17. 3. 24. второе

                Солнечные снежинки

    Они не падали с тучи, а нежненько спускались – воздушные, узорные. Были ли они беленькими небесными цветочками, прохладными на вкус, наша наука пока точно не установила, но в народе их издавна называют -- снежинки. И Кися спросила:
     – Это -- что? – спросила Кися Кляйкнехт, двуязычная кошка. Она понимает по-русски и по-немецки и даже немного говорит несложные предложения. И она впервые (по своей юности) увидела за окном -- снегопад. – Хочу туда...
     Иван Иваныч открыл окно, и она прыгнула с подоконника в этот удивительный и нежный мир, в котором она не была ни-ког-да. И стала играть со снежинками. И дядя Ваня прыгнул с подоконника в снег и стал ловить снежинки – руками и ртом. И Кися бегала по двору, подрыгивала и тоже рот раскрыла для снежинок.
     Увидел дрозд, увидел грач, увидела сорока. И слетелись, и тоже стали ловить снег, который с неба.
     И хорошая получилась компания единомышленников: ловцы узорных снежинок для удивительной радости! А из раскрытого окна – слышится весёлый Моцарт. И хотя самого Моцарта в комнате нет, но маленький ноутбук на подоконнике --  звучит, и музыка из него похожа на этот снегопад и эту весёлую ловлю.
     А тогда в небе тучи раздвинулись, как плотные шторы на окне, и засветило солнце! Такое редкое зимой в стране германской. И все снежинки – в воздухе и на земле – вдруг солнышком пропитались, засветились, заискрились и очень обрадовались!
     Вот спускаются они с неба, и каждая снежинка – сокровище неземное. И все их ловили, бегали и летали (у кого крылья, те летали). Лишь престарелые соседи из своих окон смотрели глазами невесёлыми от долгой старости...
     – Я уже двадцать пять сокровищ неземной красоты поймал! – воскликнул дрозд.
     – А я тридцать пять сокровищ поймала! – воскликнула сорока.
     – А я сорок пять! – воскликнул грач.
     Хотел и дядя Ваня похвастаться, но тогда Кися сказала:
     – А я ни одной не поймала...
     – Как? Ты же с нами ловила, веселее всех!
     – Да, – сказала она. – Но как только они попадали в мой улыбчивый рот, то сразу и таяли. Выходит – я ни одной не поймала...
     Так сказала Кися, наивно и честно!
     И все остальные, единогласно решили: в этой дружной игре – победила Кися!
     … А потом зима пройдёт, будут весна и лето. И с сакуры у окна дяди Вани – нечаянно упадет синее дроздовое яичко. И не разобьётся ничуть.
     А тогда его возьмёт в зубы – Кися. С ним она полезет вверх по сакуре. А дрозды не закричат, как прошлым летом, не станут летать над кошкой в ужасе и птичьем горе, а станут ей подпевать с верой и надеждой. Кися положит яичко в гнёздышко очень аккуратненько – и глянет на своего дядю Ваню сверху, вопрошая умным взором: «Я молодчинка, дядя Ваня?»
     – Как, как, как? – спросят все соседи на Штреземаннштрассе 58, выйдут во двор и улыбнутся. – Не снится ли нам такое чудо? Или это нам жизнь в райском саду явилась, когда никто никого не ел, а все друг друга очень любили?
     Да так все и останутся с улыбками навсегда. И обнимет сосед соседа, да в щёки поцелует. И каждая из этих улыбок (человеческая или дроздовая, или кошачья, с большими круглыми глазами) – будут как те нежные сокровища красоты небесной – в прошлую снежную зиму...


