Поминки

               

     На кладбище были нескончаемо  долго.
     Как  всегда, вид развёрстой могилы произвел тяжёлое впечатление на присутствующих. После стонов и криков, сопровождавших опускание в неё гроба, все стали подходить, чтобы бросить   горсть праха,  и на короткое время  наступила тишина. Но стоило  рабочим начать  закапывать   яму,  как  снова поднялись  ропот и стенания. Толпа придвинулась.  Нежными  цветами  голубели  аптечные маски.
     Николай Всеволодович смотрел на похмельных  работяг и думал: «Да, это не Шекспир, это гораздо хуже! Где весёлые и бойкие могильщики,  после каждого  взмаха заступа  отпускающие  сентенцию или  парадокс?  Их нет и никогда не было. Да и автор ли «Гамлета» Шекспир? Хрен теперь разберёшь, как и с «Тихим Доном»…
     Но тут наконец-то могилу закопали, а земляную гробничку сверху оформили и утрамбовали ударами лопат плашмя.
     Провожающие подступили со всех сторон и стали облеплять длинный холмик венками и корзинами  искусственных цветов, а сверху втыкать букеты живых. В это занятие вкладывалось столько страсти, как будто для покойника это имело важное значение.
     Через пять минут могильный холмик напоминал клумбу. Для крепости и чтобы  ничего не спёрли, весь этот ансамбль несколько раз  опоясали скотчем. Вид могилы сделался окончательно неэстетичным.
     «Да-а, - подумал Николай Всеволодович, приставляя чужой  венок и отступая,  - это нужно не мёртвым, это нужно живым.»
     - Будешь ставить памятник, - обратился старший «копач»  к заплаканной вдове, - ставь один, себе пока не ставь - просядут.
     И ушёл, не дожидаясь благодарности.
     И тут, когда Николаю Всеволодовичу уже казалось, что финиш близок, все только и началось.  Перед свежей могилой нарисовался молодой поп и взмахнул кадилом…
     Из-за высокого спроса батюшки были нарасхват, а особо почитаемые старцы из Свято-Духовского монастыря вообще недоступны для простого клиента и обслуживали лишь ВИП-покойников.
     Этот, неизвестно откуда взятый  «пан-отец»  греко-католической «церквы», взялся за дело серьёзно.
     Не менее двадцати раз, как показалось Николаю Всеволодовичу, он повторил  длинную фразу, содержащую, в-общем, только одну конструктивную мысль: «Помилуй нас, Господи!»
     С небольшими вариациями и отклонениями это продолжалось минут сорок. Иногда мелькали слова «Исаак», «Авраам», «Яков» и «народ израилев».
     «Как всё-таки странно, - думал Николай Всеволодович, крестясь и кланяясь со всеми, - что ересь   иудейской секты утвердилось в таком антисемитском месте как Европа и Тартария. Прав был Ницше, когда смеялся, что северные варвары духа не в состоянии  постичь парадоксальную идею распятого Бога. Молились бы себе Перуну и Одину, приносили  пленных в  жертву  и не мучались. Да-а, наделали  делов  Святой Константин со Святым Владимиром!»
     Под речитатив греко-католического бати, Николай Всеволодович изо всех сил старался не заснуть стоя. Он с усилием моргал,  крепко сжимая веки и широко  распахивая глаза.
     Уже с ненавистью разглядывал он чересчур лёгкие для ноября батюшкины туфельки, выглядывающие из-под рясы, похожей на длинную рубаху старого учителя кунг-фу  из ранних фильмов Джеки Чана . Под замызганной скуфейкой  виднелась мирская прическа, казавшаяся сальной. А манера греко-католика не прерывая монолога приподнимать крышку кадильницы,  проверять  содержимое и подсыпать свежего ладану, была слишком хозяйственной и отвлекала присутствующих от высоких мыслей.
     Как ни набожна была толпа провожавщих Вовку Хромова в последний путь, но и она  устала, и крестилась уже  без истовости.
     Находившись за утро по свежему воздуху и заработав аппетит, то один, то другой слушатель нет-нет, да вспоминал о ждущем его поминальном обеде.
     Хромовы были  во дворе самыми  богатыми, поэтому можно было рассчитывать на тучных агнцев и жирных  тельцов в   «ритуальном»  кафе «Вечность».
