Розы под снегом

                Памяти Прокопьевой(Приваловой)Людмилы Михайловны, покинувшей нас 22.12.2023года.               


                Люда умерла за день до своего дня рождения. Ей исполнилось бы шестьдесят восемь лет. Мне позвонила племянница - её дочь Олюшка, и рассказала о случившемся. После звонка я долго плакала и потом всё никак не могла успокоиться. Где-то там, в глубине души осознавала, что вместе с Людой ушла в невозвратность самая ценная часть жизни - детство покинуло меня. В этом году мечтала нежданно-негаданно "сюрпризом" позвонить сестрёнке,  поздравить её с днём рождения
 
          — То-то она удивиться, что через столько лет помню дату «23 декабря» — думала я. Хотя бы голос подруги детства услышу! Мы не разговаривали около сорока лет. Почему? Не знаю, не могу дать никакого объяснения причины. Но начало безмолвию было положено не мной, точно.
               
                На следующий день после похорон, выпал свежий девственно белый снег. Он припорошил венки и цветы на могиле. Но вот ведь что странно, розы, которые были просто в бутонах, оказавшись под снегом будто ожили и раскрылись. Они не замёрзли, хотя декабрь на дворе, и это Сибирь, а расцвели.  Почему так произошло, какой знак следует нам прочесть, какое пророчество? Я видела закрытые бутоны и потом распустившиеся  розы на фотографиях, которые выслала Оля. Выехать на похороны, к сожалению, по метеоусловиям не смогла. Дороги из-за плохой видимости были закрыты. Кроме автомобильного никакого другого сообщения между городами Кокшетау и Омск сейчас нет. Разные государства. 
               
                А спустя девять дней начались сны. В них  приходила Люда и мы вдвоём, как бывало в детстве, всё время были заняты чем-то нелепым, мелким, какими-то незначительными делами, вели пустые разговоры

— Люда мы ведь давно не разговаривали, почему? - спрашиваю её во сне
— Конечно, разговаривали... только не словами - отвечает она.
— А сейчас это всего лишь сон? — и тишина в ответ.
               
                Просыпаясь, страдаю так же, как после только что полученной черной вести. Уже не плачу, но весь день хожу смурная с тяжестью в сердце и всё думаю

— Что она хотела мне сказать? О чём поговорить? Может тоже мечтала мой голос услышать?
               
                Наконец поняла! Пока не напишу всё, что помню про нас, про неё — не успокоюсь.
               
                С какого момента помню Люду? Лет с четырёх с небольшим, то есть с первых осознанных воспоминаний она со мной рядом. Стоит закрыть глаза и я оказываюсь в далёком сибирском селе Спасск, Омской области, Называевского района, где прошло наше детство.

— Доча, сходи к Клочковым, отнеси пенициллин для Коленьки. Только что привезли, а-то они ждут. И можешь с Людой поиграть. Ты же просилась — говорит мама, стоя за прилавком маленького деревенского сельмага, где она работает продавцом, и истопником, и уборщицей, и сторожем. Я большую часть времени провожу тут же, у печки голландки, где потеплее. Перекладываю консервные банки с места на место, строю из них башенку, какую видела на картинке в книге про Золушку, которую мама иногда читает мне.

— Так вчера же просилась, а ты не пустила. Я на тебя обиделась. Вот! — канюча отвечаю, и будто с неохотой отрываюсь от теплой печи. Надеваю пальто, большущие валенки и, выскочив за тяжелую, обитую ватой и дерматином дверь на улицу, как в открытый космос, бегу к дому, где живёт моя любимая подружка двоюродная сестра Привалова Люда.  Это недалеко, всего-то мимо школы и конторы нужно пробежать.             
               
               
                Бегу, что есть мочи, похлопывая себя по плечам и завидую Людмилке

— Ей хорошо, ей есть с кем играть, потому что в их семье кроме неё ещё трое детей: Витя, Коля и Галка, а у меня только старшая сестра Света и маленький брат Юрка. Света всю зиму живёт у бабушки, а с браткой не поиграешь, потому что он только и знает, что спит, да ест.
               
