Чарльз

Чарльз приютился в темном уголке еще не освещенной сцены и наблюдал за постепенно прибывающими людьми, поражаясь разнообразию их лиц, возрастов и нарядов. Всего пару месяцев назад в этом же самом месте аудитория была куда более однообразная: в день открытия джаз-клуба, уже успевшего стать модным благодаря успешной рекламе, владельцы не поскупились и пригласили множество знаменитостей и светских лиц, пришедших чтобы в очередной раз напомнить почитателям о своем существовании, и с удивлением обнаруживших, что во время вечера в джаз-клубе им придется слушать джаз. Выглядели они и вправду весьма однообразно: несмотря на убежденность, что для описания их торжественных образов журналистам придется использовать абзацы лестных эпитетов, сотни на первый взгляд разных нарядов были до неприличия похожи в своей вычурности; из-за склонности, уже ставшей привычкой, посещать пластического хирурга, лица у большинства также были одинакового типажа; и, наконец, в силу одержимости людей среднего возраста молодиться, а юношей, напротив, казаться зрелыми, на вид все были словно одного поколения. Но сегодня, во второй раз явившись выступать сюда, Чарльз не без удовольствия подметил, что его пришел послушать самый разный народ: тут были и простые юноши, решившие романтически провести вечер под звуки музыки со своей второй половинкой, и уже пожилые люди, желавшие как-то выбраться из смертоносной рутины, навязываемой старостью, и еще много самых разных компаний.

Чарльз в очередной раз окинул взглядом зал и помолился, чтобы этим вечером его аудитория оказалась хотя бы немного живее и веселее, чем обычно. Ему вспомнились те редкие концерты, когда он словно становился единым целым с внимающей ему аудиторией: слушателям передавались музыкальный дар и страсть Чарльза, а ему, в свою очередь, доставались прекрасное настроение и восторг зрителей. Такое, к сожалению, в последнее время случалось все реже – не то, что раньше, когда Чарльз выступал по простецким кабачкам в провинциях, зарабатывая на этом гроши. С тех пор, как его талант разглядел один очень проворный и сообразительный молодой человек, в последствии ставший его менеджером, с каждым годом места, в которых выступал Чарльз становились все престижней и богаче, а аудитория – все безучастней и чванливей; на этом настаивал его менеджер; артист, однако, не слишком ему противился – растущие в геометрической прогрессии гонорары были весьма весомым аргументом. Так что последние лет пять Чарльз выступал в основном в престижных местах крупных городов и столиц, куда, как известно, нечасто приходят с намерениями слиться воедино с артистом, отдаться душой и телом музыке и, не стесняясь никого вокруг, забыть о своих проблемах, пританцовывая и подпевая выступающему. Справедливости ради заметим, что и подобные заведения порой посещают окрыленные прекрасным мгновением люди, которые изо всех сил пытаются взлететь на вершину блаженства и которых, как правило, ждет участь Икара, ведь в их блаженном полете они неизбежно натыкаются на могучий огненный шар большинства, пришедшего с совершенно иными намерениями: выгулять новый наряд, «выйти в свет», почувствовать себя культурным, выбрав хмелеть не в обычном ресторане за разговорами о политике, а в сопровождении красивой музыки.

Чарльз, однако, был уже в солидном возрасте, умудрившись при этом остаться человеком неглупым, поэтому не спешил осуждать таких людей. Да, весьма маловероятно, что изначально музыка создавалась, чтобы удовлетворять вышеописанные потребности, однако реалии меняются, и в современном обществе подобные желания не вызывают недоумений, так как давно стали в порядке вещей. «И какой тогда смысл мне навязывать свое устаревшее мнение и тем более осуждать тех, кто с ним несогласен? - логично рассуждал Чарльз». И все же в глубине душу артист искренне желал, чтобы все эти люди хотя бы раз в жизни попробовали отбросить навязанные обществом предрассудки и довериться музыке, позволив ей целиком поглотить их. Он не сомневался, что большинство этих людей тут же влюбилось бы в это состояние и уже ни за что бы не променяло его на те заурядные желания, которые овладевали ими ранее; и все же порой это казалось невозможным.

Размышления Чарльза прервались звонким голосом ведущего, объявлявшего имена музыкантов, играющих в группе с нашим героем: концерт начинался. Когда произнесли имя солиста, зал зааплодировал, словно увидел перед собой по истине выдающегося артиста. Впрочем, хоть собравшаяся публика, как и все мы, была весьма запутана в своей жизни и полна самых разных заблуждений, эта характеристика Чарльза была на удивление точна – он действительно обладал незаурядным талантом. Однако не одни лишь уникальные способности позволяли ему неизменно собирать полные залы.

