Глава 78, о любви и Коммунистической партии

В Тбилиси, как известно всем, нельзя было иметь любовницу. То есть, технически иметь ее было можно, или в некоторых случаях даже нужно, но в том смысле, что она как бы есть, а об этом знает, например, только она с мамой, вот такое было невозможно. 
Сейчас уже сложно сказать о причинах этого явления: то ли от того, что все встречались на проспекте Руставели (бывший Головинский), и прийти с любовницей попить воды Лагидзе (двойной сливочной с шоколадом), не столкнувшись с кем-нибудь из знакомых было невозможно, то ли сами девушки рассказывали, разумеется, по секрету, но зато всем своим подругам, что-то такое, - «Ох уж этот Малхаз (Зура, Автандил, Гурам), замучил меня, просто живого места не оставил, чувствую, как по мне каток (трамвай, автобус, банщик Тигран) проехал, сил совсем нет».
У маленького, в самом что ни на есть прямом смысле этого слова, человека, по фамилии Тираспольский, было немодное после той, большой войны, имя Адольф. Не знаю насколько он мучился с этим именем, но там и всего остального хватало – росточек, впрочем, это я уже упоминал, кругленькое брюшко, неизвестно на каких харчах существовавшее в послевоенные годы, лысинка с какими-то разбросанными остатками былой растительности, характерный для избранного народа нос, что обычно можно было увидеть в журнале «Крокодил» на карикатурах, посвященных преступлениям израильской военщины в отношении миролюбивого арабского народа.
Все это дополнялось гимнастеркой, потертым до отчаянного состояния гражданским пиджачком и фетровой шляпой круглогодичного использования, достойной составить реквизит постановки пьесы Горького «На дне».
Летом Адольф Тираспольский ходил в парусиновых штанишках, больше напоминавших детские, скорее всего, они и были куплены в каком-то детском магазине, и сандаликах на босу ногу, судя по размеру и фасону, из того же магазина, зимой – какую-то перешитую из военных галифе пару и начищенные до зеркального блеска, но чиненные-перечиненные туфли, которые он важно называл «трофейными».
Все знакомые звали его Доля.
Доля нес нелегкую вахту по чтению в разных местах, в первую очередь, в обществе «Знание», лекций по политэкономии социализма и, в качестве дополнения, по научному коммунизму. Он считался в городе непревзойденным специалистом в данном таинственном знании.
Эта псевдонаука, надо сказать, не стояла одиноко в сторонке, теребя платочек в руках.
В тот исторический период народ развлекали, например, месмеризмом (гипнотическая индукция, основанная на животном магнетизме), воспитанием растений методом академика Лысенко (поощрение и наказание растений за плохое и хорошее поведение, соответственно), телегонией  (влияние спаривания с предшествующими, а особенно с первым сексуальным партнёром на наследственные признаки потомства женской особи, полученного в результате спаривания с последующими партнёрами) и другими замечательными теориями.
Да, я забыл сказать, что Доля Тираспольский, в описываемый период, преодолел основные вехи своей биографии и подходил к возрасту зрелой мудрости, - ему было что-то около 55 лет.
К этому жизненному этапу он сумел обзавестись верной супругой Дорой, двумя детьми и даже внуком, кстати, лучшим другом детства вашего любимого автора.
Семья преподавателя политэкономии социализма жила в одном из самых отдаленных районов тогдашнего Тбилиси – на Куки, знаменитого своим кладбищем. Там, в кое-как переделанных под жилье военных казармах, со стенами, сооруженными из фанеры, шифера и железных кроватей с панцирной сеткой, происходило все, - написание блестящих научных работ, лекций, подготовка тяжелых манускриптов в области основных концептов социализма, приготовление фаршированной рыбы на Песах, прием гостей, чтение журналов «Новый мир», «Химия и жизнь», «Октябрь» «Коммунист», стирка белья и воспитание очередного поколения советских людей.