                После оттепели вдруг ударил сильный мороз. Снег серебрится, слепит глаза и громко скрипит под ногами.  Берёзы, избы – все покрылось инеем, и дым из труб словно застыл узкой белой лентой в вышине. А небо ясное без единого облачка, кажется, сковано холодом, и на улице ни души, все спрятались, затаились. Тишина, даже коты исчезли, жмутся к теплому человеческому жилью.
                Деревянный дом Приваловых - Клочковых старенький, но крепкий. Сени. Русская печь, как в мультиках. Дрова, кочерга, и фляга с водой тоже имеются в наличии, а как же? И старые, черно - белые фотографии в деревянной рамочке над кроватью. На них члены семьи, возможно отчим в военной форме. И даже икона висит в уголке, под самым потолком. Хотя все они атеистами были, как и мои родители. В комнате  жарко натоплено. Я с наслаждением прикладываю руки к боку русской печи, держу немного, грею и слушаю, как гудит огонь, и только потом снимаю шаль, пальтишко и шагаю из кухни-прихожей в спальню-гостиную играть. Люда крутится рядом. Она ждала меня целых полтора дня. В какие игры мы играли уже не помню, кукол у нас не было, но ощущение от веселья храню в памяти до сих пор.
               
                Нам около шести лет. Лето. В доме у Люды случилось горе. Младший брат тёти Кати, и моего отца, несовершеннолетний Саша, случайно, из охотничьего ружья застрелил брата Людмилы, Витю. Саша страшно напуган. Он плачет и пытается рассказать, как так вышло, но у него плохо получается. Саша не понимает почему ружьё выстрелило, все твердит и твердит, что не знал, что оно было заряжено. Тётя Катя никого не видит вокруг, бьётся в истерике, причитает. Её муж, дядя Коля бледный и потерянный молчит и беспрерывно курит самокрутки, да папиросы Беломор. Это его заряженное ружьё оказалось в доме в доступности для детей.  Виктор его первенец. У Люды другой отец.  Кто он, я не знаю. Люда знала своего биологического отца, но мы никогда не обсуждали эту тему в детстве. И папой Люда называла своего отчима Николая.  Нам тревожно и горько. Мы не знаем, что делать, поэтому незаметно выходим из дома и убегаем на поляну за клубом. Там не так страшно и тяжело. Витю похоронили через день. Маленький Коля, на момент выстрела, лежавший в люльке, тоже получил травму. От испуга он не заговорит до последнего дня.               
               
                Думаю, что эта трагедия наложила отпечаток на дальнейшую жизнь семьи Клочковых-Приваловых. Никто никаких заявлений никуда не писал. Не станет же сестра на брата писать заявление. Но вот сама тётя Катя - видная женщина, похожая на Люсьену Овчинникову из фильма «Девчата» с той поры очень изменилась. Из веселой, чернокудрой, пышногрудой красавицы с глубоким, чуть картавящим на французский манер выговором, постепенно она превратилась в неухоженную, опустившуюся, безразличную ко всему женщину. Будто погибший Витя вынул душу матери и забрал с собой.  Тётя Катя запустила избу, почти не убиралась, редко готовила и ещё реже стирала одежду. Эти обязанности лежали на плечах девчонок Люды, да Галки.  Дети  были неухоженные, частенько голодные в сорной, дурно пахнущей избе. Однако, вскоре семья перебралась в другой, чистый, светлый дом рядом с нашим, но и в нём уюта не прибавилось. Друг за другом у Клочковых появилось ещё трое детей: Серёжа, Саша и Света. Людмиле приходилось труднее всех. Она, как старшая дочь должна была нянчить младших, кормить, гулять, укладывать спать. Все дети прошли через её руки.
               
