствуют и оживают прожорливые туберкулёзные бациллы, которых держала в узде надежда. Бледные жестоко-хваткие пальцы тумана задушили в эту ночь не одного заключённого. Многие в эту ночь сдались врагу и отвернулись от своих идей в холодной тупой апатии, которая так пугает окружающих. И не одна душа отлетела прочь вместе с хлынувшей из горла алой струйкой крови, оставив позади мёртвые тела — холодные и белые, как самый туман. Многим в лагере кашель заменяет визитную карточку, кровохарканье — рекомендательное письмо.
     В эту ночь я долго бродил по лагерю, а когда вернулся к себе в проход, то обратил внимание на Костяна. Костику всего двадцать два года. Жестокая богиня Чахотка отмечает иных печатью красоты, прежде чем их погубить, и Костик — из их числа. Грозный румянец, горящий на восковых щеках, придаёт ему особое, пугающие очарование. У него отрешённый взгляд человека, чувствующего свою обречённость. Ведь никому не дано знать своё будущее, и потому каждый страшится приподнять над ним завесу.
     Это был молодой человек немного повыше среднего роста, с жидкими белокурыми волосами, попавшийся с пакетом травки (анаши). Одетый чисто и даже как-то по лагерной моде. Как будто какой-то чудак, и, однако же, все у нас находили потом его манеры весьма приличными, а разговор всегда идущим к делу.
     Никто не скажет что он дурён собой, но многим он не нравился. Голова у него удлинена к затылку и как бы сплюснута с боков, так что лицо его кажется вострым. Лоб его высок и узок, но черты лица мелки; взгляд острый, носик маленький и востренький, губы длинные и тонкие. У него какая-то сухая складка на щеках и около скул, что придаёт ему вид как бы выздоравливающего после тяжёлой болезни.
     Он ходит и движется торопливо, но никуда не торопится. Кажется, ничто не может привести его в смущение; при всяких обстоятельствах и в каком угодно обществе он остаётся тот же. В нём большое самодовольство, но сам он его в себе не примечает ни сколько.
     Говорит он скоро, торопливо, но в то же время самоуверенно, и не лезет за словом в карман. Его мысли спокойны, несмотря на торопливый вид, отчётливы и окончательны,— и это особенно выдаётся. Выговор у него удивительно ясен; слова его сыплются, как ровные, крупные зернышки, всегда подобранные и всегда готовые к вашим услугам.
     Когда я вернулся к себе в проход и Костян увидев меня вдруг заплакал, он заплакал горячими, горячими слезами. Слёзы так и хлынули. Он закрыл глаза своими руками и рыдал, рыдал минут пять, конвульсивно. Меня всего передёрнуло. Он рыдал, рыдал, как крошечный, нашаливший мальчик в ожидании розги, за которою отправился учитель. Мне ужасно стало жаль его.
     Он наконец плакать перестал, встал с нары и начал ходить вдоль прохода, продолжая со мною разговор, но поминутно прислушиваясь к тому, что происходит в бараке. Разговор наш продолжался бессвязно. Все уверения мои и успокоения отскакивали как от стены горох. Он мало слушал, но всё-таки ему ужасно нужно было, чтоб я его успокаивал, и без умолку говорил в этом смысле. Я видел, что он не мог теперь без меня обойтись и не за что не отпустил бы от себя. И мы просидели так и проговорили часа два с лишком.
     Я долго пытался успокоит его и говорил:
— Часто в жизни бывает так: что человек на определённом жизненном пути, при определённых обстоятельствах впадает в депрессию, считает, что в жизни всё кончено, и ничего поправить нельзя. Так бывает когда он попадает в тюрьму, так бывает когда предаёт друг или любимый человек. Так бывает когда кто-то из близких погибает. Человек спивается или подсаживается на наркотики, даже может совершить какое-либо преступление. Большинство людей не могут понять своих ближних, пока не пройдут определённые испытания. Хороший, порядочный человек, это не то, чтобы выражаться матом, это не про вредные привычки: порядочный человек не учит других жизни, не лезет в душу к другим людям, вообще он не мешает окружающим. Никому не делает гадостей, но по возможности помогает другим людям. Бывают в жизни моменты, которые кажутся концом жизни, в самом же деле, это тот момент и то испытание, когда в жизни всё только начинается. Конечно, я понимаю, что можно говорить людям ложь, которая на время принесёт успокоение, но потом боль и разочарование. Но я думаю всё же, что нужно говорить истину, хоть в начале будет больно и неудобно, потом придёт исцеление...
