Терапия по Брайлю

*С глубокой благодарностью Павлу Пересу за невольно подсказанную фабулу, которую я        использовал для своего рассказа.
Всем рекомендую побывать на экскурсии Павла по памятным местам блокадного Ленинграда: https://youtu.be/oCjbtY7gmFA?si=I2wmlhni6rl9APqR
**Уведомляю уважаемого  Читателя, что имена и фамилии героев моего рассказа совпадают с реальными людьми совершенно случайно. Эти совпадения не преследуют какой-либо выгоды и служат лишь поводом для упоминания достойных людей. Я не исключаю вероятность того, что реальные люди, многие эпизоды жизни которых, нам не известны, могли бы быть в описываемых обстоятельствах и вести себя подобным образом. Все действия поименованных героев описаны исключительно в положительной коннотации. Уверен, что у потомков не будет оснований для претензий в мой адрес.
*** Луи Брайль (родился 4 января 1809 года, в городе Кувр, Франция — умер 6 января 1852 года, в Париже) — французский тифлопедагог, литератор и музыкант.
В 1824 году разработал рельефно-точечный шрифт для незрячих и слабовидящих людей, названный в его честь шрифтом Брайля. Это гениальное изобретение используется по сей день во всём мире.


       Кира Георгиевна шла на работу. Не шествовала, как прежде, высоко подняв голову и снисходительно принимая жадные мужские взгляды. Да, она была необычайно хороша. Хоть и роста небольшого, но очень ладно скроена, да и манеры.… Ох, манеры!.. Идти было трудно. Опухшие ноги (какие были ножки!) приходилось подставлять под себя на каждом шаге. Кира дышала широко открытым ртом – воздуха не хватало. Кира придумала способ передвижения: на счет «раз-два-три» она останавливалась, ловила воздух, насыщалась кислородом, как могла, затем делала десять шагов, последние почти бежала, хваталась руками за какую-нибудь опору, дышала на «раз-два-три», опять десять шагов. Еще двух месяцев не прошло, как город в блокаде, но Кире голодная жизнь давалась тяжело: особенно трудно было обходиться без овощей. Малые запасы витаминов в организме закончились очень быстро. Живот вздулся от газов (думали – беременная – без мужа), газы время от времени выходили наружу, вызывая неприятные ощущения у себя и других. Ну, у этих, других, было тоже самое, привыкли, иногда криво улыбались, когда извержение было особенно некстати. 
Вот уже несколько дней, как Кира перемещается по городу с «грузовым прицепом»: сотрудники библиотеки решили подбирать бесхозную литературу. Каждый приспособился, как мог: Кира подобрала детскую коляску, дядя Коля, а вообще-то, заместитель директора по административно-хозяйственной части, Аникин  Николай Иванович, подправил, подогнул, подмазал и поехали! Коляска эта и мешала  - улицы были завалены щебнем, но и была подпоркой слабеющему телу. 
Необычно долго выла сирена - артобстрел – мальчишки уже научились по звуку определять тип снаряда и место расположения немецких батарей. Кира  зашла в первое парадное, что оказалось по пути – спускаться в подвал не было сил. Рвануло совсем рядом, за углом. Сирена смолкла, подождали еще несколько минут и стали потихоньку выходить. Кира прошла вперед, завернула за угол – так по пути было – дом продолжал расползаться и рассыпаться. Сколько же этажей было? Семь или восемь? Жильцы все добивались, чтобы лифт сделали, получили разрешение, а тут война.
Кира закашлялась на шестом шаге, жадно, по-рыбьи, захватывала воздух вместе с пылью и гарью. В глазах помутнело от едкого дыма – пожар только разгорался. Горели перекрытия, мебель, книги, люди. Особенный запах горящих человеческих тел был пронзительным и стойким. Было только начало ноября, каннибализм еще не стал повседневным явлением. А через несколько месяцев озверевшие смельчаки бросались в огонь за жареной человечиной.
На груде кирпича сидела девочка лет двенадцати, на лице застыла маска полуулыбки. Девочка была в домашних тапочках и легкой курточке – не по погоде. На руках сидел беленький розовоухий котенок.
Кира хотела подойти поближе, зацепилась за какую-то железку, упала.
- Девочка, помоги мне, пожалуйста, встать!
Девчушка встала, попробовала сделать шаг, ощупывая ногой землю, остановилась. Она была слепа.
- Стой, не надо, я сама!
Кира встала, цепляясь за ту саму злополучную железку, схватила девочку за руки.
- Как ты здесь?
- Я здесь живу, жила, в этом доме, что был… Папа, мама, там и брат Андрюша… Девчонка, наконец, разрыдалась, уткнувшись в Кирино плечо.
- Я видела, как они падали с шестого этажа.
- Видела?
- Видела! Я только сейчас перестала видеть, дым очень вонючий, правда? Пойдемте на чистый воздух, может и в глазах прояснится.
- Как звать тебя, милая?
- Аня. А вас, тетя?
- Кира Георгиевна. Зови меня просто тетя Кира. Хотя, я еще молодая для тети. Мне всего двадцать четыре. А тебе?
- Четырнадцать. Как мне жить теперь? Тетя Кира?
- У тебя есть кто из родственников в Ленинграде, Анечка?
- Нет, обе бабушки и дедушка еще летом уехали с заводом в эвакуацию, а мои родители и мы с Андрюшкой не успели.
- А как ты в домашних тапочках, да еще с котенком здесь оказалась?
- Я выскочила очередь в булочную занять – карточки, что родители принесли, отоварить. Да и просто родителям надо было вдвоем побыть – месяц не виделись – в разные смены работали. Я и вышла, чтобы им не мешать – я уже большая, понимаю.
- Так, Анюта! Здесь мы горю не поможем. Вечером, как огонь догорит, пойдем, поищем, что из вещей найдем, а сейчас пойдем ко мне на работу, помоешься, может, что-нибудь из еды найдем, а там и решим, что делать.
Кира сделала несколько шагов и увидела упавший книжный шкаф с выпавшими из него книгами.
- Анюта, постой немного, держись за коляску это не для ребенка, для книг. Я библиотекарь – подбираем  бесхозные книги. Подожди!
Кира пробралась к шкафу, с опаской посмотрела на нависающее перекрытие – схватила стопку книг – тяжело – отложила немного, отнесла к коляске. Так она сходила раз пять, едва увернулась от падающих обломков. Сверху упало еще несколько головешек,  книги загорелись.
- Пойдем, Анечка, спасла, что смогла.
- А о чем книги, тетя Кира?
- Я еще не посмотрела толком, что-то техническое, в основном на немецком языке.
-  У папы тоже было много книг на немецком. А дверцы шкафа стеклянные?
- Да.
- А на левой дверце портрет товарища Сталина приклеен?
- Да!
- Это наш шкаф. А картинку я приклеила, Вначале родители хотели отругать меня, но когда увидели, что это портрет товарища Сталина, промолчали.