                Наше с Людой детство в деревне на лоне природы было довольно-таки простым.  Лето весь день на свежем воздухе гоняем босиком по пыльной дороге, наперегонки и навстречу ветру. Играем в лапту, цепи кованы, вышибалы, купаемся в озере Данково, на краю деревни или в котловане рядом с тем же озером. Плаваем сколько захочется, и не вылазим из воды даже когда стучат зубы. Хотя, казалось бы, можно было погреться и снова в воду, но нет - сидим в воде до посинения. Бегаем целыми днями с утра и до вечера. И даже когда хочется кушать не идём домой, потому что боимся, что больше не выпустят гулять. Поэтому лучше быть голодной, но с подружками на улице, чем сытой и мытой, но дома.
               
                Едим, все, что попадётся под руки и на глаза: ягоды, когда они поспевают, калачики, всякую траву начиная от первой зелени. Съедобных дикоросов великое множество, практически везде, куда ни пойдешь, можно найти что-то, что можно съесть. Ничего не моем, едим сразу, а что с нами будет? Нарвём целую охапку дудок борщовки, да щавеля с диким луком, съедим, вот уже к обеду и есть не хочется, сыты по самую маковку. Не помню, чтобы мы болели в детстве. Отравления и простудные заболевания — это, вообще, не про нас — деревенских детей. Уличный сортир с  дыркой в полу над ямой, куда мы по нужде бегали круглый год и даже в самую лютую стужу, был обычным делом и нисколько никого не смущал. Мы поневоле знакомились с деятельностью собственного организма и узнавали, что у животных есть внутренности. Видели, как убивают телят, свиней, овец, за которыми мы ухаживали, кому давали имена. Знали, что мы едим их. Сейчас, прожив большую часть жизни, с ужасом вспоминаю, как на каникулах помогала родителям убирать валявшиеся на земле внутренности только что зарезанной свиньи Звёздочки, туша которой висела на крюке. Помню освежёванные туши животных всю зиму, висевшие в холодных сенях за шторкой. Помню, как папа рубил курам головы, а когда они безголовые бегали все смеялись. Что это было? Жестокость или глупость? Почему нас родители не ограждали от тех зверств? Не знаю, но так был устроен наш быт. Скорее всего в деревне он так же устроен и теперь. Да дико, да жестоко, но мы принимали жизнь такой, какая она была, ни на что не жаловались, ни в чём не видели ужаса. Мы выживали.
               
                С мамой иногда ходим в сторону Орловки, или на седьмой километр железной дороги в лес за грибами. И Люда с Галкой, конечно, с нами. Ох, сколько же груздей насобирали! Потом чистим в сенях или во дворе.  Мама грибы засолит в бочонке под грузом и всю зиму мы будем их есть. Ничего вкуснее маминых солёных груздей, хрустких с горчинкой я не ела нигде и никогда. А ещё зимний кисель из ягод костяники, засыпанной в банки без всякого сахара, был выше всяких похвал. Теперь такого не сваришь, потому что костяники почти нет, да и кисель редко кто варит.
               
                Мы с Людой обе боялись   гусей. Они гуляли по улицам важно и вели себя так, словно вся деревня целиком принадлежит только им одним. Большие такие, здоровущие, лапы размером с ногу и клюв, как тяпка. Расправят крылья, загогочут - и прямиком на тебя.

— Аааа! — орешь и бежишь. Знаешь, что не догонят, а страшно.
               
                Осенью, после копки картошки, нас всех загоняют по домам, выводят дустом или керосином вшей, наловленных в грязном котловане, где мы купались вместе с коровами, собаками и другими животными, лечат солидолом цыпки на руках и ногах. И из-за дождей, распутицы, всё реже гуляем и встречаемся с подружкой.
               