     Нужно побороть эти слабости. Потому что всё это — жизненное испытание, которое Господь предоставляет преодолеть этому человеку. Человек не знает сколько лет жизни Господь предопределил ему. И поэтому, нужно достойно и терпеливо преодолеть испытание...
     Например: истинная жизнь определила человеку сто лет, а он в двадцать лет попал в тюрьму, на некоторый срок, и считает, что всё кончено. И начинает поступать подло, плохо относиться к людям, намеренно совершает неприемлемые поступки. И в итоге губит себя, не доживая и до тридцати лет. Так же бывает и в сорок лет, и в пятьдесят, и в семьдесят...
     Главное — не потерять себя, свой внутренний мир с Богом. Не потерять своей совести, научиться думать и анализировать происходящее. Постараться разумно определить своё дальнейшее существование на земле...
     Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину. Никто один сам по себе не может достигнуть до истины; только познавая учения всех предыдущих поколений и вникая в них, разумно сопоставляя происходящее, можно более или менее достигнуть до истины. Бог — Дух Истины, если бы это был человек, можно было бы привести и показать его людям.
     Но, как я, ничтожный, смертный, покажу всё могущество, всю вечность, всю бесконечность, всю благость Его тому, кто слеп, или тому, кто закрывает глаза свои, чтобы не видеть, не понимать Его, и не увидать, и не понять всю свою мерзость и порочность...
     Высшая премудрость и истина — есть, как бы чистый горный родник высоко в горах, из которого хочется напиться, чтобы насытить себя. Возможно ли в нечистого, коварного человека влить эту чистую воду и судить о чистоте её?  Только покамест человек сам не начнёт внутренне бороться и очищать себя, он не сможет воспринимать эту влагу. Для того, чтобы вместить в себя эту чистую воду, необходимо отчистить и обновить своего внутреннего человека, и потому, прежде чем знать, нужно верить и совершенствоваться. И для достижения этих целей в душе нашей вложен свет Божий, называемый совестью...
— Что же делать? — возмущался Костян.— Надвигается истощение, дистрофия, туберкулёз. Зеки голодают,— это лучшая почва для болезней; народ невежествен,— и это отнимает у него последние средства защиты. Пора. Пора же сознать, что, когда люди кругом умирают, стыдно роскошествовать. Мать мне писала, что на воле люди тоже голодают; многие рады, если раздобудут к обеду пару картофелин, а богатеи жрут так, что не могут шевельнуться, совсем не думая о том, чтобы помочь своему народу, при этом нагло убаюкивают свою совесть.
     Тут пришёл Дмитрий и стал говорить о ненормальности строя теперешнего общества, о разделении труда и проистекающих отсюда бедствиях, об аристократизме науки и искусства, о церкви, о государстве. Говорил он, подняв голову и блестя глазами, голосом проповедника-фанатика:
— Вы вдумайтесь братья, после разрушения СССР правительство стало искажать историю в школах. С самого детства детям задвигают фуфло, ввели новую программу. Коррупция с самого низу, до самого верху. И стало ясно, что наступил  к р а х  человечности, ибо началось уничтожение народа, тут не нужны войны, потребовалось только снизить истинное качественное образование в школах, также внедрить коррупцию в учебных заведениях, разрешив обманом получать учащимся образования. И осталось нам теперь только наблюдать, как над этим смеются с больших трибун великие сатирики, типа Евгения Петросяна и Геннадия Хазанова...
— Ты чё, в натуре Димон, не врубаешься!? — срезал Костян Дмитрия.— Мы скоро все сдохнем от тубика и голода, нас обрекают на смерть! Нашёл время рассуждать о жизни!..
— Да ты чё, братишка! — улыбнулся Дмитрий и похлопал Костика по плечу.— Когда же ещё поговорить о жизни, как не перед смертью?
     У меня, от этих слов Дмитрия, по спине прошёл ознобный холодок.
— Дима, братан, я не пойму... при чём тут школа? — Не слишком ли ты глубоко нырнул?