Многие выдающиеся люди известны массам не столько своими свершениями, сколько нетривиальностью личности. Попросите случайного прохожего назвать пять картин Ван Гога – гарантирую, что в большинстве случаев (если вы, разумеется, заранее подготовитесь) вам удастся потешить свое самолюбие и почувствовать себя эрудированным человеком; но если вы спросите того же прохожего какой-нибудь факт из жизни Винсента, то наверняка услышите историю про отрезанное ухо. Или взять того же Эйнштейна – как думаете, сколько людей, знающих ту самую фотку с сумасшедшей улыбкой, хотя бы поверхностно понимают теорию относительности? С чем-то похожим столкнулся и Чарльз (хотя, разумеется, мы не сравниваем его талант с гениями Ван Гога, Эйнштейна и проч.) – многие были не в состоянии в полной мере оценить мастерство его вокала, но в то же время были наслышаны о его биографии, весьма необычной для музыканта в России.

Чарльз родился в Марселе в семье африканских иммигрантов. С детства он обладал, так сказать, «широкой костью», что в ранние годы служило поводом для ровесников задирать мальчика, но со временем превратилось в весьма привлекательную и запоминающуюся черту; зрителям нравилось смотреть на добродушного чернокожего полного парня, со временем превратившегося в мужчину (не менее добродушного и чернокожего, и еще более полного). Подробностей о детстве Чарльза большинство не знали, так что и мы не будем нагружать читателя этой информацией. Зачем знать больше других, не так ли?

Многие, однако, слышали, что в юношестве Чарльз нескончаемо выступал вместе с друзьями по забытым миром захолустным кабакам в пригородах Марселя, после чего шел и продолжал петь на улице, ведь в то время музыка была неотъемлемой частью его жизни. Семья Чарльза жила бедно и могла обеспечить юношу лишь скромной крышей над головой – на пропитание и карманные расходы приходилось зарабатывать самому. Впрочем, любимое дело всегда помогало ему забыть о голоде, холоде и отсутствии самых банальных удовольствий, доступных всем людям достатка чуть выше среднего.
- … всем приятного вечера! - послышались завершающие вступительную речь слова ведущего.

Настало время Чарльза. Он переглянулся с музыкантами, давая тем понять, что они могут начинать программу сегодняшнего вечера. Услышав знакомую мелодию, Чарльз на какое-то время погрузился в своеобразный транс, полностью отдаваясь прекрасным нотам и даже не осознавая, где он находится и что делает; пребывая в таком состоянии, он не пел, а буквально парил по залу на крыльях незаурядного таланта и многолетнего опыта, не замечая никого вокруг и ни о чем не думая, но в то же время охватывая своей мыслью все проблемы бытия и зная, что он может полностью положиться на свои уникальные слух и голос. Вывели его из этого состояния громкие аплодисменты, заставившие улыбнуться артиста, несмотря на то что, он слышал их практически ежедневно.

Далеко не всегда Чарльза так стремительно уносило в землю обетованную при звучании музыки, а в последнее время это случалось совсем редко; но сегодня, боясь разочароваться в аудитории и желая отсрочить момент знакомства с ней, музыкант сосредоточил все свои силы, что и помогло ему с головой окунуться в манящую волну блаженства и забытия. В таком состоянии он и провел первую половину выступления, пока из-за кулис ему не напомнили, что пора сделать небольшой перерыв и дать людям спокойно доесть свои блюда.

- Спасибо вам за ваше внимание, мы скоро обязательно вернемся, - корявенько и с сильным акцентом произнес Чарльз, так до конца и не выучивший русский язык.
Заходя в специально выделенную за кулисами комнату, музыкант обратил внимание на очень довольное лицо его агента, предвкушавшего скорую выплату высоких гонораров за последний весьма плодотворный месяц. Эта довольная ухмылка напомнила Чарльзу день, когда он впервые увидел ее.