Аня зарыдала в голос, размазывая сопли и слезы по лицу. Кира достала платок, стала утирать Анино лицо. Котенок потянулся к Аниному лицу, стал вылизывать.
- Не бойся, я помогу тебе!
Подошли к зданию библиотеки.
- Смотри, Аня, это Публичная библиотека, я здесь работаю. Ой, извини, я сказала подлость. Нет, я уверена, что ты будешь видеть, обязательно!
- Девочка со мной, после бомбежки, умоется.
- Только недолго! Проходи! 
 Через полчаса в отдел зашел майор Ганский Виктор Исидорович – начальник Особого Отдела. Он уже «был в курсе»:
- Ну как ты, сестричка? У меня у самого жена и дочь под обстрел попали на станции Мга. Слыхали? Последний эшелон был. Немцы его в пух и прах раскатали, сволочи. Война! Так что делать будем, Кира Георгиевна?
- Я думаю, что жить Аня сможет у меня – квартира большая, Олег, я уверена, возражать не станет. Помогите, Виктор Исидорович, с документами.
- Нет проблем, девушки! Я уже запросил соответствующие органы – домовая книга сохранилась, так, что Аня получит все необходимые бумаги и про себя и про смерть родителей и брата. О захоронении  справка будет через день-два. Присутствовать Анне при этом событии не следует. Карточки тоже восстановим. Аню надо глазнику и невропатологу показать – я помогу, надо по-быстрому, пока врачи еще не все на фронт не отбыли. И еще: скоро ,0
настанут совсем трудные времена, может быть голод – кошку берегите съедят. Чем меньше народу будет знать о ней – тем лучше. Воду давайте без ограничений, а человеческой еды – нет. Только объедки – так она приучится мышей ловить и сможет выжить. Понятно? Аня кивнула:
- Только это не кошка, это Тарасик, котик.
- Это не важно. Важно, что вы любите друг-друга.
Тарасику устроили место жительства под большим креслом, в коробке. В углу за шкафом – отхожее место  - ящик с песком. Кире забот прибавилось, но, наблюдая сценки общения Анечки с Тарасиком, слезы радости и умиления сдержать не было возможности. Тарасик понял наставления товарища майора и в рабочее время тихо лежал на своем месте. Но ночью он бушевал, носился по столам, мог и лампу опрокинуть. Додумались лампы в подвал убрать – все равно электричества нет. Через две-три недели Тарасик стал вести себя спокойнее, мог подолгу сидеть в углу, выжидая жертву. Так проснулся в нем инстинкт охотника. Видимо, Тарасик вполне себя мог прокормить – он возмужал, лапы удлинились, шерсть блестела. Хорошее дело делал этот зверек - мыши – первейшие враги книг и картин. В феврале 42 года, в самые трудные дни, Аня проснулась (давно уже работники перешли на казарменное положение) от царапания. Тарасик гордо сидел рядом с топчаном, на котором спала Аня, держа в зубах мышку. Она еще пыталась дрыгаться, но бесполезно – Тарасик уже был опытный охотник. Аня вначале испугалась, позвала Киру: вместе поняли, что Тарасик принес свою добычу – поддержать друзей. Как могли, объяснили товарищу, что он может сам это съесть. После долгих уговоров Тарасик так и сделал. Куда от девал шкурки и кости от своей добычи – не веломо, нигде найти отходы не удалось никому. По весне, когда стаял снег, Тарасик пропал. Вышел погулять и не  вернулся. День-два-три не было, потом явился с обкусанным ухом, ранами на шее. Подлечили, а он опять пропал, уже навсегда – знатоки говорили, что это гормон в нем сыграл – подружку, наверное, нашел.

Про Ганского ходили слухи, что он был чуть-ли не главный советский разведчик в Европе. С началом войны он тайными тропами вернулся в Союз. Ганский успел до полной блокады отправить в Мелекесс несколько эшелонов с наиболее ценными архивами библиотеки. В его могуществе и добрых намерениях никто не сомневался.
  Кира выдала предложение об открытии ясель и детского сада для сотрудников библиотеки. Идея быстро была одобрена руководством. Нашли небольшое помещение, главное, чтобы окон было поменьше, для сохранения тепла, да и жизни. Новая директриса Егоренкова Елена Филипповна немедленно подхватила «инициативу масс», как тогда говорили, и пошла с делегацией энтузиастов выявлять разные разности, которые в новых условиях могут стать востребованными. Так, откопали в горе мусора восхитительный десятилитровый самовар, который благополучно пыхтел и согревал народ все блокадное время. Никто и не сомневался, что чай из самовара «на щепочках» вкуснее «электрического. Нашлись и металлические шкафы, которые для продуктов хорошо можно приспособить – от мышей защита. Дядя Коля пообещал печку-буржуйку сварганить. Танечка из соседнего отдела уже и списки детей составила, обговорила с людьми, кто-что из посуды и одежды принесет. Расписание дежурных тоже в полчаса появилось. Детей от года и до десяти (школы уже почти не работали) оказалось двадцать семь человек. Многие родители облегченно вздохнули от такой идеи – всем во спокойствие будет. Очень хорошо для всяких съедобностей шкафы-картотеки подошли: и размером невелики, и надпись о содержимом сделать удобно.
Через несколько дней товарищ Ганский обратился к сотрудникам:
- Товарищи, у кого есть силы и желание, поедем на добычу провианта. Майор достал по своему ведомству грузовичок, за баранку сел все тот же дядя Коля и команда из десяти человек отправилась в путь. Выехали пораньше, еще темно было и по прогнозу дожди сплошные – немцы в такую погоду не летают. За городом в северном направлении оказалось несколько заброшенных домиков. До войны там был пионерский лагерь, а потом «скорострельные» курсы для сотрудников ГПУ. На этих курсах Ганский преподавал недолго, пока в Публичку не назначили. С началом гитлеровского наступления на Ленинград учебу быстро свернули – немецкие патрули неоднократно  шныряли поблизости. Майор показал грядки, что жены преподавателей посадили - лук, капуста, картошка и прочие корнеплоды, с пионерских времен и несколько яблонь оказалось, сплошь плодами усыпанных. В лесок успели сбегать – грибов-ягод набрали. Дядя Коля веток хвойных нарубил – еще в Гражданскую от цинги спасались. Прошлись по комнатам – сначала некоторые сотрудники возмутились:
- Что мы, мародеры какие-то.
- Какое это мародерство, товарищи – мы же для живых стараемся, чтобы силы поддержать. Жалко, если это все пропадет, или фашист потопчет.