— Геша!.. Не думал я, что тебе придётся объяснять такие очевидные моменты,— поглядев на меня вновь улыбнулся Дмитрий.— Ты пойми учащиеся получив ложное образование продолжат дальше схему коррупции... Потому как больные люди, заболевшие различными болезнями, не получат должного лечения от таких врачей, которые обманом будут драть с них огромные деньги. В следствии чего больные, не только не излечатся, но и многие будут умирать...
     Так же и строительство мостов и дорог, строительство заводов и всевозможных зданий и конструкций будет не качественным от рук таких инженеров...
     Справедливость перестанет существовать, в руках таких судей и министров, а также всей государственной системы... И так же в сельском хозяйстве... Тебе что, мало?.. Людей одурманивают всё новой и новой техникой, теряется интерес народа к истинному развитию и образованию. Всё гниёт с низу до верху.
— Мы не дождёмся,— вздохнул я,— когда же уже в Казахстане очухается народ, который поголовно весь сидит на скамье подсудимых. Когда же народ наконец порвёт цепи нового режима существования и вынесет наконец приговор новому правительству.

     В лагере, для каторжан наступило катастрофическое время. Осужденные погибали каждый день, а иной раз и по нескольку человек в день. Особенно сложно стало в июне 1996 года, когда началась жара. Люди не выдерживая падали прямо на плацу, во время проверки, теряя сознание. Иных откачивали, вводя им глюкозу в сан-части, а иные уже не возвращались.
     В столовой, как в блокаду Ленинграда было написано «Хлеба нет». Зеков кормили баландой, особенно часто давали перловку, она была разварена до такой степени, что была похожа на клестер, в котором  плавало несколько разваренных перловин. Осужденные ужасно выражались матом и поносили власти.  Два-три раза в неделю давали по тюхе хлеба и по ложке сахару.
     Через две-три недели в лагерь посыпались посылки и к многим осужденным стали приезжать на свидание родственники, привозя огромные баулы с продовольствием. Но этого всё равно было недостаточно чтобы прокормить весь лагерь, хотя некоторые не плохо подкормились, это были те, у которых на воле родные имели достаток, но таких было очень мало.
     Хочу отметить отдельно, что никакого беспридела в лагере не наблюдалось, благодаря справедливому смотрящему за лагерем, хотя мало кто в этой жизни вспоминает настоящих людей того времени, Ерлан вёл дела справедливо, насколько мне это было известно, каждый кто получал посылку или выходил со свиданки, уделял десятую часть на общее, остальное оставлял, как и положено себе и распоряжался гревом по своему усмотрению. Хотя не буду кревить душой, лагерные суки в погонах и здесь пытались схватить свой кусок, и хватали кусок пожирнее, особенно с тех зеков, которые не могли за себя постоять.
     По закону, для усиленного режима содержания разрешалось осужденному в год два длительных свидания с близкими родственниками, до двух суток, и два коротких, на два часа. Так же разрешалась посылка, до восьми килограммов, раз в три месяца. Сняв ограничения, Хозяин этим многим помог выжить.
    Но хотя родственники и везли в лагерь всевозможные продукты и лекарство, всё равно чахотку, истощение и различные болезни, которые прогрессировали в зоне невозможно было остановить. По лагерю начали разноситься слухи, что в скором времени Хозяин начнёт актировать (досрочно освобождать по болезни) особо тяжёлых, но это была всего лишь болтовня, в которую очень хотелось верить. Никакой актировки для нашего лагеря не предусматривалось. Все умирали в лагере. Куда девались трупы и где были захоронены тела, нам было не ведомо.
     Приезжающие на свидание родственники задавали нелепые вопросы, будто бы зеки в лагере убивают и едят друг друга, какие только не ходили слухи. Это были всё враки, не одного подобного происшествия не было.
      И пусть меня простит читатель за моё слово; что людоедство начинается не в лагерях, не в тайге, а в министерствах и департаментах; ибо судейским чиновникам, начиная с самого мелкого полицейского до министра нет никакого дела до справедливости или блага народа, о которых они говорят, ослепляя народ, а что всем им нужны только деньги, желательно в зелёной валюте, которые им платили за то, чтобы они делали всё то, из чего выходит это развращение и страдание. Это было совершенно очевидно.
     Было совершенно очевидно, что правительство идёт по ложному пути. Насилием, интригой, казнями они уничтожают общество, я разумею самых лучших, деятельных людей в Казахстане. И тогда неизбежно в скором времени произойдут митинги и перевороты, и в итоге прольётся кровь масс.
