Очередной вечер в кабинете профессора Граба

   Забавные, однако, разговоры проходили в кабинете профессора Граба.
Эта богато украшенная деревянной резьбой комната видывала множество споров, длившихся порой до глубокой ночи. То старый друг профессора — господин исследователь Австрийский — начнет жаркий спор о храмах Древней Греции, то нерадивый студент, возомнивший себя историком, придет доказывать, мол, Лель да Ярило действительно существовали в божественном пантеоне славян.
Афанасий Никитич Граб, однако, всегда был рад гостям. Обычно он встречал их за своим дубовым столом, восседая в своём изумрудно-зеленом парчовом кресле.
Вот и сегодняшним вечером студент третьего курса Александр Виноградов, вошедши в кабинет профессора, застал его всё за тем же столом. Профессор разбирал бумаги и, казалось, изначально даже не заметил вошедшего.

   Что же вы стоите, студент! Присаживайтесь. — Профессор, так и не отрывая взгляда от бумаг, сделал какое-то странное полудвижение головой в сторону стоящих у его стола стульев. Виноградов сел. Неспешно закончив свои дела, профессор наконец повернулся к студенту. — Ну, господин студент, как звать? Чего изволите? — Я... — начал было Виноградов. — Нет, профессор, вы только не обижайтесь, но, понимаете ли, я совсем не могу понять вашу историю. Вот вы, — продолжал он, разгорячившись, — объясните мне, нерадивому, зачем нам заучивать эти даты, безликих правителей, бессмысленные войны... Неужели история — такая слабая наука, изучающая всё однобоко? Пётр Первый прорубил окно в Европу. Да, молодец! — По ходу монолога голос студента звучал всё громче и быстрее. — Молодец, прорубил! Но зачем? О чём он думал? Что он чувствовал? Каков была улыбка на устах его матушки, Натальи Кирилловны, когда она породила его? О чём думала? О чём мечтала? О чём по утрам думала царица египетская Хатшепсут? С какими мыслями засыпал Менделеев? Хеди Ламарр, о прекрасная Хеди Ламарр! Что она хотела сказать, но не могла? Какие мысли скрывала её прекрасная голова? Где, чёрт возьми, похоронен Моцарт и с каким лицом Сльери его убивал? О, сколько вопросов, сколько всего я хотел бы знать, но ваша история — это лишь сухие факты о прошлом, без капли жизни, без капли сознания. Они не цепляют, не стынет кровь в жилах от сухой статистики жертв на войне. Я жажду знать, я жажду обладать всеми знаниями, но история — как древняя старуха, потерявшая память, не помнит ничего, и нет в ней ни жизни, ни красок, лишь оболочка и следы на ней когда-то прекрасных и великих деяний, остающаяся лишь тенью. — А вот здесь вы и правы, и нет. — Профессор Граб удовлетворённо улыбался, глядя на раскрасневшееся от волнений лицо молодого и пылкого юноши. — Видите ли, Александр, история даёт нам факты. Всё верно, сухие, но всё же факты, правдивые настолько, насколько это возможно. То же, чего вы столь яро требуете, — скорее область литературы. Скажите, юноша, читали ли вы Александра Сергеевича Пушкина? — Читал. — Стало быть, и Моцарта, и Сальери читали? — Трижды. — А знаете ли вы, уважаемый мой, что в действительности Сальери Моцарта не убивал? Знаете ли вы, что Сальери при жизни был гораздо успешнее Моцарта и служил придворным капельмейстером? Слыхали ли вы хоть краем уха о том, каким великим учителем был Антонио Сальери, о том, что его учеников знает весь мир? Ну послушайте же: Бетховен, Лист, Шуберт... Да что там говорить, жена Моцарта — Констанция, уже после гибели мужа отдала своего сына в обучение маэстро Сальери... Ах, вижу по вашему лицу, вы этого не знали. А в чём причина, извольте поведать? — Пушкин... — Ах, Пушкин! Пушкин был величайший поэт, но, увы, не историк. До него дошли слухи о том, что Моцарт был отравлен Сальери, а слухи те были выпущены жёлтой газетёнкой без каких-либо доказательств в тот момент, когда сам Антонио был, простите, в психушке и не мог за себя постоять. Пушкин, вероятно, за это не ручаюсь, увидел в этой истории символику, образ и написал свою маленькую трагедию, опорочив тем самым имя честного человека. И вам, прекрасный мой человек, стоит проверять на достоверность всякую написанную другим человеком штуку. Будь то ваш одногруппник или великий поэт, чьё имя у всех на слуху. Не стоит верить и учёным, уверяю вас, гениальный историк вряд ли мыслит в физике больше, нежели вы или любой другой, не имеющий отношения к предмету человек. — Но как же так... — Виноградов явно был грустен и растерян, явно не ожидавший такого напора от невысокого профессора. — А вот так, юноша. У вас горячее, пытливое сердце. Сохраните его, но голову держите холодной и не позвольте костру в груди заполнить дымом глаза, которые везде ищут истину. Смеркалось. Кабинет погряз в тенях, а за дубовым столом уже молча сидели двое — профессор Граб и его ученик Виноградов. Они не спорили больше, не обличали науку и искусство, просто сидели, глядя друг другу в глаза, будто за что-то, будто ведя безмолвный диалог. Каждый, как это бывает в любом правильном споре, вынес что-то своё. И это было хорошо.