Последний аргумент оказался самым сильный. Нашли и одеяла армейские, и белье постельное, и из посуды кое-что, даже еды разной немало. Учреждение это свернули в спешке, но еще до установления блокады, поэтому съестное еще не имело особой ценности. Нашлись и крупы, и макароны, и соль с сахаром, даже чай настоящий. Мыши почти ничего не тронули – продукты на высоко подвешенных полках хранились. Прихватили даже дров немало – бревнышки березовые и осиновые поставили вертикально вдоль бортов. Загрузились по полной, поехали. Тучи постепенно расходились к горизонту, счастье, что к западу, в сторону немцев. Несколько раз останавливались – мотор перегревался, ждали, пока остынет. В городе было еще опаснее: несколько раз начинался обстрел – не останавливались. Дядя Коля боялся, что если остановятся, стронуть с места перегруженный грузовичок «Руссобалт» не сможет – бензин на исходе. Уф, приехали! Разгружать сбежалась вся библиотека. Директриса выделила помещение  для кладовой, уже сделали уборку, поставили железные шкафы из спецхрана. Опись продуктов и прочих вещей составили по ходу разгрузки. Нашлись и добровольцы что-то починить, постирать, приспособить к новой жизни.
Эти запасы немало поспособствовали поддержанию жизни сотрудников в последующие тяжелые годы. Несколько раз удавалось пополнять запасы – грибами, ягодами, даже рыбой один раз – пруд в одном заброшенном парке промерз до дна, так рыбу вместе с питьевой водой выковыривали.
Кира нашла в запасниках библиотеки немало книг по системе Брайля. Оказывается, что еще в начале девятнадцатого века слепой парень изобрел эту систему из выдавленных точек. Нашлась и машинка для печати «по Брайлю». Осваивали тактильную премудрость совместно: время от времени Аня взрывалась: пальцы дрожали, не всегда точно попадали на «пупочки». Аня и Кира успокаивали друг друга, плакали вместе, а потом снова и снова ощупывали страницы. Некоторые экземпляры книг от долгого бездеятельного лежания покоробились, потрескались – читать было очень трудно, почти невозможно. Тогда Кира пыталась вспомнить, что и как было написано в «нормальной» книге, иногда они сочиняли целые сцены романа или повести, а то и просто «переворачивали» сюжет. Так, сочетая творчество и занудное приучение пальцев к ползанию, постепенно Аня открыла для себя еще один маленький кусочек внешнего мира. Это укрепило Аню настолько, что через месяц она взялась читать книги для свободных слушателей..
В декабре месяце на территории Дворца Пионеров (Аничкого дворца) работники Публички открыли библиотеку с выдачей книг на дом. Боялись вначале, что изможденные люди будут брать книги на растопку или просто по бессилию своему вернуть не смогут. Нет, опасения оказались напрасными – таких случаев за все военные годы было менее десяти.
Иногда собиралось до двух десятков человек. Когда мороз становился совсем невыносимым, людей приходило еще меньше, но иногда, наоборот, библиотека превращалась в ночлежку – стреляют, потом комендантский час – на улицу не выйти. Заходили патрульные – в библиотеке было не намного теплее, чем на улице, но в обществе веселее. «Буржуйка» - недаром ее так прозвали - жрала дров много, а тепла давала мало. Кто-то сообразил: помалу натащили кирпичей, печку обложили, песком зазоры засыпали – стало лучше.
Люди тянулись в библиотеки, почти все городские «кладези знаний» стали своеобразными клубами: лишь несколько библиотек, развороченных бомбами и снарядами, закрылись. В Аничков Дворец благодаря художникам- маскировщикам, не  попало ни одной бомбы, хотя в здание самой Публички было четыре. В ноябре-начале декабря электричество еще временно подавали, а потом и вовсе прекратили – топлива для тепловых станций не было – кончилось. Лишь оборонные предприятия и госпитали получали электроэнергию, в основном, за счет местных генераторов.  На дверях «Пионерской», как ее прозвали, библиотеки повесили объявление: «Книги для чтения после 14 часов будут выдаваться лишь тем гражданам, которые принесли с собой свечи или лучины». А и утром в помещении было сумрачно: окна были заложены мешками с песком – и для тепла и для безопасности.
Библиотека превратилась в действительный театральный зал: Анюта восседала в самом теплом углу – свет не нужен, Аня читала вдумчиво, даже, можно сказать, вдохновенно: она помогала себе и мимикой и жестами, иногда, даже, вставала и показывала книжную ситуацию всем телом. Зрителей-слушателей набиралось несколько десятков. Иногда заранее просили подготовить то или иное произведение. Слух дошел и до Ленинградского радио – Аня несколько раз выступила, заслужила не только аплодисменты, но и несколько пластинок с записями лучших советских чтецов и актеров. Кира несколько раз пыталась заменить Аню пластинкой, но народ возмутился и пригрозил обструкцией. И соглашался только пару раз, когда Аня болела. Прослушивание пластинок  заменили горячим обсуждением прочитанных произведений.  Аня сидела в своем углу и улыбалась. Постепенно и она стала принимать участие в спорах, чем снискала особое к себе уважение. Читатели все равно несли и несли пластинки, просили Аню разучить или просто пересказать, но «своим голосом». Перезаписывать голоса с пластинок на картон по Бралью, было делом тягомотным и неблагодарным и, поэтому, Аня прослушивала записи на патефоне несколько раз, а потом пересказывала, часто «своими словами» - памяти на длинный рассказ не хватало. Так, постепенно, стало забываться то кошмарное ноябрьское утро, падающие люди.… Иногда, все-таки, воспоминания скручивали тело и душу, тогда, не в силах естественно рассмеяться «по ходу пьесы». Аня шептала:
- Герой смеется, все смеются, а вы?
Температура не только за окном, но и внутри домов снижалась, пайки тоже уменьшались и достигли 125 грамм для детей и иждивенцев. Продуктовые заготовки, сделанные осенью, кончились в январе, однако они позволили поддержать детей сотрудников в самое тяжелое время. В феврале паек чуть увеличили – Дорога Жизни заработала, да и людей в городе стало меньше и из-за «естественной убыли», и за счет эвакуации.
Постоянный голод был не единственным и мучительным «блокадным» чувством. Человек осознавал свою эмоциональную и физическую неполноценность.
Путь от Публички до Большого Дома на Литейном был не близкий – километра полтора, а то и два, но Кира каждую неделю продолжала ходить в справочное бюро Большого Дома. «Раз-два-три – вдох, три-четыре – выдох, постоять. Коляска помогала – надежная опора, с книгами или дровами – легче, но идти труднее. Каждый раз Кира получала один неизменный ответ: «Сведений о местонахождении гражданина Дубова О.В. не имеем». Еще горе - не успели попасть на прием к знаменитому невропатологу – ушел на фронт и «пропал без вести».
Единственный источник положительных эмоций – воспоминания о совместной жизни с Олегом. Аня, умница, просила рассказать еще и еще раз. Эти многократные повторы не давали любимому образу потускнеть. Кира и о довоенной жизни рассказывала. Жапь, но Анечке рассказать было нечего – по малолетству не интересовалась жизнью родителей, да разговорчивые люди в те жестокие времена перевелись.