                Зимой нас ждут зимние игры: снежки, горки, да санки ледянки. Из первого, ещё влажного и  липкого снега обязательно  лепим снеговиков. Вся деревня бывает в снеговиках. У каждого дома, где есть дети, как солдаты стоят снеговики. На озере, как только вставал лёд, расчищаем участок под каток, и катаемся на коньках, привязанных к валенкам. А ещё строим снежные баррикады, потом сражаемся в двух командах снежками. К середине зимы снега выпадает в два наших роста, иногда дома заваливает под крышу. Тогда мы роем тоннели и проходы в снегу. И ведь ни разу никого не засыпало. Родители за нами не следят, потому что целыми днями находятся на работе в совхозе. Сколько раз каждая из нас прилипала языком к металлу, или разбивала колени в кровь, падая во время игры или с дерева. Тогда ещё и слыхом не слыхивали про охрану здоровья и безопасность.
               
                Позднее, начиная где-то с шести лет, мы не только бездельничаем, играем и развлекаемся. У нас есть обязанности. Каждый вечер дети должны встречать с пастбища коров, телят, и овец. Это, как вместо "Спокойной ночи" по телевизору посмотреть, на сон грядущий. Вот не помню, смотрели ли мы мультики. Может и нет. Не до того было. Да и телевизор был не в каждом доме. Встреча скота, куда интереснее. Коровы, как собаки, знают свои дома. Идут спокойно и послушно, помахивая хвостами, изредка мычат. Каждая животина имеет своё имя и отзывается на него. Душок коровьих лепешек – нас совсем не раздражает. Это же навоз. Им огороды удобряют. Так что запах травы, сена и навоза — ароматы деревни из детства.               
                У кого не было детства в деревне, даже в цирке нос морщат
 —  Фуу, чем так скверно пахнет?
 — Животными там пахнет, животными. Абсолютно нормальный запах.
               
               
                Несколько лет подряд пастухом деревенского стада был отчим Люды - дядя Коля «Бабачей». Он держался на лошади, как настоящий ковбой и не раз катал нас. Посадит обеих перед собой в седло и, как припустит вскачь, только ветер свистит. Нам нравилось.  С уверенностью могу сказать, что он очень любил детей и свою Катеньку. Дядя Коля невеселый, вечно молчащий, худой блондин постоянно смолил самокрутки и папиросы Беломор, одну за одной.  Он умер от туберкулёза в Называевской больнице ещё не старым человеком.   До сих пор помню его огромные добрые, трудовые руки. Хороший был человек.               
               
                Став постарше, мы активно помогаем на сенокосе родителям. Они вручную литовками косят траву, а мы ворошим её граблями, переворачивая к солнцу то одной, то другой стороной.  Как правило, за день трава полностью высыхала, её складывали в небольшие копёнки, которые потом на лошади возили и скирдовали в большие стога.  Мы работали наравне со взрослыми. И на конях скакали без сёдел. За день наскачешься так, что к вечеру ноги вместе свести больно.
                А ходить за питьевой водой к колодцу за деревней, вообще, было нашей обязанностью. Колодцы очень далеко и их всего два, на разных концах деревни. Но поход за водой летом - это ежедневный ритуал. Воду носили на коромысле, по два жестяных двенадцатилитровых ведра на плечах. Плечи натирали до кровяных полос, но ничего справлялись, не плакали!
               
                В первый класс мы с Людой пошли вместе. Она была очень красивая девочка, с кудряшками шоколадного цвета, носиком пуговкой, загоревшая до черноты, как цыганочка. Форма школьная с белым фартучком очень ей шла. Почему-то себя в школьной форме не помню, а вот Люда перед глазами, будто вчера мы сели за школьную парту.   Учились обе ровно и хорошо. Люда чуть слабее на троечки и неудивительно.  Дома маленькие дети, какие уж тут уроки. Школа была малокомплектная и в наш первый класс пришло всего восемь учеников.  Мы учились вместе с третьеклассниками. За одной партой не сидели, потому что нас рассаживали по парам мальчик с девочкой, чтобы меньше баловались, но домашние задания часто делали вместе. Нашу первую учительницу, полную женщину с дулькой на голове и разбитыми огородом руками звали Надежда Константиновна. Где она теперь? Жива ли?
               