     Часто в разговорах Дмитрий говорил, что Казахстану нужен другой правитель. Правитель — который будет иметь любовь к обучению и познанию, который будет любить правду и ненавидеть ложь, будет дорожить честью, который будет стремиться к делам возвышенным, презирать золото и деньги и прочий хлам мирской жизни. Дмитрий утверждал, что правитель должен любить справедливость и её поборников, ненавидеть несправедливость и тиранию и тех, от кого они исходят; быть смелым, отважным, не знать страха и малодушия во имя справедливости.
— Тогда нужно воздвигнуть второго Сталина?! — сказал я.— Но даже если бы и был такой человек, он ничего бы не смог сделать, потому что нужно менять всю систему управления государством. Ты читал притчу о сеятеле, которую произнёс Христос? Ты что брат, не видишь, что весь народ носит в сердце камень и терние? Для современных людей, которые забыли своих отцов и дедов, проливших громадные потоки своей крови, побеждающих в войнах и революциях, осталось очень мало святого, они сердцем всё забыли. Людьми движет не совесть, у многих совесть давно уснула, а у иных её никогда и не было. Людьми движет стремление к выгоде, к личному обогащению, полное безразличие к ближнему. Единственное что ограничивает многих, так это страх наказания.
— Так что же, по-твоему, теперь ничего не делать, терпеть? — спросил Дмитрий.
— Народ может долго терпеть неправду, свыкаться с повседневной нуждой и нищетой и тогда только восстанет, когда жизнь его станет страшнее смерти. А мы брат ничего не сможем сделать, особенно здесь, в лагере, только погубим сами себя. Я думаю, иногда гораздо благородней осознать свою ошибку, чем довести дело до непоправимого. Помнишь, что говорил Александр Иванович, «возьмите себе в союзники время...»
— Я тебя понимаю,— перебил меня Дмитрий.— Ты окунулся в источник религиозного рвения, в осознании греховности и стремлении к очищению, спасению. С таким объяснением в принципе можно согласиться, если исходить при этом из материалистического понимания психологии греховности, разрыва между представлениями людей о должном и тем, как они живут на самом деле. Религиозный импульс, несомненно, питается неудовлетворённостью человека самим собой и миром вытекающей отсюда жаждой обновления. Религиозность состоит в уверенности, что Бог и его пророки указали единственно возможный путь к избавлению от зла. Над сознанием верующего человека тяготеет мир призраков — «рай», «ад», «святой дух», «дьявол», «бог», «грех», «искупление» и так далее.
     Что породило эти фикции? Что заставило человека отвернуться от реальной действительности и уйти в созданную им иллюзию?.. Иллюзия — не просто заблуждения разума или произвольный вымысел. Иллюзия всегда имеет в виду нечто реальное, но искажает это реальное, выдавая желаемое за действительное. Иллюзии связаны с надеждами и желаниями людей, они коренятся скорее в сердце человека, чем в его разуме. Потому так мучительно бывает расставание с ними, потому люди так упорно держатся за них, часто вопреки фактам и логике. Держатся даже тогда, когда самообман становится очевиден...
     Некоторые иллюзии, напротив, помогают человеку удерживаться на высоте, хранить, не смотря ни на какие обстоятельства, верность идеалам, помогают быть, оставаться человеком. Великую ценность могло иметь и несбыточное — стремление к высокой, но недостижимой цели. Вера в торжество добра и справедливости в классовых обществах была чистейшей иллюзией, но на этой вере основывалось стремление людей к достойной жизни. Что было бы с человечеством без этой веры?  Трезвость и здравомыслие нередко приземляли человека и гасили высокие порывы там, где безумство храбрых и благородных сердец пролагало дорогу к торжеству правды. И всё же, когда я перебираю в памяти пережитое за свою жизнь, меня не покидает одно чувство — то разочарование, которое я испытывал, когда результат отличался от ожидаемого. Но разочарование возникает если была надежда...
     Надежда помогает нести бремя жизни. Эта мысль даёт ключ к пониманию того, почему надежда превратилась в христианском учении в великую добродетель. Надежда, бесспорно, добродетель, и она одно из величайших обретений нашей святой религии, но она может быть подчас и чистейшей глупостью. Какая необъятная глупость, в самом деле, надеяться, когда погружён в стоячее болото, где с каждым движением тонешь всё глубже и глубже! Так что не будем более надеяться ни на что, решительно ни на что для нас самих. Ничто так не истощает, ничто так не способствует малодушию, как безумная надежда. А потому из трёх богословских добродетелей будем прилежать к двум первым, любви и вере, и станем просить Бога простить нас, что мы отвыкли от третьей...