  Кира окончила школу с золотой медалью, и все ВУЗы были для нее открыты, но она выбрала Библиотечный Институт, который был вдалеке от генеральной линии устремлений молодежи конца тридцатых годов. Но Кира сочла главным критерием качества будущей карьеры – тишину и спокойствие. Спокойствие оказалось относительным: как «отличницу, стипендиатку, спортсменку, и комсомолку, Киру направили в научно-технический отдел Государственной Публичной библиотеки. Работы оказалось много: в практику вводилась новая система учета литературы. Фактически приходилось переписывать множество каталогов полностью. Тогда, в самом начале своей библиотечной деятельности, Кира сразу отметила молчаливого парня, который не забывал поздороваться-попрощаться. Он всегда набирал множество литературы на разных языках – названия были весьма мудреные, что-то научно-техническое. Как-то раз окончили работу одновременно, и парень – Олегом представился, пригласил в кино. Сходили еще пару раз в кино, в театр всего один раз – Олег до полуночи пропадал на работе, а потом и в ЗАКС направились – «расписались», как тогда говорили. Олегу почти сразу квартиру от работы дали -  так что жизнь наладилась весьма быстро. Олег готовил диссертацию, которую вскоре и защитил: защищал кандидатскую диссертацию, а оценили как докторскую. Кира почувствовала себя королевой, хотя и прибыла на защиту в старом, но тщательно накрахмаленном и отутюженном платье, надела на себя значительную улыбку и прохаживалась между столов, рассматривая ученую публику. Некоторые товарищи здоровались с ней, и Кира вспоминала своих посетителей.
Защита прошла не то, чтобы очень хорошо, а с блеском – высокая комиссия приняла во внимание не только высокую научную значимость работы, но и актуальное прикладное значение представленных результатов, присудила соискателю степень доктора наук, вместо кандидата.
Потом был банкет, первый в жизни Киры, банкет, и, хотя меню они с Олегом составляли заранее, на столе появились исключительно сюрпризы. Ну, кто бы мог подумать, что «утка конфи под соусом бешамель и  картофель а-ля дофинуа», это просто «утка, тушенная с картошкой»! Но все равно, было очень вкусно, хотя и необычно. Да, рядовой инженер не часто мог позволить себе такой экскурс в кулинарную сказку, тем более, в лучшем ресторане Ленинграда. 
  После защиты еще некоторое время ждали утверждение ВАКом, но это прошло без сюрпризов. Олега повысили в должности, существенно прибавили оклад – можно и в ресторан сходить. Нет, Кирочка готовила лучше, хотя и не так пикантно. 
.Вдруг, однажды Олег получил направление в заграничную командировку – прочесть свой доклад, послушать другие. Вернулся весьма радостно возбужденный:
- Представляешь, эти буржуины ведут исследования в том же направлении, но существенно отстают от нас. Все допытывались у меня  о деталях, приглашали лекции читать и вести исследования в разных странах – вот вам! Я советский человек и мне чужих пирогов не надо! Я немедленно, конечно, доложил нашему сопровождающему – он поблагодарил за бдительность – все хорошо.
Подарок от начальства – квартира – был почти несбыточной мечтой для большинства молодых специалистов. Можно считать, семье Дубовых несказанно  повезло, У Олега была только комнатенка на одну койку в коммуналке, а у Киры - угол в общежитии в пятиместном «номере». Хорошо, что родители Олега успели бабке в Ленинград закинуть ребенка и прописать его там. Так бабка померла недавно, - Олегу комната в «коммуналке» досталась – там молодые и открылм счет совместно прожитым годам.
У Киры ничего не было – как родителей сослали, так ее определили в детский дом, фамилию сменили и объяснили, что теперь она не Красногорская, а Ганевская и родители ее погибли в автомобильной катастрофе. Кира не поверила ни одному слову офицера из НКВД - большая была девочка, двенадцать лет уже. Кира губу прикусила, и обет молчания на себя наложила. По этому вопросу, конечно. Затем без препятствий, библиотечный институт, Публичка, Олег. Большую красивую квартиру родителей часто вспоминала: там было очень интересно – книги, картины, фигурки разные фарфоровые. Про каждый предмет родители могли часами рассказывать: откуда эта вещь, что значит, как с другими предметами дружит – музей. Видимо, родители Киры были большими начальниками, да как-то, где-то, не угодили советской власти, или начальнику, какому поменьше, что хотел родительскую должность или квартиру занять. А то и другое вместе.
Молодожены решили устроить большой праздник: и свадьбу полугодовой давности и новоселье, и день рождения Олега с круглой датой – тридцать лет уже. Да, так кого же пригласить? У Киры на работе все тети и дяди были солидные, пожилые, - сопливой девчонке не гоже их в свою семейную жизнь встраивать. У Олега неформальные связи вне работы не поощрялись – об этом «особый отдел» предупредил особо.
- А, будем одни, вдвоем!
Кира набрала в библиотечном буфете бутербродов с икрой и рыбкой, колбасками твердого копчения. Олег с работы отпросился пораньше, купил торт в «Метрополе», бутылку грузинского вина. Кира про цветы не забыла – все было очень празднично!
Но какое-то чувство тревоги не покидало их обоих – не понятно, что могло служить причиной – на работе все спокойно,   Киру даже завотделом похвалил за предложение по открытию подшефной библиотеки. Там и места достаточно – Дворец пионеров, как раз напротив Публички. Решили там открыть детскую библиотеку. Легли спать пораньше, обнялись, прижались друг к другу сильно-сильно и провалились в сон. Разбудил сильный, настойчивый, даже агрессивный, стук в дверь.
- Открывайте, ГПУ! Открывайте немедленно, а то дверь сломаем!
Олег пробормотал:
- Сейчас, сейчас!
Натянул рубашку, спросонья на изнанку, открыл дверь. Ввалилось трое:
- Еще кто в доме есть?
- Жена.
- Вы Олег Владимирович Дубов?
- Да, я. А в чем дело?
- Вот предписание, собирайтесь. У вас десять минут.
Старший, под плащом знаков различия видно не было, помахал бумажкой и спрятал ее обратно в карман. До Олега только через несколько часов дошло, что если верить этому ГПУшнику, и там было написано «Предписание», то это, никакой не арест и даже, не «задержание», а просто он, Олег срочно потребовался на какое-то секретное совещание. Уже бывало несколько раз, когда за ним присылали машину и ночью также, но все было спокойно и вежливо. Обычно за час-полтора звонили по телефону и просили собраться к такому-то часу. А сейчас…
Кира, кутаясь в одеяло, вынесла «тревожный чемоданчик». Шел март сорок первого года и ночные аресты уже были весьма редки, но чемоданчик всегда был наготове. Олег не любил уменьшительно-ласкательных названий неодушевленных предметов – чемодан, хотя и маленький, но чемодан.
Олег оделся, надев рубашку правильно. Постоянно крутил в голове вопрос – что это значит? Все документы в порядке, уходя домой, рабочую тетрадь аккуратно под расписку всегда сдавал в спецчасть, лишнего нигде ничего не болтал…
Олег обнял Киру:
- Все будет хорошо, я скоро вернусь!
Олег пошел к двери, привычно взял ключи, офицер хмыкнул:
- Вряд-ли понадобятся.