В очередной раз выступая в одном из пригородов Марселя, совсем еще юный Чарльз удивился, увидав опрятно одетого молодого человека (по виду всего на несколько старше его самого), в хиреющем трактире, который обычно посещали простые работяги, желавшие скоротать время до следующей смены в пьяном угаре, по возможности изменив потрепанной возрастом жене с первой попавшейся девицей, пришедшей заработать на завтрашний обед. Из их дальнейшего разговора Чарльз узнал, что молодой человек, по имени Эмиль, был из обеспеченной семьи известного английского агента, который, по мнению сына, «не там искал клиентов». Эмиль был убежден, что настоящие таланты стоит искать там, где они могут по-настоящему расцвести, не ударяясь при этом о глухую стену академиков, загоняющих незаурядные личности под заурядные рамки; именно поэтому он решил ходить по всяким «недоброжелательным» местечкам, и в день, когда вера была уже готова покинуть его, пересеклись их пути с Чарльзом. Юного музыканта, вдоволь повидавшего все лишения, сопровождаемые бедностью, не пришлось долго уговаривать, когда он услышал про «стабильный заработок», «проживание в хороших отелях» и «еду до отвала» взамен на одну лишь подпись. Так и началось долгое и плодотворное сотрудничество двух одаренных молодых людей.

Не будем наговаривать на Эмиля и винить его в творческом упадке Чарльза, скорее наоборот – долгое время он не только талантливо продвигал артиста, но и всячески поощрял любую его инициативу. Однако возраст, деньги и успех взяли свое, и последние годы Эмиль слепо выбирал мероприятия для Чарльза, следуя лишь своему нюху, безупречно чуявшему запах купюр. Впрочем, будучи не только агентом, но и другом артисту, он никогда не пытался его обмануть и справедливейшим образом делил заработок; что же касается творческих поисков, то сам Чарльз ни разу не жаловался об этом Эмилю, хотя периодически чувствовал, что забрел не на ту дорогу.

Вот и сейчас он сидел в комфортном кресле и думал, как прекрасно было насладиться этим чувством полного забвения в густом лабиринте тесно сплетенных звуков фортепиано, саксофона и барабана. И все же это было не то. Он погрузился в эти сладострастные грезы не из желания попасть в загадочный мир музыки, так запросто открывающим свои врата только избранным, а из желания бежать из коварного мира пафоса, заманивающего в бездну всех кого ни попадя.

Посидев еще несколько минут, Чарльз начал упрекать себя за преждевременные выводы о ни в чем не винных людях, вполне возможно представляющих собой самую приятную и благодарную аудиторию. Он пообещал себе, что вторую половину выступления проведет безупречно, стараясь слиться воедино уже не с музыкой, а с людьми, слушающими ее. Довольный своими намерениями Чарльз вернулся на сцену.

Вдохновленный новым доблестным вызовом, артист отдавал всего себя каждой песни, а его улыбка, так усердно старающаяся клонироваться, чтобы перейти на лица всех сидящих в зале, не сходила с его добродушного лица. Но, в отличие от своего радостного и харизматичного вида, с каждой минутой Чарльз чувствовал, что пустота внутри него увеличивается, и ему стоило колоссальных усилий не позволить ей поглотить себя целиком; этой безобразной и инфернальной силой, всеми усилиями старавшейся поглотить Чарльза, как уже понял читатель, была инертность зала. Артист не раз пытался побудить людей или подпевать ему, или подтанцовывать, или хотя бы попробовать погрузиться в то заветное состояние, которое охватило его самого во время первого акта; но вместо живой аудитории, о которой так мечтал Чарльз, он видел лишь зал полный манекенов, намеренно лишавших себя всяких искренних чувств по самым разным причинам, представляющих собой полную бессмыслицу. Молодые люди старательно сдерживали рвущуюся из них чудесную жизненную энергию, присущую только юности, боясь надменных взглядов старшего снобистского поколения; зачатки желания получить искреннее удовольствие от концерта людей среднего возраста тут же бились о глухую стену раздутого эго и убеждения, что людям их достатка и социального положения не подобающе показывать эмоции (сказал бы им кто, что вокруг никому нет дела до их поведения, а осуждения, если бы и последовали, то только из уст, ими же воображаемых); старики смотрели на все с высоты глубоко засевших комплексов, считая ее высотой прожитых лет, и не смели и подумать о том, чтобы стать первыми, кто выбьется из тихого прозябания окружающих.

Второй акт, хоть и был короче первого, длился целую вечность для Чарльза, так что, исполнив последнюю песню и соблюдя все формальности концовки, он быстрым шагом прошел за кулисы. Там его встретил очень довольный агент:

- That was amazing, my dear friend. It always surprises me, how people are literally falling in love with you during each concert.
- Oh, I’m glad you liked it, - небрежно ответил Чарльз и поскорее постарался скрыться, чтобы остаться в одиночестве. Ему хотелось побродить по улице наедине со своими мыслями.