— Может, всё же, мы научимся ждать?
— Геша! У меня нет времени ждать! — сказал Дмитрий.— Ибо живой человек — всегда чувствует какую-либо боль ближних своих. Но если человек не умеет чувствовать чужую боль, то это есть не настоящий человек, а тупое, безвольное животное...
     Тот, кто гладит всех по шерсти и всем пытается угодить, тот, кроме себя ничего и никого не любит. Кем довольны все, тот не делает ничего хорошего и доброго, потому что добро не возможно без оскорбления зла…
     Я думаю Геша, если ты когда-нибудь напишешь то, о чём задумал, тебя поймут очень не многие, основная же масса подвергнет очень жёсткому осуждению твоё повествование. Если бы я мог, если бы у меня была возможность, я бы написал такую книгу, изобразил бы такую истину, чтобы в ней заключалась вся правда жизни реальной, а не так, как её преподносят поверхностные мечтатели и иллюзионисты. Ибо вся наша жизнь состоит из моментов и обстоятельств. И в данных обстоятельствах почти все поступают одинаково.
— Я понимаю это. Если бы ты знал, как тяжело писать искренне чистую правду, а не выдуманную басню, чистые сердцем и разумом поймут.
— И всё же ты думаешь писать, всё как есть?
— Кто-то же должен написать всю правду о нашем времени.
— Найди рукописи Омара Хайяма,— сказал Дмитрий,— прочитав их, я уверен, что они помогут тебе многое осознать и написать всю ту огромную истину, о которой умалчивают многие мыслители и писатели, из-за страха перед сильными мира сего. Я уверен, у тебя всё получится, если только ты сам этого сильно захочешь.
— Я не пойму, как ты узнаёшь то, о чём я думаю?
— Всё очень просто,— засмеялся Дмитрий.— В твоей голове очень шумно передвигаются мысли...

                В этом мире на каждом шагу западня.
                Я по собственной воле не прожил и дня.
                Без меня в небесах принимают решенья,
                А потом бунтарём называют меня.               (Омар Хайям)

— Мне в жизни довелось пережить огромное множество предательства и разочарований, чтобы наконец осознать одну истину,— продолжал Дмитрий.— Уходить нужно сразу же, после первого же подлого поступка, который позволил себе человек по отношению к тебе. Ибо он ничего не осознает... Ничего в дальнейшем не изменится. Человек способный на подлость, будет совершать её постоянно. И чем дольше ты будешь это терпеть, тем больнее тебе будет в последствии.
     Если ты не такой как все, если выделяешься из общей массы, то должен понимать, что обречён на одиночество, и, многие будут относиться к тебе подло. Глубоко не открывайся и никого не пускай к себе в душу, ибо в неё обязательно наплюют. Нормальные люди для глупцов — это те, которых они мало знают...
     Ищи себе сильных и справедливых союзников. Сильный человек говорящий правду в глаза, никогда не нанесёт удар в спину. Сильный не может быть подлым, коварным и льстивым. Подлость — оружие слабых. Люди очень часто слепы и не видят того, что ты для них делаешь. Они видят лишь то, что ты не делаешь. Поэтому, не пачкай свою жизнь людьми, которые тебя не ценят. Иди туда и находись с теми людьми, которые будут тебя ценить, а не с теми, которые тебя терпят...
     Что такое счастье?  Счастье — это свобода. Свобода — это красивая душа. Но беда в том, что многие люди боятся свободы. Ибо им проще быть рабами, ничего не делать самостоятельно, но осуждать других. Наш народ настолько привык к материальному и социальному рабству, к рабству всевозможных технологий, что уже не замечает цепей.

     Истощение и ожесточение, ожесточение, обоснованное и необоснованное, росли с каждым днём. Голодающие зеки собирались толпами на плацу возле ДПНК, требовали хлеба. Войскам было велено разгонять демонстрантов.