На лестничной площадке засуетились: видимо, кто-то из охраны должен идти первым, но места на лестнице не хватило. Олега толкнули в угол, перестроились, пошли. В толчее, Олег успел ключи положить во внутренний карман пиджака и, самое главное, письмо от школьного друга выбросить. Ничего в этом письме предосудительного не было, потому и было важно от него избавиться, а то неумная фантазии следователя может в такие Тмутаракани завести!
Ехали недолго, потом лестницы, коридоры, лифты, подошли к двери номер 1214, втолкнули,
У двери встал часовой.
- Товарищ комиссар первого ранга, здесь у нас допросная, работают с подследственным.
- А где Дубов? Я просил привезти его ко мне?
- С ним сейчас и работают, товарищ комиссар.
- Чтооо?
Начальник пинком ноги распахнул дверь, услышал обрывок фразы:
- Признавайся, на кого работаешь, троцкистская сволочь!
Руки Олега были связаны за спиной, лицо распухло, на губах кровь.
Что ты творишь, мразь, садист? Было предписано «доставить»! А ты что делаешь?
- Так я так, для профилактики, чтобы сговорчивее был. Завтра к вечеру оклемается.
- А он мне сегодня, сейчас нужен! Олег Владимирович, как вы себя чувствуете? В больницу, быстро!
 А ты, кретин инициативный, отправишься на Чукотку пожизненных зэков охранять, рядовым!
Потом началась война. Под новый 1942 год пришло письмо. Олег поздравлял с праздником, извинялся за срочное исчезновение, просил кое-что.… Во-первых, Киру удивило, что письмо, хотя и в  конверт было вложено, но без почтовых печатей-штампов и в почтовый ящик на двери  брошено. Так в самом письме были странности: Олег писал собственноручно, но как-то особенно, будто старался привлечь внимание, как в той довоенной «шпионской» книжке, что читал-зачитывался весь Ленинград. Так, там описывался случай, как бандиты-диверсанты угрозами заставляли людей всякие производственные и государственные секреты выдавать. Попавшие в обработку граждане, будучи патриотами, предупреждали своих сослуживцев и родственников,  что попали «в ощип». Для этого привлекали внимание разными неправдоподобными описаниями нереальных событий, а то и несуразными просьбами. Олег никогда не употреблял уменьшительных эпитетов, а тут просил Киру передать людям, что вскорости обратятся к ней, «чемоданчик» с секретными идеями. Ну, во-первых, секретные материалы находились не в чемодане, а в папке, а в чемодане, хоть и маленьком, хранились ценности личного свойства: школьные  дневники, письма некоей Танечки, детские стихи, фотографии юных родителей, даже плюшевый мишка голубого цвета, почему-то. Кира сразу насторожилась – простой конверт, но адрес напечатан на машинке, обратного нет. Никаких заголовков и названий организаций – значит – частное. Но откуда они про чемодан и папку узнали? Или заставили Олега признаться и предложить кому-то своеобразный выкуп.
Кира решила, несмотря на строгое предупреждение авторов письма, посоветоваться с начальником Особого отдела Библиотеки. Как ни странно, этот майор не вызывал трепетного ужаса, который «органы» культивировали в народном сознании. Этот офицер несколько раз проводил беседы с сотрудниками на предмет соблюдения государственной тайны и препятствий зловредным действиям саботажников и вредителей. Майор даже попытался ухаживать за Кирой, но встретив спокойный и доброжелательный отказ, к Кире охладел и «переключился на молодую и свободную Танечку из соседнего отдела.
Кира все подробно рассказала и попросила папку в сейфе Особого отдела спрятать. Начальник поблагодарил за бдительность, сказал, что «даст делу ход». Письмо аккуратно вложил в новую папку и положил в ящик стола, а принять папку Олега отказался, потому, что может хранить только те документы, которые «проходят» официально. Но пообещал помочь и немедленно позвонил завхозу Николаю Ивановичу и попросил принять папку к себе на хранение.
- В этом месте никто не догадается искать, а Николай Иваныч мужик надежный, не волнуйтесь. Только давайте условимся, если захотите забрать папку, меня вначале предупредите.
Так и договорились. Кира папку отнесла дяде Коле, как его все называли. Николай Иваныч был занят делом чрезвычайным, он аккуратненько лучины лущил. Перед ним лежал календарь столетней давности, там он и откопал инструкцию по освещению деревенских домов. Дядя Коля сложил в пучок новосделанное, перевязал и положил в коробку, где уже лежало несколько пачек:
- Вот и знания предков сгодились – электричество подавали нерегулярно – вот-вот отключат.
Николай Иванович Кирину папку сургучной печатью скрепил, как на почте. Вложил в другую папку, внутри надписал, телефоны Киры и Ганского.
По указанию майора, Кира нашла такую-же папку, сам Виктор Исидорович раздобыл где-то чемоданчи, очень похожий на оригинал, собрали и «начинку». Кире очень не хотелось настоящии Олеговы сувениры, но кое-то пришлось положить. А в папку вложили разные описания и рефераты, которые делал Олег – ничего в них секретного не было – так, заметки на полях журналов. И еше: майор просил гонцов, что придут «за добычей» заманить в такое место, где их можно было бы арестовать. Придумали: Кира скажет правду – секретную папку она хранит в библиотеке. Кира подойдет с послами к проходной, вынесет им фальшивую папку,– тут «злодеев» и повяжут. Так и сделали: гонцы наведались через неделю, вначале пытались играть в Пинкертонов, разные хитроумные способы передачи предлагали, но Кира настояла на своем. Майор с сотрудниками завершили операцию.
За первые же блокадные месяцы численность сотрудников уменьшилась в десять раз до двухсот человек, а работы, как ни странно, прибавилось. Приезжали гонцы с запросами (почта не работала) по самым разным вопросам. Запрашивали не столько печатную продукцию, сколько уже отредактированные дайджесты и инструкции. Требовали методические материалы о ведении уличных боев, строительстве оборонительных сооружений, оборудовании и устройстве полевых и стационарных госпиталей, убежищ, складов. Большим спросом пользовалась литература по строительству ледяных дорог, гидрологии Ладожского озера, восстановлению трамвайного движения в городе. В Библиотеку обращались партизаны с запросами о расположении и состоянии болот в Ленинградской и Псковской областях. Медики спрашивали материалы об авитаминозе, голодном отеке, дикорастущих съедобных и лекарственных растениях. Одним из основных вопросов, который интересовал этих специалистов, была военно-полевая хирургия. Из госпиталей и с фронта поступали запросы о методах стерилизации инструментов, перевязочного материала и одежды. Однажды в режиме чрезвычайной секретности через товарища Ганского поступил запрос на карты эстонских сланцевых месторождений – это был важный источник горючего для фашистов. Сделали черно-белую копию на копировальном аппарате, а затем раскрашивали вручную. Несколько карт пришлось переделывать – распухшие пальцы не слушались. Баночки с краской грели на лучинках дяди Коли. В теплом кабинете директора работники собирались для согрева, общения и прослушивания радио. Радио не выключалось круглосуточно, ловили каждое слово Левитана: не пропустить сообщение о нашем стратегическом наступлении. Но такое услышали лишь через год, когда «дали жару» фашистам под Сталинградом. Но и в библиотеку пришел неожиданный праздник. Проникновенный голос Левитана сообщил об успешном бомбовом налете на месторождения нефтеносных сланцев и завод по производству авиационного керосина на северо-западе Эстонии. Все присутствующие молча встали, даже жевать перестали. Дядя Коля, зашел  к директору лучины поменять, вопросительно посмотрел на Евгению Филипповну:
- Такое событие и отпраздновать не грех!