                Школьные годы пролетели, как один день. После восьмого класса мы обе уехали в Омск, где жила моя старшая сестра Света. Я поступила в пед училище, а Люда в строительное ПТУ, на полное государственное обеспечение.   
               
                Жили мы у Светы и кормились за её счет, хотя она сама жила у свекрови на птичьих правах. Мои родители давали мне по десять рублей в неделю, плюс стипендия в двадцать один рубль, а Людмиле, вообще, никто не помогал. Но мы, не считали, кому-что. Делились всем поровну. Конечно, нам многого не хватало и поэтому в свои пятнадцать лет с небольшим устроились на работу. Ночью мыли целый этаж в бане на улице 5-я линия города Омска, а потом километра три шли домой, потому что автобусы уже не ходили. Утром нам к девяти на занятия, а Свете на работу. Как нам удавалось жить в таком режиме и ещё учиться, сейчас не поддаётся понимаю.

 —  Милая моя Людмилка, как бы мне хотелось вместе с тобой вспомнить некоторые события из той нашей голодной, но весёлой студенческой жизни, и посмеяться над ними, а может поплакать.
               
                Я бы спросила у тебя:
 — Помнишь, как на нас, ночью после работы в бане,на остановке напали пьяные хулиганы?
 — Помнишь, как мы дрались с ними и, как разорвалась книга Светы, которой она колотила парня в два раза выше её ростом.
 — Помнишь, как они удирали от нашего бесстрашия, а может и от ногтей, зубов и пинков? Как мы потом плакали, собирая разлетевшиеся листки, поскольку книга была библиотечная?
 — Помнишь наше, одно на всех, нарядное платье в белую ромашку? В нём мы по очереди ходили на свидания.
 — Помнишь наши походы на танцы в парк, и вечера в ОЛТУГЕ?
 — Помнишь, как ездили домой по выходным, а Тому Вологодскую, ещё одну нашу подружку помнишь? Много чего спросила бы я, но теперь уже не смогу никогда и никому задать эти вопросы. Поздно! Люды больше нет с нами. Она ушла....

                После окончания ПТУ Люда по комсомольской путёвке, как отличная ученица была направлена на великую стройку века БАМ и там вышла замуж.  Ещё через два года я поступила в университет, вышла замуж и уехала в другое государство. В это время наша связь была прервана на долгие годы.

                Мы виделись всего один раз, и то мельком.   Я с сыном приезжала в гости к родителям в Называевск, а Люда совершенно случайно зашла к ним после посещения нашей родной деревни Спасск за час полтора до электрички в Омск.
                Мы успели задать друг дружке всего один одинаковый вопрос

 — Как ты? Не помню, что ответила каждая из нас….

                И всё. На этом всё! Как же так, Люда? Ты ушла так и не узнав, как дрога была мне? Ты ушла навсегда, так и не поговорив со мной? Ты ушла....
                Самая большая человеческая глупость —  уверенность в завтрашнем дне. Нам кажется, что необязательно сейчас  совершать какой либо поступок, поговорить, признаться, позвонить в конце концов. Мы по-глупости уверены в том, что ещё все успеем. Еще есть время. Именно поэтому так часто теряем главное. Мне больно! Время не лечит и это правда! Ведь оно и не может, если мы сами носим боль внутри себя. Говорят, только когда отпустишь..., поймешь, что все заключалось в тебе. Не знаю, правда ли это. 

                Прощай, моя бесценная подруга, сестрёнка Люда. Ты была настоящим, добрым человеком от Бога, вот даже мёртвые цветы распустились на твоей могиле, будто отдают последнюю дань красоте твоей души, будто розы скорбят вместе с нами....