     Здесь же были два офицера, помощники зам. по РОР.  Это были особенно ненавистные твари среди администрации в лагере. Один из них был торжественный и степенный, другой — вертлявый и болтливый. Они особенно сильно угнетали и издевались над зеками.
     Болтливый, всегда пытался пустить в ход весёлую шутку, видя как умирают осужденные, чтоб облегчить их переход в лучший мир и убеждал их, что земная жизнь — вещь низкая, презренная и ничего не стоящая.
     Необъяснимо почему, но эти двое, несмотря на всё разнообразие своих талантов, внушали всем такую безграничную ненависть, какой ни до, ни после них, наверняка, не внушал никто из их товарищей; те, кто их знал, сомневались лишь в одном: который из двух был отвратительнее и страшнее — торжественный и степенный или вертлявый и болтливый.
     Молодой офицер, в звании лейтенанта получил приказ расстрелять демонстрацию в случае необходимости силой оружия. Построив своих солдат, он вышел вперёд, с приказом в одной руке и фуражкой — в другой, лейтенант воскликнул:
— Граждане заключённые! Мне дали команду стрелять на поражение. Я прошу вас одуматься и порядочных, здравомыслящих людей разойтись по баракам.
     Демонстранты заволновались, многие стали выкрикивать проклятия в сторону лейтенанта и режимников. Немного пошумев вскоре толпа разошлась.
     У этого восстания не оказалось даже своей истории,— так оно было кратковременно.
     Надежда, глубокая вера, титанические силы, энтузиазм — всё это богатство, нажитое веками страданий, мгновенно пошло прахом.
     Страшное пробуждение!
     А сколько мучеников! Сколько жертв!  Сколько смертей и крушений надежд!  Да... Но героизма очень мало! Какое огромное количество судеб сломано по всем лагерям Казахстана! Какое множество положительных людей сломлено по всему бывшему СССР!
     Теперь уже никто в лагере не верил в благодатную власть, в торжество справедливого правления в Казахстане. Люди поняли, наконец, что каждая попытка поднять мужиков к восстанию в зоне только на руку администрации лагеря, те только того и ждут, чтобы жестоко подавить выступление, перестрелять бунтующих зэков, в назидание прочим желающим справедливого порядка.

      Колония усиленного режима, в простонародье 36-я зона!.. Это была одна из страшнейших в Казахстане лагерей. Поведение Дмитрия Кравцова в этой зоне было изумительным: ни побои, ни страшный лагерный карцер не могли сломить его. Ибо он очень часто вступал в открытые конфликты с администрацией лагеря, требуя улучшения содержания и питания для людей.
     Все усилия лагерной администрации были направлены на создание таких условий для одиночного заключения, в которых его охватывали бы гнетущая апатия, полное безразличие к своей судьбе, чтобы у него не оставалось ни сил, ни желания возмущаться и протестовать. Дмитрий это отлично понимал, и только благодаря его мужеству в лагере смогли избежать многих наворотов.
     Любовь к людям — огромная, колоссальная ценность, она рождает способности противостоять лжи и подлости, она рождает способность к таланту бороться за справедливое дело. Преодолевать все препятствия и невзгоды. И, когда человек начинает реализовывать свои способности, свой талант, в нём всегда звучит голос любви к людям, но за этим голосом всегда должен быть невидимый, но главный — любовь к Духу Истины, к Богу.
     Однажды, после утренней проверки в лагере нарисовался поп и с ним был помощник дьячок. Они были приглашены администрацией, чтобы склонить осужденных к покаянию и смирению. Для этого дела было выделено большое помещение.
     Как велико было моё удивление, когда на богослужение явилось очень много людей казахской национальности. Некоторое время в помещении, где собрались провести богослужение было молчание и слышались только откашливание и сморкание. С обоих сторон помещения стояли офицеры смотрители.
     Но вот началось богослужение.
     Сначала поп разложил кусочки хлеба на золотом блюдце, потом клал их в чашу с вином, произнося при этом различные имена и молитвы. Содержание молитв заключалось преимущественно в желании благоденствия президента и его семейства. Об этом произносились молитвы много раз вместе с другими молитвами. Дьячок прочёл несколько стихов из Деяний апостолов так, что ничего невозможно было разобрать.