- А почему нет, Николай Иванович?
Дядя Коля исчез на пару минут, вернулся с армейской фляжкой:
- По пятьдесят грамм, девочки, больше не сдюжите – слабы очень!
Зашел радостный Ганский – как узнал? Разведчик, все-таки. Майор торжественно выложил на стол две небольших шоколадки:
- Вот и закуска! Кто чистый спирт не сможет, морковным чаем разбавим.
Разлили по кружкам, чокнулись, выпили, улыбнулись, запели:
- Вставай страна огромнач, вставай на смертный бой!
Через пару недель товарищ Ганский позвонил по внутреннему телефону и попросил зайти. Майор встретил Киру улыбкой:
- Есть для вас  хорошие  новости, но вначале прошу подписать вот это.
- Что  это?
 - Подписка о неразглашении Государственной тайны, которую я уполномочен вам сообщить.
Кира подписала, не читая.
- Настоятельно советую больше так никогда не делать -  вас могут и подставить. Прочтите сейчас!
Да, бумага содержала ссылки на всякие статьи Уголовного Кодекса  и страшные кары за их нарушения.
- Читайте!
Первая же строчка вызвала озноб. Дрожащими руками Кира взяла бумагу, стала читать еще и еще раз:
- Ваш муж, Скворцов О.В. исполняет задание особой Государственной важности в соответствии с Приказом ГКО №…, и находится на территории Особого Объекта. Так как окончание работ в ближайшее время не предусматривается, Руководство Объекта приняло решение о допуске вас проживать совместно с супругом. Разрешение также распространяется на удочеренную вами Филиппову Анну Петровну.
Разрешение действительно в течение шести рабочих дней, начиная со дня первичного ознакомления с настоящим документом. Сообщать кому-либо о предстоящем отъезде категорически запрещено.
- Не волнуйтесь, Кира.
Майор впервые так назвал ее, по-дружески.
- Я вам помогу.
Машина была подана точно в назначенный день и час. В погрузке помогали водитель и сам майор Ганский. Вначале он заворчал, что много груза, самолет может не взять, но когда узнал, что в этих коробках тексты Брайля и даже печатную машинку прихватили, остался доволен.
Пока грузились, пришли плотники и дверь квартиры аккуратно заколотили досками.
Ехали долго, на север города, там лесок небольшой, Сосновка называется, в нем и прятался военный  аэродром. Летели полдня, с двумя посадками, общим направлением на юг – это Анечка определила и шепотом сказала Кире. Кира переживала последние минуты прощания с любимым городом, она даже прослезилась. В последнем порыве встала на цыпочки и поцеловала майора. Тот засмущался, покраснел, стал зачем-то портупею перетягивать. Летчик недовольно прикрикнул, Кира поднялась в самолет, дверь  захлопнулась. Все, поехали!
Встречал офицер и несколько солдат, вещи быстро доставили в офицерское общежитие.
- Олег, где Олег?
- Вы не волнуйтесь, ничего страшного… Олег Владимирович сейчас в госпитале…
Кира вбежала в палату – Олег почувствовал любимую, шевельнул рукой. Голова и руки были забинтованы, запекшиеся губы едва шевелились:
- Кирочка… Кирюша…
- Что с ним? Ну же!
Начальник госпиталя Особого Объекта, полковник медицинской службы, задержался с ответом, покрутил головой:
- При испытании изделия произошел сбой, ваш муж геройски прикрыл собой сотрудников. У него ожоги рук и лица – это не страшно.
- Глаза?!
- С глазами проблема. Мы не уверены, что сможем восстановить зрение. Руководство Объекта вызвало с фронта профессора Когана.
- Он ваш, кстати, ленинградец. Мы надеемся на него.
Кира не сдержалась, упала на колени возле кровати, стала обцеловывать и поливать слезами бинты на руках и лице Олега. Аня обняла Киру, гладила ее плечи, всхлипывая, приговаривала:
- Мы будем видеть, мама! И я, и папа, мы тебя будем видеть, мамочка! Мы увидим, какая ты красивая!
Только сейчас до врача дошел весь ужас  произошедшего: на маленькую изможденную голодом и переживаниями женщину навалилась еще дополнительная нагрузка.
- Кира Георгиевна, товарищ Кацман сегодня-завтра прибудет, мы верим в него. Мы делаем все возможное!
Профессор Кацман прибыл на следующее утро – пришлось ждать второй самолет, первый был подбит, едва добрались до запасного аэродрома, отбиваясь от немцев. Ефим Моисеевич немедленно занялся Олегом, суетился около койки весь день. Немало лекарств он привез с собой, но и здесь руководители Объекта постарались, выписали кое-что из Москвы.
Вечером удалось утащить профессора – попить, поесть – он был на грани потери сознания от усталости.
- Ну что, доктор?
Ефим Моисеевич криво улыбнулся, проглотил, не жуя, кусок мяса:
- Роговица сильно поражена: тени будет видеть, это точно, что еще удастся, не знаю. Будем работать! Эх, в Ленинградской Академии я бы пересадку роговицы сделал, да операционная офтальмологического отделения погибла. После войны приходите, сделаем.
Две недели шла борьба за Олеговы глаза. Кира поняла, насколько важное для страны дело выполняет ее Олежек. Прощаясь, профессор Коган выдал подробно расписанные инструкции по необходимым процедурам, похлопал Олега по руке, тот поморщился – кожу саднило:
- Молодой человек, не расстраивайтесь, немножко видеть будете, для жизни достаточно. Государство о вас позаботится – производственная травма – пенсия будет достойная. Другие жизненные органы у вас не пострадали, детей нарожаете, будете их учить-воспитывать.
Олег рванулся, упал лицом в подушку и зарыдал в голос: что профессор, не понимает, как работа для него, Олега важна - это полжизни. Профессор сам одержим работой, а других успокаивает!
Профессор еще раз похлопал Олега по руке, уже нежно, развел руками, вздохнул. Ефим Моисеевич посмотрел и Аню, прописал разные массажи, капли и мази. Первоначально, вплоть до самого отъезда профессора, серьезных улучшений зрения не происходило. Кира пребывала в отчаянии. Через два дня после своего отъезда профессор позвонил и разрешил снять бинты. Молодая кожа была воспалена и зудела. Медицинский начальник спросил неуверенно:
- Ну, и глаза посмотрим?