Автор не стал бы исключать, что товарищ Тираспольский - коммунист, пропагандист и носитель глубинных истин единственно правильного учения товарища Маркса, в пятничный вечер, от греха подальше, зажигал-таки свечи и читал Кидуш над бокалом вина, но ни подтвердить, ни опровергнуть это сегодня никто уже не может. И раз уж об этом зашел разговор, то неизвестно, не справлял ли субботу потихоньку и сам основоположник, реб Карл Маркс, ведь береженного, как известно, Б-г бережет. Впрочем, кого это теперь интересует.
Верная подруга жизни Дора подходила маленькому Адольфу весьма относительно. Это была высокая, крупная, я бы сказал, корпулентная дама. Ее впечатляющий масштаб увеличивали большая грудь, мощная шея, множественные подбородки и модный в те времена начес, делавший и без того немаленькую голову какой-то неправдоподобно огромной. Подкрашенные жженной пробкой брови и красной помадой губы, неизменное синее балахонистое платье, во время выходов в свет (концерты заезжих артистов в Доме Офицеров), неоднозначно воспринимались на фоне едва достававшего ей до плеча Тираспольского, вынужденного снимать в помещении фетровую шляпу, и от того, казавшегося еще ниже.
Особенно хорошо эта пара смотрелась сидя, подъема рядов в концертном зале дома офицеров не было, собственно, это был на самом деле ресторан Офицерского собрания, в котором после революции просто расставили стулья. Тираспольскому было очень плохо видно, он постоянно пытался чуть привстать, а Дора ему рассказывала с сильным еврейским акцентом о происходящем на сцене. На них шикали, временами злобно предлагая взять мужа на колени. Дора, происходившая откуда-то из-под Одессы, отвечала им с таким изяществом, что в зале шел шепоток, все переспрашивали - «Что она сказала», боясь пропустить жемчужины чудесной смеси идиша, изящной фени и изысканного мата супруги преподавателя теории и практики построения самого справедливого общества. Со слышимостью в концертном зале Дома Офицеров тоже было неважно, от ресторана хорошая акустика не требовалась.
Многие концерты и праздничные мероприятия вообще превращались в выступления Доры, некоторые наиболее подготовленные зрители запасались блокнотами и записывали ее перепалки с соседями и комментарии к происходящему на сцене, обогащая себя высотами родного и ряда смежных языков.
Так вот, Доля Тираспольский завел себе любовницу. Звали девушку мечты, вы не поверите, Генриетта. Для тех, кто не жил в Тбилиси, сообщаю, что наши местные армяне называли детей самыми экзотическими и даже загадочными именами. Если вы думаете, что все ограничивалось Суреном, Тиграном, Кареном, Артуром и Арменом, а у девочек – Розой, Гаянэ, Марго и Наре, то вы глубоко ошибаетесь. Тбилисские армяне, называя детей, проявляли редкую изобретательность, для нахождения правильного имени - в ход шел Шекспир, Байрон, Рабле, Дюма. Среди имен присутствовали и Ромео, и Джульетта, и Эдмон, я встречал даже Гастона из «Красавицы и Чудовища», он, кстати, был вор, в хорошем смысле этого слова, сидел у нас на районе и кололся в ногу, - вены на руках уже никуда не годились, впрочем, это тема докторской диссертации, как любила говорить моя бабушка.
Наша девушка, как все уже догадались, была армянка и звали ее, соответственно, Генриетта.
Пришла пора описать даму сердца. Начнем с того, что любви все возрасты покорны, девушка была постарше коммуниста Тираспольского, лет ей было хорошо за 60. Ростом Генриетта была, конечно, выше, чем Доля, привычка, знаете ли, свыше нам дана, но все же она была, как бы сказать, несколько более компактна, не так грандиозна, как законная супруга нашего героя.
Для любящего вникать в детали читателя напишу, что Адольф ей доставал до подбородка, но благодаря уже не раз упоминавшейся фетровой шляпе (не исключаю, что, как и зимние туфли, трофейной), рядом он смотрелся просто несколько ниже, на вершочек, как сказал бы основной фигурант лекций нашего героя, товарищ В.И. Ленин, тоже, замечу, не великан.
Чтобы не тянуть время, которого не знаю, как у вас, а у меня нет, скажу сразу - Генриетта была страшненькая, как первые последствия ядерного удара. Но ничего такого, в конце концов, я, например, в этом не вижу. Как говорится, «С лица, воду не пить», «Красота до венца, а ум до конца», «Красота до вечера, а что-то там до…», - простите, дальше забыл, если вспомните, напишите мне.