     Сущность богослужения состояла в том, что предполагалось, что вырезанные священником кусочки хлеба и положенные в вино, при всевозможных манипуляциях и молитвах, превращаются в тело и кровь бога. Манипуляции эти состояли в том, что священник поднимал обе руки кверху и держал их так, потом опускался на колени и целовал всё то, что было на столе. Потом он взял небольшой лоскут ткани обеими руками и равномерно махал ею над блюдцем и золотой чашей. Предполагалось, что в это самое время из хлеба и вина делается тело и кровь, и потому это место богослужения было обставлено особенной торжественностью.
     Желая утешить несчастных арестантов священник много говорил об Иисусе и святых пророках, о сладости райской жизни, о раскаянии, о человеколюбии. При этом, каждый раз провозглашая имя Христа он постоянно крестился, говоря:
— «Иисусе пречудный, ангелов удивление, Иисусе преславный, Иисусе пресладкий, царей укрепление, Иисусе преблагий, пророков исполнение, Иисусе премилостивый, Иисусе предивный, мучеников крепость, Иисусе премилосердый, Иисусе пресладостный, постников воздержание, Иисусе пречистый, девственных целомудрие, Иисусе предвечный, грешников спасение, Иисусе, сыне божий, помилуй мя».
     Так продолжалось Очень долго. Сначала шли похвалы, которые кончались словами: «помилуй мя», а следом шли другие похвалы, которые заканчивались словом: «аллилуйя».
     И никому из присутствующих не приходило на мысль, начиная со священника ведущего проповедь, всем надзирателям, а так же и осужденным, что тот самый Иисус Христос, имя которого так часто повторял священник, всякими словами восхваляя его, запретил именно всё то, что делалось здесь; запретил молитвы в храмах и собраниях, а велел молиться каждому в уединении, запретил самые храмы, сказав, что пришёл разрушить их и что молиться надобно не в храмах, а в духе и истине; главное же, запретил не только судить людей и держать их в заточении, мучать, издеваться, казнить, как это делалось здесь, а запретил всякое насилие над людьми, сказав, что пришёл выпустить пленных на свободу; запретил кощунственное волхвование священников-учителей над хлебом и вином, но самым определённым образом запретил одним людям называть учителями других людей. Никому из присутствующих не приходило в голову того, что всё, что совершалось здесь, было величайшим кощунством и насмешкой над тем самым Христом, именем которого всё это делалось. Никто не понимал того, что позолоченный крест, который священник давал целовать людям, был не что иное, как изображение той виселицы, на которой был казнён Христос именно за то, что Он запретил то самое, что теперь его именем совершалось здесь.
     Священник со спокойной совестью делал всё то, что он делал, потому что с детства был воспитан на том, что это единственная истинная вера, в которую верили все прежде жившие святые люди и теперь верят духовное и современное начальство, ну а глубоко вдуматься и пораскинуть мозгами самому, ему было недосуг.
     Большинство же арестантов, за исключением немногих из них, ясно видевших весь обман, который производился над людьми этой веры, и в душе смеявшихся над нею, большинство верило, что в этих позолоченных иконах, крестах, чашах, повторениях непонятных слов «Иисусе преблагий», и «Иисусе премилосердный», и «помилуй мя» заключается таинственная сила, посредством которой можно преодолеть многие испытания и выйти на свободу.
     Никому в голову не приходило, что те священники, которые воображают себе, что в виде хлеба и вина они едят тело и пьют кровь Христа, действительно едят тело и пьют кровь Его, но не в кусочках и вине, а тем, что не только соблазняют тех «малых сих», с которыми Христос отожествлял себя, но лишают их величайшего блага и подвергают жесточайшим мучениям, скрывая от людей то возвещение блага, которое Он принёс им.
     Дмитрий же решил наказать лживого смотрителя, офицера, который привёл священника — пусть даже это будет грозить ему смертью! — и тем самым выразить свой протест. Думая, что этим он облегчит участь товарищей по заключению. Он на протяжении всей службы ожидал подходящего случая. И вот по окончании службы Кравцов, делая вид, что хочет приложится к кресту, приблизился к смотрителю лагеря, стоявшему у алтаря, рядом со священником, и, размахнувшись, влепил ему звонкую пощёчину с возгласом: «Получи, собака!»
     Инцидент с публичным оскорблением офицера лагерной администрации в присутствии заключённых невозможно было замять. Но и расправиться с Кравцовым Дмитрием администрация лагеря не решалась. Обстановка в лагере была сильно напряжена. Боязнь восстания и террора была так велика, что власти не посмели строго наказать Кравцова: его посадили на пятнадцать суток в одиночную камеру, объявив проступок арестанта  «выпадом отчаявшегося в жизни человека».
