Дмитрий Митюрин. Полководец Николай Второй

Иллюстрация: картина Павла Рыженко "Прощание царя с конвоем".

  (Статья Дмитрия Митюрина из журнала "Загадки истории" (номер тридцать, две тысячи двадцать третий год, двадцатая страница)).
  В числе основных ситуационных причин, приведших к свержению Николая Второго, называют принятие им на себя обязанностей Верховного главнокомандующего русской армией. Этот тезис подкрепляется серьёзными аргументами, которые, однако, опровергаются очевидным фактом: после вступления императора в должность Верховного ситуация на фронтах резко улучшилась.
  Суть обвинений в адрес Николая Второго сводится к тому, что находись он в Февральские дни в Петрограде, а не в могилёвской ставке, то столичная элита не пошла бы в разнос, а начавшиеся уличные волнения непременно были бы подавлены, не превратившись в сметающую всё революцию.
  В день Кровавого воскресенья (девятое января тысяча девятьсот пятого года) императора не было в столице, но войска волнения пресекли. И, отбывая на фронт как Верховный главнокомандующий, Николай Второй имел все основания считать, что полиция, да ещё имея "подпорку" в виде столичного гарнизона, сможет подавить любые выступления без особых усилий. И, даже если события начнут выходить из-под контроля, вернуться в Петроград он сумеет за сутки.
  Лёгкое лукавство государя перед самим собой заключалось, вероятно, лишь в том, что его действительно утомил Петроград, где вместо нормальной работы на благо государства львиную долю времени приходилось тратить на разборку придворных интриг и бодание с думской оппозицией. А на фронте предстояло заниматься важным, нужным и честным делом.
  В должность главкома Николай Второй вступил пятого сентября тысяча девятьсот пятнадцатого года, сменив в этом качестве своего двоюродного дядю Николая Николаевича-младшего. На тот момент ситуация на фронте складывалась для русских войск неблагоприятно, хотя пик начавшегося в мае тысяча девятьсот пятнадцатого года кризиса уже был пройден.
  Катастрофа случилась в мае тысяча девятьсот пятнадцатого года, когда на Юго-Западном фронте германо-австрийские войска Антона фон Макензена осуществили Горлицкий прорыв в расположении Третьей русской армии Радко-Дмитриева. В результате так называемого Великого отступления русских войск противник занял Царство Польское, Литву, Курляндию (южную часть Латвии), западные части Украины и Белоруссии. Одной из причин неудач стала нехватка оружия и особенно боеприпасов (так называемый "снарядный голод"). Выправить положение удалось благодаря военно-промышленным комитетам, составленным из работающих в оборонке предпринимателей.
  На фронте же выправлением положения занимался Михаил Васильевич Алексеев, командовавший войсками на ключевом Западном фронте. Его-то, став Верховным, Николай Второй и назначил своим начальником штаба.
  Квалификация Алексеева сомнений не вызывала, так что генералы и офицеры восприняли его назначение как гарантию того, что очевидных промахов стратегического характера допускаться не будет.
  Новость же о новом Верховном главнокомандующем встретили спокойно, поскольку понимали, что здесь имелся в виду, прежде всего, морально-пропагандистский эффект, рассчитанный на солдат и широкие массы народа.
  Именно это имел в виду военный историк Антон Керсновский, когда писал, что "Верховный главнокомандующий и его сотрудники не справлялись больше с положением - их надлежало срочно заменить. А за отсутствием в России полководца заменить Верховного мог только Государь".
  Боевой опыт Николая Николаевича до Первой мировой войны ограничивался службой адъютантом при штабе отца - главнокомандующего русскими войсками на Балканах в войне тысяча восемьсот семьдесят седьмого - тысяча восемьсот семьдесят восьмого годов (тоже так себе главкоме). По уровню военных навыков, основанных на знании службы гвардейских частей, император уступал ему не сильно.
  Впрочем, мемуаристы, писавшие о популярности великого князя в "обществе", были частично правы. Но лишь с учётом того, что под "обществом" они понимали тех, кого принято называть политической, интеллектуальной, предпринимательской элитой. Да и они симпатизировали ему главным образом как врагу ненавистного всем, но в реальности практически не влиявшего на государственные дела Григорий Распутина.