Жестом факира скинул повязку.
- Открывай глаза, голубчик! Сейчас я помогу. Сестра, тампон!
Полковник считал себя лично ответственным за аварию на Объекте и старался проявить несвойственную хирургу нежность. Едва касаясь век кончиками изъеденных  иодом пальцев, приоткрыл веки:
- Свет уберите!
- Ой! Доктор, вот ваша рука! Глаза ваши не вижу!
- Не торопитесь, не все сразу, лечение продолжается!         
- Кира, Аня, где вы?
У Олега излечение проходило медленно, почти незаметно. После первых успехов, зрение не улучшалось – ожоговые рубцы на роговице никак не желали рассасываться.
Кира с Аней большую часть дня проводили около Олега, рассказывали про жизнь в блокаду, опуская самые тяжелые и неприятные эпизоды. Кира нашла на Объекте  шкаф с книгами прежних сотрудников, читала Олегу. «С выражением» не очень получалось. Но Анюта выступала «по полной программе»: отработанный Ленинградский репертуар звучал громко и звонко. Заходили больные из соседних палат. Кира освоила печатную машинку по Брайлю – оказалось несложно – Аня читала переписанное, пытались и Олега научить читать по Брайлю, но получалось не очень.
А Кира, приложив немалые усилия, оторвала себя от Олега и стала помогать другим больным. Травмы случались редко, но внутренние болезни проявляли свои симптомы наружу, отравляя и так несладкую военную жизнь. Рабочий день длился, казалось, бесконечно, о достижении Социалистической Революции – восьмичасовом рабочем дне, никто даже не вспоминал. «Все для фронта, все для Победы»!                И этот лозунг оказался весьма реалистичным. Трудно определить, в какой мере он являлся стимулом производственной и научно-технической деятельности, но жизнь именно кипела.  Повсеместно на перекурах собирались малые кучки людей. Опасливо озираясь, люди скороговоркой продолжали обсуждать производственные проблемы: не дай Б-г кто-нибудь из особистов услышит – тайна!
Кира с каждым днем все более мрачнела: Олег научился отличать Аню от тети Шуры, а тетю Шуру от автомобиля, как он сам шутил, но у Анечки прогресса не наблюдалось. Киру не страшила участь сиделки при двух инвалидах – сама определила свою судьбу, но грусть опорожняла душу: самые ее любимые люди не смогут себя реализовать в жизни в полной мере. А талантов было немало: Олег инженер и ученый высокого полета. На Объекте была вечерняя школа, где учились великовозрастные мужики из строительного батальона и роты охраны. Но Аня закончила все свои непройденные классы за год и получила золотую медаль. И Олег и его товарищи помогали, конечно, Ане по классическим дисциплинам, восполняя своими знаниями недостающие учебники. Через год Аня уже совершенно уверенно определяла важность тех или иных публикаций в новых поступлениях в научно-техническую библиотеку. По необходимости Кира запрашивала научно-техническую литературу через межбиблиотечные связи. В Советском Союзе информационное обеспечение для важных разработок было поставлено на высочайший уровень.
Кира, наверное, была максималисткой и в соответствии с коммунистическими идеями была уверена, что каждый член общества ОБЯЗАН полностью реализовать свои интеллектуальные и физические возможности во благо этого самого общества, во славу будущего коммунизма.
Как-то  вечером, в госпитале уже никого не было, кроме дежурных медсестер, тетя Шура, техничка, как она числилась по штатному расписанию, а по простому – уборщица, подошла к Кире и шепотом сказала:
- Пойдем, милая, поговорить надобно.
Вышли в сад: птички разнопородные заливались на разные лады, с заходом солнца тени уползали в заросли разных ягод. Кира за два месяца пребывания на Объекте, в этом сказочном уголке человеческой цивилизации ни разу не была, даже любопытства не проявила: узнать, что за фрукты-ягоды в этом южном краю обитают.
- Слушай, Кирочка, я смогу тебе помочь, но только, если слушаться меня будешь и все исполнять по слову моему. Ты не смотри, что я метелкой машу - я потомственная знахарка, от матери и бабки, даже прабабки ко мне дар чудесный перешел. Сотни людей я излечила от хворей различных, да официальная медицина не признает нас, даже в тюрягу засадить могут. А что особенного: мы от природы берем все настоящее, веками так заповедано. Да каждый из нас, ведунов, в особицу, поэтому и защитить себя не можем. Однако начальники самые большие помощь от нас принимают, правда, без особой благодарности, да Б-г им судья.
- Спасибо, тетя Шура, конечно, я с благодарностью вашу помощь приму и заплачу, сколько смогу.
- Про плату говорить не смей, здесь, при госпитале, мы в тепле и сытости, ничего более и не надобно, а слову благодарному мы завсегда рады.
Через день-два тетя Шура принесла несколько бутылочек и пакетиков. Все было расписано детским почерком:
- Это внучка мне помогла все рассортировать. И про тебя, Кирочка, мы не забыли – ты здоровенькая своим детям обязана быть. Вот эти пакетики с  травками – тебе. Да, и Олеженька, и Анечка, словно дети твои теперь: без помощи твоей им жить не можно. А поутру, с восходом солнышка, я слова разные говорить буду, впрямь глазкам. Слова добрые, просить-упрашивать буду выздороветь. Слышь, какие тебе слова сокровенные говорю, верь мне.
- Что за слова, тетя Шура? Молитвенные? Нельзя нам! Я комсомолка, Анечка в пионерах состоит, а Олег и вовсе член партии.
 - Не волнуйся, деточка, все по закону будет: если слова мои ласковые помогут – значит, Б-г есть, не помогут – такова судьба.
Через неделю-другую Аня стала замечать какие-то изменения: постепенно, в центре глаза стали проявляться очертания предметов, пока черно-белые, но вполне узнаваемые. Аня рассказала об этом Олегу, товарищу по несчастью: решили пока не говорить никому об этом. Через месяц Олег уже уверенно передвигался по комнате, лишь изредка  натыкаясь на стул или тумбочку, и то если они вдруг на новом месте во время уборки оказались. Но читать, по-прежнему, не получалось. Но, что важно: Олег стал принимать участие в совещаниях коллег, чему все были рады. У Ани дела пошли куда лучше – стало получаться Читать! Правда, очень медленно, вглядываясь в каждую закорючку, но все-таки...
Тетя Шура устроила своим пациентам жесткий допрос, удовлетворенно «хмыкнула» и на следующий день принесла каждому по бутылочке. Велела выпить сразу все перед сном – будет несколько неприятно – но следует перетерпеть.
Утром взволнованная Аня вбежала в комнату Олега и Киры:
- Дядя Олег, мне странный  сон  приснился, будто я в гору лезу и падаю назад и никак не могу увидеть, что за горой, а в глазах жжение. Что это? Надо тете Шуре срочно сказать.
- А я уже здесь! Пришла спросить, как вы себя чувствуете? Про Аню я уже слышала, а у тебя, Олег как?