 
    Я всё время провожу за книгами. Небо обложено тучами, дождь моросит без конца. Я напрасно пытаюсь подавить в себе беспричинное, глухое раздражение, не оставляющее меня ни на минуту. Раздражает и надоедливый шум дождя по крыше, и эти ветхие окна, из щелей которых дует нестерпимо. Голова тяжела, в груди тупая, ноющая боль, и опять появился кашель.

    В лагерь каждую неделю приходят этапы. Поступление новых осужденных не прекращается. Я постоянно посещаю вновь прибывших, чтобы увидеть кого-нибудь из знакомых, но всё без успешно.
     Однажды приходит Костян, и говорит:
— Геша, братан! Пришёл новый этап. Там в актовом зале одного Алматинского жирдяя чморят, хотят сделать шнырём,  здоровый, жирный, коб-здец!
— Да, ты чё!  А ну пошли посмотрим!
     Приходим в помещение где зеки смотрят телевизор и я наблюдаю такую картину. В углу, возле телевизора группа зеков, в том числе и смотрящий за отрядом, чморят, издеваются над вновь прибывшем. Кажется со стороны, что словно куча воробьёв обступила слона. Каждый пытается унизить его словесно, при этом залепить звонкую оплеуху. Вновь прибывший арестант ростом метр восемьдесят на вскидку и весом примерно сто пятьдесят кг, очень труслив. Если назвать его зайцем, то значит повысить его уровень необходимой обороны.
— Стоять!— крикнул я.— Я его знаю, это мой знакомый.
— Геша!  Ты чё, в натуре, он подписался быть шнырём! — сказал смотрящий за бараком.
— Ты брал тряпку в руки? — спросил я сосунка.
— Нет! — ответил он.
— Так, в чём же дело? — сказал я смотрящему за бараком.— Он будет жить со мной.
— Сам знаешь! Братан! — сказал смотрящий и все удалились.
— Ты кто? Чудо!.. — спросил я.
— Я!.. Максим!
— Костян, братишка, иди погуляй, я поговорю с Максимкой.
 — Так бродяги!.. У телевизора перерыв!..— сказал Костя и выключил телевизор.— Расход бродяги... Кто-то не понял?..
— Откуда ты... друг? — спросил я Максимку.
— Из Алма-Аты.
— Я понимаю!.. Хотя на вид, кажется, что из небесной галактики!.. В Алма-Ате где жил?
— Район Тастак.
— А-а, ну-да... Чё, жирный то, такой?
— Да не знаю я! Какие только диеты не пробывал, говорят телосложение такое.
— Ничего страшного,— говорю я.— Не переживай, здесь поправишься. За чё сюда приземлили? Какая статья?
— Сто тридцать вторая, у соседа по даче сотовый телефон спёр.
— Чё за телефон?
— Ну, такой... Который можно с собой носить и звонить когда надо.
— Как это... Не понял!..
— Ну, такой, в карман положил и можешь куда угодно ходить и говорить с кем угодно. И тебе могут звонить, кто угодно.
— Как... это... Без проводов?..
— Ну, да. Моторола называется.
— Во, техника дошла! И сколько тебе судья отслюнявил?!
— Два года.
— Не переживай, на одной ноге простоишь! С воли кто греет?
— Матушка.
— Чё, матушка при бабках?
— Она в вагон-ресторане Алма-Ата—Москва директором работает.
     Глядя на Максимку я навсегда усвоил одну главную жизненную истину: «Есть люди, которые едят, чтобы жить. — И есть люди, которые живут, чтобы есть».
— И чё, матушка не могла тебе купить телефон?
— Конечно могла! Бес попутал.
— Как видно, это не бес... Это высшая сила направила тебя сюда на исцеление. Будешь жить со мной и будешь делать всё что я скажу... Или может ты решил стать шнырём?
— Нет!.. Я согласен... Спасибо.
— Спасибо, матушке скажешь!.. Ты не один такой: если хорошо присмотришься, то увидишь, что всё теперешнее поколение переживает то же, что и ты; у него ничего нет,— в этом его ужас и проклятие. Без дороги, без путеводной звезды, оно гибнет невидно и без-поворотно…