               
                Радостный луг

   Снегопад сначала шёл, шёл да и прошёл, и дядя Ваня теперь шёл один по лугу в задумчивости, без снегопада. Да и замер на месте. Потому что увидел.
   А увидел он драгоценные россыпи под своими ногами. Потому что в каждой снежинке есть искорка красная-красная, а ещё синяя-синяя, и зелёная-презелёная. А ещё в каждой снежинке, на зимнем лугу цветущей – искорка розовая, малиновая, вишнёвая. И голубая, лиловая, сиреневая, фиолетовая. И салатная, и также изумрудная.
    Смотрит на эти сокровища дядя Ваня и с места двинуться не может: как же можно по ним, по сокровищам сказочным – человеческими большими ногами ходить?
    Но руками дядя Ваня ходить не умел. А перейти луг надо! Вот и пошёл он потихонечку, а они, сокровища драгоценные, под ботинками вспыхивают и гаснут. Чуть не заплакал дядя Ваня от великой жалости – и снова на месте встал, двинуться боится. 
     А идти-то надо! Тогда поднял Иван Иваныч Кляйнкнехт своё доброе немецкое лицо, как бы написал Л.Толстой, к небу – и побежал изо всех уже пожилых силёнок по снежному лугу, навстречу солнцу! А там и перебежал, да и оглянулся дядя Ваня, часто дыша.
    Весь-весь сиял и светился зимний луг! Ещё очень много огоньков небесных на нём цвести осталось! Мильярдов сто – или даже больше...
   - Люди, люди! – воскликнул шёпотом русский старик Кляйнкнехт посреди земли германской. – Кто может – сюда, скорей, здесь – радость! Полон луг сокровищ неземных сияющих! А её – радости, нам в утешение посланной – на всех хватит, и ещё даже останется...»



               
             Хороший парень – этот бак для пищевых отходов!

  – Чавчавчавчавчав! – раздавалось в общем дворе со стороны помойных баков – утрами, днями, вечерами, а иногда даже ночами, приводя в недоумение жильцов дома 58 на Штреземаннштрассе и некоторых других домов. И они спросили друг друга:
   – Кто это всё время так зычно ест и даже спать мешает? А никого не видно. И когда мы подходим к тому месту, чавканье сразу прекращается...
   Тогда дядя Ваня Кляйнкнехт решил постараться во благо всех жильцов: «Пусть только стемнеет. Притаюсь поближе к помойке – и раскрою эту жуткую тайну».
   И стемнело. И ночь настала. Осторожненько, на цыпочках подошёл дядя Ваня поближе к помойке и затаился в полной темноте. В густой и таинственной. Так как местный ЖЭК в целях экономии не поставил вблизи ни одного столба с фонарём.
     Тогда и началось:
     – Чавчавчавчавчав!..
    Аж страшно стало дяде Ване. Хотя он и не трус: ещё молодым, в советском концлагере «Трудармия» для российских немцев он научился не бояться под прицелом лагерного пулемётчика на вышке. И он подошёл тихо-тихо на цыпочках, преодолевая ужас, к самым бакам с пищевыми отходами.
    – Чавчавчавчавчав!.. – раздалось под дяди Ваниным носом.
    Отёр дядя Ваня холодный пот со лба, а затем одновременно – как откроет крышку первого бака, да как вдруг включит свой маленький фонарик...
    - Кто здесь ест с таким шумом? – спросил мужественным голосом дядя Ваня, увидев, что внутри нет ни одной души, даже мухи ни одной. Тогда потрясающая мысль пришла в голову дяди Вани, и он спросил ещё более мужественным (хотя немножко дрожащим) голосом:
    - Это ты, бак для пищевых отходов? Отвечай, а то хуже будет!
    Тогда бак и признался:
    – Ну я, дядь Вань. А что – другие едят, а мне нельзя?
    – Как? – спросил дядя Ваня. – Другие баки – тоже?
    – Нет, они же все нормальные. Один я такой странный отыскался. Таких как я, дядь Вань, нет в природе. И меня никто не жалеет, и часто отходы не в меня, а в те, другие баки, сыплют. А им зачем, спрашиваю я вас, дядь Вань, – они же нормальные, им же не надо! Разве это справедливо?
    - Не справедливо! – согласился дядя Ваня Кляйнкнехт.
    А из окон разнеслось:
    - Теперь ещё кто-то разговаривает громко среди ночи.
    – Это я, простите, – признался Кляйнкнехт. – Сейчас вы всё узнаете и будете весело смеяться до самого утра!
    И он рассказал выглянувшим из окон соседям – всё, как было дело.
    Так что до утра потом не смолкал в домах поблизости и у помойки --  жизнерадостный смех, и все были довольны. Некоторые приносили тому баку свежие пищевые отходы. А затем и весь день подходили к живому помойному баку люди со всей окрестности, сыпали в него отходы (только ему, только в него, а другим же всё равно!) и фотографировались с ним обнимку, как старые друзья. И говорили с ним про погоду, политику и здоровье.
    Хороший парень, этот бак для пищевых отходов! Он и на все эти темы поговорил, вызывая на человеческих лицах восторг и полное умиление. Поговорит-поговорит, утомится от непривычки (раньше ведь молчал круглые сутки!) и опять, очень весело и зычно:
    – Чавчавчавчавчав!..