     В-общем-то, Николая Всеволодовича никто особо не приглашал на поминки, рассчитывая, что он, как культурный человек, поприсутствует только на выносе, а на кладбище уже не поедет и на поминки не придёт.
     Но Николай Всеволодович,  смотревший на всё широко,  пренебрег   условностями и пошёл.
     В десять часов утра он уже прохаживался перед моргом Третьей Городской, придя одним из первых.
     Умерших от КОВИДа уже никто не отпускал домой,  хоронили прямо из морга  и отпевали на месте.
     К пол-одиннадцатого  у дверей последнего  пристанища собрались все.
     Вдова Хромова,  Тамара Иосифовна, поддерживаемая под руки друзьями и родственниками, ходила взад и вперёд, иногда останавливаясь, прикрывая глаза рукой и взрыдывая.
     Николай Всеволодович, который не раз на лавочке перед  подъездом  слушал пьяные излияния покойного Вовки, что он  скоро  прибьёт  эту конченую  суку, смотрел на все со зрительским интересом.
     Дверь морга приоткрылась, и вся толпа из тридцати шести человек в едином порыве подтянула маски до глаз.
     - Какая фамилия у покойника?  - спросила высунувшаяся баба в страшном белом халате.
     - Хромов! - печально выкликнули все.
     - Хромов! - пискнула вдова. - Нам  его вчера  уже в  гроб  ложили, полированный, из  дуба! - и опять взрыднула.
     Баба захлопнула дверь, а в толпе пошли тихие разговоры о перепутывании покойников, о замене гробов на более дешёвые и о других подобных  вещах.
     Наконец, придя к консенсусу, что перепутать покойников это всё же лучше, чем младенцев в роддоме, стали ждать дальше.
     Венки были составлены как ружья  в козлы, букеты женщины  прижимали к груди, а мужчины отошли, закурили и тихо заговорили о политике.
     Время от времени все поглядывали, не покажется ли из-за угла  кладбищенский  катафалк  с  чёрною каймою  на бортах.
     Прошли уже пол-часа, как  должны были подать транспорт, а он всё не ехал, и вдова стала уже серьёзно переживать, не опоздают ли они в  «Вечность», заказанную  на час дня.
     Ждали знакомый всему городу жёлто-чёрный «ПАЗик», поэтому никто не обратил особого внимания на лихо подкатившую к крыльцу замызганную «Газель» без всяких знаков различия.
     И только когда оттуда  вылезли  четверо  в  скафандрах из несвежей марли,  все поняли что это за ними.
     Четверка, топая бахилами, зашла в морг, через минуту появилась вновь, неся за ручки гроб в целлофане   и не успели провожающие моргнуть глазом, как ужасное жилище покойника уже было задвинуто, скорее - вкинуто в «Газельку», а  хлопцы сели и медленно покатили  по аллее, как бы приглашая всех следовать за собой.
     Тут только до всех дошло и все рванули к машинам,   чтобы ехать по Большой Бердичевской  за город  и, мимо Гидропарка,  на кладбище «Дружба».
     Николай Всеволодович не то чтобы юркнул, а просто оперативно залез в арендованный девятиместный «мерсик», причем одна бабка-раззява осталась стоять посреди двора. Тогда бабку посадили  во вдовий джип и все  выехали.
     … Наконец-то, умучив и измаяв всех своим греко-католическим каноном, батюшка добрался до конца и, перекрывая грохот работающего по соседству  экскаватора, возгласил «Вичну памьять» безвременно усопшему «Володымыру».
     Николай Всеволодовичь давно уже не крестился и  переминался с ноги на ногу как застоялый конь.
     Но может быть он был неправ,  и служба была нормальной, даже укороченной, просто ему  не с чем было ее сравнить, так как он всегда избегал таких грустных вещей как отпевание и никогда его не слышал от начала до конца. Придя туда,  где кто-то умер, Николай Всеволодович на полуцыпочках подходил к гробу,  пристально смотрел на дорогого покойника и, наконец, вздохнув и понурясь, отступал в коридор и дальше на улицу - курить…
     Томкин брат подошел к батюшкину джипу  рассчитаться, а все, вздыхая, сморкаясь и печально оглядываясь, потянулись на кладбищенскую  автостоянку.
     Ритуальное  кафе «Вечность» было  недалеко,   по трассе.