И призраком былого счастья поплелся он по опустевшему, словно его душа, городу, совершенно не думая, куда идет и сворачивает, и подсознательно совершенно не доверяя ни одной из дорог; ведь однажды он уже выбрал путь, казавшимся ему столь прекрасным, а по итогу оказавшимся ловушкой, в которой он с каждым днем все больше терял себя. Чарльз чувствовал себя ребенком, заблудившимся в парке аттракционов, - еще недавно все было как в сказке, его жизнь казалась пределом мечтаний любого парнишки, и вдруг он почувствовал себя абсолютно беспомощным, брошенным на произвол судьбы, не имеющим ни малейшего понятия, что его ждет дальше. Из этих саморазрушительных, но в то же время проливающих свет на сложившиеся обстоятельства дум Чарльза вывели звуки музыки и шумные голоса. Впервые за время своей прогулки он окинул взглядом место, в котором находился, и увидел, что забрел на небольшую площадь, на которой выступал молодой и очень энергичный музыкант; площадь была полна людей, каждый из которых двигался в своем уникальном ритме, растворяясь в едином импровизированном танце толпы, подпевая или же просто бурча под нос сладостную мелодию.

От увиденного на лице Чарльза показалась едва заметная улыбка, в которую могла вместиться целая его жизнь. Она олицетворяла бурю нахлынувших воспоминаний давних времен, когда он за гроши выступал для публики, по-настоящему умеющей ценить музыку и отдаваться моменту, несмотря на все невзгоды; она была символом того, что к Чарльзу вернулась вера в то, что еще не все люди потеряли способность чувствовать жизнь в первую очередь душой и сердцем, а не мнимыми амбициями и далеко не самым чистым разумом; она была не менее горькой, чем сладкой, и выражала глубокую тоску артиста о своем творческом падении с высоты дьявольских бумажек, за которые, по мнению человека, он покупает счастье, а на деле продает душу. Этот беспорядочный порыв мыслей начал уносить Чарльза из его нынешней жизни, толкая в сторону перемен и возвращению в мир душевного благополучия; мир, где грезы были реальностью, а невзгоды - вымыслом. Его голову вскружила идея разорвать все имеющиеся контракты и отныне выступать лишь там, где ему захочется.

В порыве чувственного опьянения он понесся к своему агенту, чтобы поскорее сообщить тому ошеломляющую новость и убедить его в серьезности своих намерений, но вдруг вспомнил, что забыл дать молодому музыканту денег. Несмотря на свою едва сдерживаемую тягу к переменам, Чарльзу стало совестно (кому, как не ему понимать парнишку), поэтому он, вынимая из бумажника тысячерублевую купюру, поспешил вернуться на площадь.

Подойдя к музыканту, он нагнулся, чтобы положить деньги в чехол из-под саксофона, и в этот момент его взгляд наткнулся на босые и грязные ноги парнишки, вызвав в Чарльзе некоторое замешательство, побудившее его осмотреть артиста целиком. Перед ним стоял худющий чернокожий юноша, от которого несло отсутствием постоянного доступа к душу и откровенной бедностью. Увиденное напомнило Чарльзу не о самых лучших моментах своего прошлого, связанных с постоянным напряжением и стрессом из-за отсутствия денег, и ввело его в некоторый ступор. Заметив, что юноша, явно смущенный его поведением, недоумевая смотрит на него, Чарльз поспешил уйти.

В момент, когда он увидел босые ноги парнишки, в его голове зародилось, словно коварная бактерия, сомнение, на счет своих недавних мыслей, и во время обратного пути оно, как вредоносный вирус, начало стремительно размножаться, и, заходя к себе в гримерку, Чарльз уже не сомневался, что идея отказаться от всех контрактов – абсолютная бессмыслица. Зачем в солидном возрасте намеренно обрекать себя на материальные трудности?

Соврав агенту, где он пропадал, Чарльз собрал вещи, сел в дорогую машину и отправился со своим личным водителем домой. Ему бы не мешало хорошенько выспаться – впереди еще неделя активных выступлений в различных клубах. Зато потом он сможет несколько дней отдохнуть. А затем еще месяц гастролей. И так год за годом, пока не закончатся все контракты. Но к тому времени он уже успеет подписать десятки новых, и так и не выберется из хитросплетенной паутины мира денег и славы, парализующей его душевные порывы, в ожидании судьбоносного паука смерти, который навсегда прекратит его периодические брыкания в попытках бежать.