                Как поют петухи

  На птичьей выставке в большом сарае на краю Бад-Вильдунгена продавали петуха прекрасного, радужного, длиннохвостого. И один местный немец сказал:
     - Петушок, покажи, как ты поёшь! Скажи очень громко: кирикику-у!
     А тут русский говорит:
     - Не пой по-немецки, а пой по-русски, петушок: кукареку-у!
     А тогда петушок и запел во всё горло, на весь сарай и городок Бад Вильдунген. Не по-немецки, не по-русски, а по-своему, петушиному...


       
               
                Выставка на краю

    Какие птицы есть на птичьей выставке в огромном сарае на краю Бад- Вильдунгена! Там рядами в клетках – гуси громадные, чуть не в рост человека! Мимо них проходишь, а они басом: га-га-га, га-га-га! А палец им в рот не клади, не то откусит. И одни гуси серые, другие карие, а третьи белые, а ещё есть бело-кудрявые.
    А куры какие, а петухи! Есть маленькие-маленькие, почти карманные. И самые разноцветные. Они прижались к дальней стенке и одним глазком на людей глядят, потому что курочки такие маленькие, а люди очень большие.
    А есть в других клетках куры крупные, а есть широкие, как штангисты, и есть куры высоченные, это бойцовские. С такой курицей не каждый крепкий мужчина справится, а от петуха все просто убегут, если того выпустить из клетки. Эти куры не боятся людей, а молча клюют зёрнышки и думают: «Чего от нас надо этим любопытным по ту сторону клетки? И не хотят ли они забрать наши яички, которые мы честно снесли этим утром?» И, наверное, ещё думают: «Вот почему так: куры несут яички, а люди едят? Надо бы наоборот: пусть люди несут, а куры как-нибудь сами решат, что с этими яйцами делать! И надо бы написать такое предложение в Организацию Объединённых наций! Вот только научимся писать, как куры лапой, так и напишем!»
     А ещё в большой клетке временно жили рябой петух очень большой и его жена курочка Ряба не меньше размерами. Они лежали и дышали, и у них спины поднимались и опускались, когда они дышали. И от них у людей даже в глазах рябило, такие рябые куры...
     Так ходил дядя Ваня Кляйнкнехт мимо клеток с кричащими и думающими птицами, любуясь и дивясь с любовью, потому что какие вокруг Божьи чудеса. А когда его какая-нибудь малая курочка пугалась и жалась к дальней стенке, то ему неудобно становилось, и он говорил ласково: «Извини, не бойся, я тихо пройду...»
     И пришёл он к уткам.
     А утки тоже есть великанские, а есть карликовые, и они в сравнении с великанскими, будто маленькие детки. Одни утки малахитовые (цвета малахитового камня), а другие сапфировые, и все блестят-переливаются. А есть цвета шоколадного и на них пёрышки узорчатые и кудрявятся. А есть утки с носами книзу, а есть носами кверху.
     У них у всех мордашки наивные и глазки добрые, и утки крякают, кто может! А кто крякать не умеет, те молча думают.
     И остановился дядя Ваня перед одной уточкой, и долго стоял.
     «Что за чудо чудное? – спрашивал себя дядя Ваня. – Что за диво дивное, Божие..."

               
               
                Золотой урожай

    Шёл дядя Ваня по горному лесу за Бад-Вильдунгеном и забрёл в пещеру, а та оказалась живой, но -- вредной.
    – И я теперь тебя съем, – сказала она.
    А он отвечает:
    – Меня есть нельзя. Я сегодня арбуз съел, а в нём было много пестицидов. Если ты меня съешь, у тебя будет живот болеть.
    – Ой-ой! – испугалась пещера. – Ладно, свободен!
    – Не всё так просто в этом мире, – говорит дядя Ваня. – Вот не исполнишь моё желание, так и не выйду, а буду твой каменный живот щекотать.
    И принялся щекотать изо всей силы.
    – Какое желание? – захохотала пещера.
    – В моей жизни никогда ещё не было золотого урожая. Золотого урожая хочу.
    – Будет, только уйди, ха-ха-ха, как щекотно!
    И он пошёл из пещеры по тропинке лесной. Смотрит – а весь лес теперь не простыми осенними листьями покрыт, а золотыми. Потрогал дядя Ваня листочки: настоящие, высшей пробы и удивительной красоты при свете солнца.
    Сдержала пещера своё слово: хотя и вредная, но ведь обещала же...
    Набрал дядя Ваня листьев и отнёс к ювелиру. А затем ещё ходил в лес и относил в ювелирный магазин. А на вырученную сумму в европейской валюте – построил дядя Ваня православный храм в городе Бад-Вильдунген, потому что его тут раньше не было...