  К слову, в "обществе", особенно в офицерском корпусе, почитателей у царя было, возможно, побольше, чем у великого князя. Вот, например, фрагмент воспоминаний будущего активного участника Белой борьбы Евгения Месснера: "Не обожествляя, каждый видел в нём - говоря словами кавказской песни - Земного бога России, мощь России, её величие, её славу... Но к земно-божескому почитанию Николая Александровича добавлялась ещё и особая любовь, возникавшая при лицезрении Его, хотя бы при мгновенном общении с Ним, любовь, которую пробуждали очевидные, ощутимые свойства этого добрейшего из Царей России - его милостивая улыбка, его ласковые глаза, его святительская душа".
  Будучи человеком обходительным, да ещё с витавшей над ним аурой власти, император на многих производил чарующее впечатление. И это было очень полезно, когда на совещаниях по выработке важнейших решений ему приходилось выступать арбитром в конфликтах между подчинёнными.
  Как Верховный, царь должен был не вырабатывать сам стратегические решения, а выбирать из вариантов, предложенных более опытными стратегами. Следующая по важности задача заключалась в том, чтобы заставить тыл эффективно работать на нужды обороны. И здесь статус самодержца тоже оказывался очень полезным.
  Именно в период пребывания царя на посту Верховного главнокомандующего началось использование в войсках автоматических винтовок Фёдорова, были приняты на вооружение противогазы, завершилось формирование авиации как самостоятельного рода войск.
  Ну а теперь посмотрим на ход боевых действий.
  К середине октября тысяча девятьсот пятнадцатого года "Великое отступление" завершилось, фронт стабилизировался. Большую часть своих войск германское командование перебросило на Запад, где им противостояли вооружённые силы Франции и Англии. В России же основная тяжесть борьбы пала на австрийских союзников.
  На Балканах австро-германо-болгарские войска оккупировали Сербию и Черногорию. "Интернациональная" группировка, состоявшая из русских, французских, английских, сербских и итальянских частей, наседала на них с юга из греческих Салоник. Сами же греки по-прежнему пребывали в размышлениях, на чьей стороне выступить. Аналогичным размышлениям предавались и правители другого балканского государства - Румынии...
  Поставленный императором во главе Черноморского флота Александр Колчак развил бурную деятельность. Правда, русские потеряли линкор "Императрица Мария", погибший, видимо, в результате диверсии. С другой стороны, Колчак сумел перекрыть водную коммуникацию, связывающую Стамбул с Зунгулдаком - местом, где находились единственные в Турции угольные копи. В результате турецко-германская эскадра не имела возможности выйти в море. В самой Турции пришлось ограничить железнодорожное движение, освещение городов и даже производство снарядов.
  Пользуясь отчаянным положением османов, русское командование планировало осуществить десант в районе Стамбула. Император поддерживал эту идею, но, внимая возражениям генералов, согласился не форсировать события. Тем не менее с прицелом на тысяча девятьсот семнадцатый год под операцию начали формировать Особую дивизию под командованием Александра Свечина.
  В начале тысяча девятьсот шестнадцатого года войска Николая Юденича овладели Эрзерумом и фактически установили контроль над восточной частью Малой Азии.
  С юга к ним на соединение продвигались англичане, сумевшие разжечь мятеж среди арабских подданных султана. В отместку турецкие и германские агенты попытались поднять восстание в нейтральной Персии (Иране), и тогда "наводить порядок" в эту страну двинулся казачий корпус генерала Николая Баратова.
  С мятежниками было покончено, но здесь в дело вступили превосходящие силы турок. Русским пришлось оставить Хамадан и перейти к обороне. К январю тысяча девятьсот семнадцатого года Баратов собрался с силами и, разгромив две турецкие дивизии, отбил Хамадан обратно.
  Однако и Балканы, и Кавказ, и Ближний Восток не были для Антанты главными театрами военных действий. Судьба войны решалась во Франции и в России. Именно поэтому главными удачами тысяча девятьсот шестнадцатого года были отражение немецкого наступления на Верден и Брусиловский прорыв, в ходе которого русским удалось перемолоть значительную часть австро-венгерской армии. Успехи оказались бы ещё большими, если бы... у России не появился союзник в лице пожелавшей присоединиться к Антанте Румынии.
  В результате за три месяца королевская армия была разгромлена и почти вся страна оказалась оккупирована австро-немецкой группировкой Макензена.
  Русской армии пришлось создавать новый Румынский фронт, стабилизировавшийся только в январе тысяча девятьсот семнадцатого года на подступах к реке Сирет. Румынский король укрылся в Яссах за частоколом из дружеских русских штыков, в то время как австро-немецкие войска маршировали по его бывшей столице - Бухаресту. Естественно, уже почти созревшая идея десанта на Босфор была отложена.