     К счастью, в него успели как раз вовремя, а то Николаю Всеволодовичу уже   казалось, что с поминками  будет «галима шугурова»,   и продукты придётся забирать сухим пайком, а горячие блюда вообще неизвестно как.
     Стоя в мужской очереди на помывку рук, Николай Всеволодович разделял общее сдержанное нетерпение,  позволительное для проголодавшихся и пока ещё живых, людей.
     «Да-а, - подумал Николай Всеволодович, осушив руки туалетной бумагой, входя в поминальную залу и незаметно рыская глазами по столу, - умер Берлиоз! Но мы-то живы! Так не пропадать же котлеткам «де-воляй»?
     «Де-воляй» не «де-воляй», но когда Николай Всеволодович уселся в конце стола среди незнатных знакомых и бедных родичей, причем одна молодая девочка осталась стоять и чуть не плакала, пока ей не «доставили» прибор, -  то убедился, что первая, «закусочная», смена была превосходна.
     С отвращением скушав чайную ложечку недоваренного риса - неизбежной «свяченой кути», Николай Всеволодович, пользуясь свободой, принятой на поминках, быстро раскупорил пузатую бутылку «Первачка», скорбно улыбаясь, разлил водку  по ближайшим  рюмкам;  дамам же галантно предложил и налил вина; проследил, чтобы у всех был запивон -   «Кока-кола»  или  минеральная вода «Миргородская», - махнул свою рюмку и отдал должное великолепной мясной нарезке, настоящему твёрдому сыру, селёдке под лучком, тушеному  минтаю, соевым котлетам, салатику из капустки и другим кушаньям, возбуждающим, но не утоляющим  аппетит, как когда-то было  положено  у помещиков. И хотя у помещиков, насколько помнилось Николаю Всеволодовичу, фигурировали пять-шесть сортов  водки, икорка, грибки и заливной поросёнок, но он и без поросёнка чувствовал себя Чичиковым в гостях у помещика Петуха из второго тома «Мёртвых душ».
     Но вот начали одно за другим подавать горячие блюда, и организм Николая Всеволодовича, измученный мороженой селёдкой и волосатыми куриными задницами,  взыграл и пришёл в полное упоение.
     Поспешно, но не без благородства, наворачивая  голубцы ,  шницеля  и картошку-пюре  с кусками  мяса, Николай Всеволодович не забывал искоса поглядывать на других участников тризны, чтобы не оказаться единственным жующим.
     Но пока что все налегали на кушанья и напитки, на время забыв о своей скорби.
     Очень часто с дальнего конца стола, где сидела вдова, раздавался печальный  возглас: «Наливайте!»
     В его лаконичности, столь уместной в подобном случае, чудилась некая обрядовость,  эдакая  седая старина,  какое-то даже  «Слово о полку Игореве».
     Но Николаю Всеволодовичу не требовалось напоминаний и он махал рюмку за рюмкой, уже, следует это сказать откровенно,  забывая «освежить» вино в дамских бокалах, а также наливать  мужчинам-соседям.
     Уже дважды он ронял вилку на пол, сопя, наклонялся, шарил у себя  под ногами,  раскрасневшийся,  вылезал из-под стола и каждый раз говорил: «Вот она - намотана!» - и при этом смеялся, чего обычно старался не делать, так как у него отсутствовали шесть зубов.
     Наконец, махнув последнюю рюмку и придвинув к себе блюдо  с чем-то, напоминавшим  окрошку  на  жидком майонезе, Николай Всеволодович обратил внимание, что все  стоят, а он один сидит. Он тоже встал, с шумом отодвинув стул, склонил голову и сложил руки на причинном месте, как это делают мужчины, слушая  «Отче наш». А  потом вместе со всеми гуськом потянулся из-за стола, по пути загребая из ваз конфеты  и суя их в карманы.
     На улице  Николай Всеволодович долго застегивал «молнию» на куртке, возвращался за кепкой в залу, где уже шли другие поминки,  шёл  на улицу покурить,  снова возвращался  попить минералочки и опять выходил на улицу.
     Наконец,  уразумев, что арендованный «бусик» уже давно укатил,  а  из ихней компании  остался он один, Николай Всеволодович пошагал домой.
     Он шёл походкой  портового грузчика, целый день таскавшего десятипудовые кули по крутым сходням  и теперь бредущего  к  чахоточной жене и голодным деткам в свою лачугу  на Пересыпи.
       Денег на маршрутку у него не было и на троллейбус тоже.