               
                Большой и маленький конь

    Тут за Бад-Вильдунгеном есть небольшой ипподром и конюшня. А в конюшне – кони с умными мордами...
    Вышел из конюшни конь вороной, и он под солнышком весь блестит, как солнышко. А к нему подошли два брата-мальчика: старший и младший.
    У старшего есть плётка, и он уже умел хлестать коней. Вороной конь, когда тот к нему подошёл, разволновался и вдруг вырос большим-пребольшим.
    Посмотрел на него старший мальчик – ой! Как же он на такого великана сможет залезть? И не полез в седло, а убежал.
    А у младшего братишки плётки не было, и он не хотел хлестать коней, а он смотрел на этого коня и улыбался вполне наивно.
    Тогда вороной конь – вдруг и уменьшился, маленьким стал, хорошеньким. И свою спину с седлом подставил младшему мальчику. Ну и сел братишка, и поехал на вороном коне, от счастья наулыбаться не может.
    А старший мальчик увидел и побежал к нему, и спрашивает в изумлении:
    – Ты как на такого огромного и сердитого коня залезть сумел?..
               
               

                Следующая зверушка
 
    За городом Бад-Вильдунген да по лесной тропиночке шёл дядя Ваня Кляйнкнехт и настроение у него было не самое лучшее в Европе.
    Тогда выбегает ему навстречу – мышка.
    Улыбнулся дядя Ваня, дал ей леденец. Она взяла и убежала под кустик. А он дальше пошёл с улыбкой.
    А тут выбегает белочка. Он и её угостил леденцом. Та съела и убежала на липовое дерево. А он дальше потопал, и ещё больше улыбается.
    Тогда вышла косуля, и её ребёночек с ней. Дядя Ваня им леденцов дал. Они их грызли и на него смотрели большими внимательными очами.
    А когда они ушли, то и он дальше потопал: дядя Ваня Кляйнкнехт с улыбкой на своём лице.
    Ещё кабан выбегал, совсем дикий, лохматый, а хрюкает так, что весь лес трясётся. Дядя Ваня от него не побежал в страхе и ужасе, а спокойненько дал ему леденец. Хряк съел и добавки попросил. А как ещё съел, то и убежал с счастливым хрюканьем в родную чащу.
    А потом – ой, не поверите! – вышел дяде Ване навстречу большущий слон. Человек и его угостил. А слон в заросли потопал и в свой хобот затрубил от полного счастья.
    А дядя Ваня подумал: «Очень мне интересно: какая зверушка, побольше большущего слона, следующей выйдет мне навстречу? И, наверное, придётся мне раскрыть второй пакетик моих любимых леденцов...»


               
                Дитя косули на тропинке

    Шёл дядя Ваня Кляйнкнехт по тропинке через лес, а ему навстречу – дитя косули. И говорит дитёныш:
    – Вы мою маму не видели?
    – Нет, – отвечает он. – Но мы сейчас её вместе поищем.
    И пошли вдвоём по тропинке. А скоро из кустов выглянула мама-косуля и воскликнула:
    – Это – человек! Убегай скорей!
    Тогда дитёныш испугался и убежал в кусты.
    А дядя Ваня сел на тропинке и заплакал от обиды, что они его боятся. И так думать стал вслух:
    – Как было хорошо в саду Эдемском! Козлёнок в пасти льва мирно спал. А потом первые люди грешными стали, и все животные из-за них испортились, и людей стали бояться или даже ненавидеть. И такие хорошие косули теперь меня боятся. Малыш узнал, что я человек – и скорей в кусты...
    – Но когда эта Земля исчезнет, а из её пепла родится Новая Земля – то всё опять будет, как в Эдемском саду. И тогда никакое животное меня не испугается, а наоборот скажет с радостью и почтением: «Вот человек идёт, венец творения!» И скорей бы эта Новая Земля настала...
    Так рассуждал дядя Ваня вслух, сидя на тропинке, – и потихоньку успокаивался.