  Решив воспользоваться удачным моментом, двенадцатого декабря тысяча девятьсот шестнадцатого года германский канцлер Бетман-Гольвег выступил с предложением начать мирные переговоры. В странах Антанты эту неожиданную инициативу отвергли, расценив её как свидетельство слабости Германии. Военные обозреватели и журналисты заботливо разъясняли читателям, что людские и сырьевые ресурсы противника находятся на исходе.
  Отвечая в январе тысяча девятьсот семнадцатого года на вопрос журналистов "Сумеет ли Антанта выиграть войну?", популярный военачальник Алексей Брусилов заявил: "Война нами уже выиграна. Вопрос лишь во времени".
  В январе тысяча девятьсот семнадцатого года жаждавший реабилитироваться за Горлицкий прорыв Радко-Дмитриев, теперь уже во главе Двенадцатой армии, предпринял локальное наступление в Курляндии.
  Почти месячное противостояние в снежной пурге формально закончилось победой русских, хотя потеряли противники поровну - примерно по двадцать тысяч убитыми, ранеными и пленными. Захваченная территория представляла собой прямоугольник протяжённостью пятнадцать километров по фронту и пять километров в глубину, но немцам этот клочок земли был важен как плацдарм для будущего броска на Ригу.
  Почти сразу после этого наступления, ставшего лебединой песней старой армии, в Петрограде состоялась конференция генералитета Антанты. Владимир Ромейко-Гурко (временно заменявший заболевшего Алексеева) сразу поставил вопрос ребром: "Должны ли будут кампании тысяча девятьсот семнадцатого года носить решительный характер?". Союзники подтвердили, что именно в тысяча девятьсот семнадцатом году Антанта собирается войну выиграть. Далее начались споры о том, кто именно будет наступать первым. В конце концов этот "крест" пришлось взять на себя англичанам и французам.
  Русские обещали начать после пятнадцатого мая, когда завершится формирование пятидесяти новых дивизий. Впрочем, Гурко особенно подчёркивал, что наше наступление будет преследовать скромную цель - оттянуть с Западного фронта часть германских соединений.
  На самом деле союзникам сказали полуправду. Вместо того чтобы отвлекать на себя сильную немецкую армию, Алексеев и Гурко собирались повторить Брусиловский прорыв, только в ещё большем масштабе. В случае успешной реализации замысла наши войска должны были окончательно добить Австро-Венгрию, освободить Сербию и овладеть Стамбулом-Константинополем, который со времён Петра Великого являлся идеей фикс российской внешней политики.
  Таким образом, Россия получала все призы, на которые могла рассчитывать. А союзникам не только пришлось бы смириться с превращением Балкан в российскую провинцию, но ещё и умолять Николая Второго помочь им поскорее добить Германию.
  Иностранные гости, видимо, догадывались, что Петроград собирается вести собственную игру, но своих подозрений не высказывали. В конце концов, единственное, что требовалось от России, - это сохранить верность Антанте. Да и стоило ли вообще делить шкуру неубитого медведя?
  Вполне вероятно, что Февральская революция сорвала в тысяча девятьсот семнадцатом году разгром Австро-Венгрии и Турции. С другой стороны, даже если бы столь масштабная задача оказалась не по плечу русской армии, ничто не мешало ей хотя бы удерживаться на своих прежних позициях. Тем самым главная тяжесть борьбы перекладывалась на плечи союзников, однако в ноябре тысяча девятьсот восемнадцатого года Россия всё равно оказалась бы в лагере победителей (и, следовательно, почти наверняка получила бы вожделенный Константинополь).
  Не случайно такой компетентный участник событий, как Уинстон Черчилль, писал в своих мемуарах: "Ни к одной стране судьба не была так жестока, как к России. Её корабль пошёл ко дну, когда гавань была в виду. Она уже перетерпела бурю, когда всё обрушилось. Все жертвы были уже принесены, вся работа завершена. Отчаяние и измена завладели властью, когда задача была уже выполнена. Долгие отступления закончились, снарядный голод побеждён, вооружение притекало широким потоком. Более сильная, более многочисленная, лучше снабжённая армия сторожила огромный фронт, тыловые сборные пункты были переполнены людьми. Алексеев руководил армией, и Колчак - флотом... Царь был на престоле, Российская империя и русская армия держались, фронт был обеспечен и победа бесспорна".
  Эту бесспорную победу у русской армии украли амбиции политических лидеров, которые, стремясь к власти, играли на чувствах трусости и усталости. Не обошлось здесь и без разлагающей вражеской пропаганды, хотя роль немецких денег оказалась минимальной. Основную часть гибельной работы глупцы, честолюбцы и предатели сделали сами.