Между Генриеттой и Долей был типичный служебный роман. Девушка кем-то трудилась в ИМЭЛе (Институте Маркса, Энгельса, Ленина), куда наш герой частенько заглядывал по своим лекционным делам, тем более, здание этого идеологического форпоста единственно правильного учения находилось в прекрасном месте, прямо на проспекте Руставели (бывший Головинский). Автор не может полностью исключить, что причины привязанности Адольфа к фундаментальному зданию ИМЭЛ были и более прозаическими. Если иметь с собой несколько папок, то пробормотав что-то неопределенное вахтеру, можно было проникнуть на второй этаж, где в конце коридора имелся удобный и вполне чистый туалет, - немаловажное знание для возраста товарища Тираспольского. С общественными латринами в столице Советской Грузии, не знаю, как сейчас, а тогда была практически катастрофа.    
Нам не дано знать, как и чем Адольф завоевал сердце Генриетты. Как вообще начался этот роман. Какие были слова, как выглядело первое, робкое прикосновение, где случился первый поцелуй, и каким он был - нежным, застенчивым, робким или страстным, выплеснувшим накопившиеся за годы и неизбытые эмоции, а может холодным, потерянным, стесняющимся самого себя, ушедшего времени и лишенный надежды – основы любой любви.
Тем не менее, роман начался и развивался. В Тбилиси не было принято держать девушку за руку. Иногда ходили под руку, а обычно, просто шли рядом. Долю и Генриетту видели постоянно державшимися за руки. Они гуляли по Руставели, не отрываясь глядя друг на друга, бродили, шурша листиками, по Ботаническому саду, сидели вместе в хачапурной, что была чуть ниже площади Ленина (бывшей Эриванской).
Что происходило с законной супругой Дорой было непонятно. Тираспольский перестал с ней появляться в свете (на концертах и киносеансах в Доме Офицеров), народ скучал по Дориным комментариям, пикировкам с залом и мощной поступи во время прогулок на перерыве в фойе, когда она безо всякого стеснения доставала из театральной сумки, размером, формой и внешним видом больше походившей на хозяйственную, китайский термос с «кофэ», и разливала его в два граненных стакана – в большой и маленький. Большой предназначался для самой Доры, а маленький, соответственно, для супруга, и это можно понять, - супруг был маленький, и «кофэ» ему тоже полагалось мало. Кстати, разлив напитка производился на поверхности каким-то чудом сохранившегося со времен офицерского собрания рояля Стейнвей, исправно стоявшего в углу фойе. Он был настолько массивный и тяжелый, что взявшие власть в Грузии поклонники единственно верного учения, похоже, просто не смогли его украсть. 
Ну так вот, Тираспольского с Дорой перестали видеть, зато он частенько стал захаживать в столовую Дома Офицеров, вы, наверное, не в курсе, она была от входа, сразу направо.
Учитывая жуткое общее состояние тбилисского общепита, эта столовка, несмотря на убогость, тяжелый запах несвежих котлет и чего-то кислого, чем, впрочем, пахло во всех тогдашних столовых, была еще ничего. Там поддерживался хоть какой-то порядок за счет деревенских солдатиков, благодарных, что служат в центре большого города, да еще близко к гречневой каше, впрочем, мы опять несколько отвлеклись. Ну так вот, поедание Долей котлет перед вечерними лекциями, а Тираспольский в основном промышлял именно в Вечернем университете Марксизма-Ленинизма, указывало на недобрые перемены в его семейной жизни.
Тема любви товарища Тираспольского активно обсуждалась в широких кругах ЗАКВО (Закавказского Военного Округа), вечернем Университете Марксизма-Ленинизма, на кафедрах Научного коммунизма различных учебных заведений города, в обществе «Знание», и, разумеется, по месту дислокации Джульетты, тьфу, Генриетты, на просторах ИМЭЛа, напомню, Института Маркса-Энгельса-Ленина. Между прочим, раз уж об этом названии зашла речь, почему и как в эту маленькую компанию запихивали Энгельса – непонятно. По сравнению с другими участниками движения, Фридрих был вполне приличным человеком, принял на себя прижитого от служанки сына Маркса, всю жизнь кормил самого Карла, замечу, совершенно напрасно, почитал Дарвина, жил одновременно с двумя сестрами-ирландками, любил играть в карты до утра, охоту на лис и ирландское рагу. Даже написал вполне читабельную работу «О происхождении семьи, частной собственности и государства», хотя мог бы излагать и покороче.   