- Чешется очень!
- Вот вам успокоительное. Сегодня не работать, на яркий свет не выходить! Все будет хорошо! Выпейте, пока!
Мучения закончились через час-полтора. Все это время пациенты провели в саду – тетя Шура правильно надоумила. Видимо, тетя Шура устроила что-то вроде кризиса: не так, чтобы сразу, но в течение двух-трех дней зрение у каждого существенно улучшилось!
Постепенно сложилось четкое распределение обязанностей: Кира готовила литературу, в том числе рукописную для  внутреннего пользования, Аня переводила на язык Брайля, Олег генерировал идеи. Что мог, печатал на обычной машинке, расчеты диктовал: таким образом удалось выполнить несколько важных разработок. Аня без всяких университетов уверенно продвигалась в познании физики,  математики и других наук, не без помощи Олега и его товарищей, конечно. В команде появилось два настоящих немца из военнопленных, которые дали согласие работать на СССР. Аня активно стала с ними общаться исключительн6о на немецком языке и, что интересно, специальные службы поощряли это общение. Вскоре выяснилось, для чего готовили Аню. Она получила предложение-приказ о вхождении в состав специальной группы для изъятия из германских архивов и библиотек, наиболее важных для Советского Союза материалов. Начальство сформировало несколько  групп. Предполагали вначале и Киру включить в состав одной из них, но потом от этой идеи отказались: некем заменить личного секретаря, референта и библиотекаря одного из ведущих специалистов. Кира совмещала с успехом в одном лице не только эти функции. Да и Олегу все-таки нужна была помощь постоянно.
Было еще одно важное обстоятельство, из-за которого инженеры и ученые «первого ряда» были «невыездными»: начальство боялось провокаций со стороны не только фашистских недобитков, но и недавних «попутчиков». Уже было выявлено несколько случаев попыток шантажа  и, даже, убийства таких добытчиков информации.
        Аня провела в Германии более полугода. Пришлось лазать и по чердакам и подвалам разрушенных зданий, и могилы вскрывать, куда фашисты успели материалы и, даже, готовые образцы закопать. Однажды Анне с напарниками пришлось двое суток под дождем провести на берегу озера. Охраняли места возможного захоронения очень важного архива. Ждали, когда прибудет группа водолазов. Однажды даже пришлось пострелять «для  острастки» по группе американских «коллег». Но все обошлось, слава Б-гу.
С молодым напарником Ане просто повезло: Сергей успел окончить три курса в Ленинградском Политехническом, затем и повоевал два года, а после ранения был отозван для работы в группе отца на Особом Объекте. Так, что Сергей и в информационном плане был вполне готов для этой ответственной работы. Тут у Ани и Сергея любовь случилась, и возвращались они уже в статусе жениха и невесты. Василий Иванович уговорил не торопиться «расписываться», а обряд провести дома, по чину, с родителями. Сержант Василий Иванович и был третьим участником группы, в задачу которого входило охрана экспертов и собранного «груза». Ребята прозвали его «дядька Черномор» за весьма импозантную белобородую внешность. В  общем, жили и работали дружно: работники «спецорганов», которые уже успели внедриться в немецкое общество, сообщали, что и где искать. Помогали иногда и военнопленные и простые граждане, желающие выслужиться перед новыми властями. Вернулись, в принципе, без особых «приключений», если не считать того, что на одной станции местная комендатура проявила инициативу и стала разгружать их специальный вагон. Пришлось покричать, даже пальнуть в воздух пару раз, чтобы навести порядок. Но это дела житейские, обычные для суматохи военного времени. Военное время еще цепко держало людей в напряжении.
Годовщину Победы еще не было принято отмечать по всей стране, отметили «по келейному», силами сотрудников Объекта. К тому же начальство захотело поощрить работников  по случаю успешных испытаний того самого злополучного «Изделия 2439» из-за которого пострадал Олег.
Приехали разные министры, заместители, маршалы и прочие генералы «в полном ассортименте», привезли целый сундук всевозможных наград. Немало наград досталось и нашим героям: Олегу  вручили медаль Героя Социалистического труда, и орден Ленина, и ордена Трудовой славы, и медаль за «Победу над Германией», Киру наградили орденом «Знак Почета», Медалью «За  трудовую доблесть» и еще разными другими медалями, знаками и грамотами. На пышной груди совершенно взрослой дамы Анны Павловны едва уместились и орден «Трудового Красного Знамени»  и «За доблестный труд», и еще несколько. Не обошли вниманием и коллег по немецкой операции: один сборник чертежей, который Виктор спас от огня и жадных английских рук, оказался особенно ценным. Пышное застолье, где впервые за пять лет можно было поесть досыта, сопровождалось благозвучным перезвоном наград.
Особый Объект был вскоре расформирован, его деятельность распредели по профильным «гражданским» НИИ и КБ. Аппарат Брайля и немалая библиотека  не нашли своих почетных мест в музее Государственной Публичной библиотеки – потерялись по дороге в Ленинград. Кира вернулась в свой отдел научно-технической литературы, ученик профессора Когана сделал Олегу всего одну операцию по замене роговицы (Ефим Моисеевич погиб при бомбежке полевого госпиталя). Достопочтенный офтальмолог, полковник медицинскойслужбы, никак не мог взять в толк, как это у Олега зрение почти восстановилось и без операции. Рассказы про тетю Шуру он воспринимал, как насмешку над собой. Анин случай по восстановлению активности сетчатки после года слепоты, он считал и вовсе колдовством. Тем не менее, хвала тете Шуре, Аня закончила экстерном Политехнический и поступила на работу в «закрытое» НИИ в отдел Олега. Так как они не были кровными родственниками, то отдел кадров не возражал. Зрение у Ани почти полностью восстановилось. А вот детей  Олегу и Кире родить не удалось – сказались военные трудности, однако Аня и  Сергей долго не задержались и в короткий срок (три года) выдали троих замечательных внуков: близняшек Мишку и Машку, а потом еще и Жорку-Георгия.

P.S. Сая (Исай Абрамович Месеняшин) услышал эту историю, когда вернулся в родные библиотечные стены в конце 1946 года.  Седьмого сентября 1941 он ушел добровольцем в народное ополчение. Пять лет его мотало по дорогам войны. История девочки, которая ослепла, увидев гибель родителей и брата во время обстрела, девочки, которая освоила метод, Брайля и явила умирающим от голода ленинградцам, театр одного актера.  История обросла легендами и фантазиями, но одно было обстоятельство совершенно соответствовало истине: Кира Георгиевна Дубова по-прежнему, по довоенному, шествовала с гордо поднятой головой, также доброжелательно и внимательно работала с посетителями. Новички толпами заходили в Научно-технический отдел полюбоваться идеальными ножками, вставленными в изящные туфельки. А манеры!
Смею предположить, что и мой отец, Исай Абрамович, хотя и был весьма строгих правил и, также, был обременен двумя детьми, заходил полюбоваться на пример совершенного продукта природы и Кириных родителей.