Однако, я, кажется, опять отвлекся, это у нас, у писателей, случается.
Как известно из классики, развитие любовной страсти между Ромео и Джульеттой не задалось из-за исторических недоразумений между семьями влюбленных. Орфея с Эвридикой подвела несносная привычка музыканта оглядываться, правда, Руслан справился с Черномором, укравшим Людмилу, но ему пришлось потом таскать этого карлика за собой в котомке, что не прибавляет пыла в страсти, прекрасную Елену вообще убили на беду Парису, принеся в жертву Артемиде, такие вот еще были нравы.
Что же случилось с нашими Тристаном и Изольдой тбилисского разлива? 
Любовь, как известно, живет три года. Но у Адольфа Тираспольского она жила всего два, что, вообще говоря, тоже неплохой результат. В качестве разлучника выступил не Черномор, не Менелай, а целая коммунистическая партия Советского Союза.
Адольф Тираспольский был, понятное дело, коммунист. Слухи о большой и чистой любви, да что там слухи, будем говорить прямо, доносы, доползли до руководства парторганизации быстро, но отдадим должное Кавказу.
Тбилиси того времени – это вам не Саратов и не Куйбышев какой-то. Все и всё знали, всё понимали, но рассмотрение персонального вопроса коммуниста Тираспольского постоянно откладывали, то из-за приближающегося юбилея Великой Революции, то в связи с подготовкой к грядущему визиту руководителя монгольских коммунистов товарища Цэдэнбала, не говоря уже о Пленумах, Съездах, завалах на сборе чая и бесконечных приемах в честь и по поводу. Короче, тянули время, как могли. Входили в положение, ждали, надеялись, что все закончится само по себе, пытались замкнуть ноль на массу, как говорится.
Помимо, отдадим дань, мужской кооперации, наличествовала вполне рациональная составляющая. В миллионном городе заменить маленького Тираспольского было особенно некем. То есть армия лекторов, заучивших бессмысленные тексты из учебников, пособий и дидактических материалов, конечно, была. Но словоблудить, метая цитаты из классиков, пересыпая терминами, давая свободно отсылки к каким-то неведомым письмам Маркса, переругиванию Ленина с Каутским, выдавая на-гора, как шахтер Алексей Стаханов, по сто тонн словесной руды, такое мог делать только он – Адольф Тираспольский. Показывать, в случае надобности, заезжим академикам с Волхонки, столпам, так сказать, марксизма, было больше некого.
В конце концов, Долю всё же вызвали в партком и поставили вопрос ребром. Либо Генриетта, либо партбилет на стол. Так тогда было, по-рабочему просто.
И Тираспольский выбрал Генриетту.
Маленький человек совершил большой подвиг, подвиг во имя любви. «Партбилет на стол» означал при его профессии изгнание из племени, древнейшее и страшнейшее из наказаний. По сути, гражданскую смерть.
Сейчас уже и не все поймут, о чем речь, что за подвиг такой. Ведь подвиг, это когда с гранатами под танки, когда горящий самолет на вражескую колонну. А тогда весь город говорил о подвиге Тираспольского. С открытым забралом, за прекрасную даму, поставив на карту всё, самую жизнь – это тоже подвиг, да еще какой.
После совершения подвига, Доля открыто, как-то необычно, не пряча взгляд, смотрел на соседние столики, поедая тушеную капусту в столовой Дома Офицеров.
Он начал круче, лихо что ли, загибать поля своей знаменитой, возможно, трофейной шляпы. Может Доле так казалось, а может и вправду, исчезли плохо скрываемые улыбки знакомых, исчез мир двусмысленности и фарисейства.
Рассказы о подвиге Тираспольского распространялись по Тбилиси со скоростью, которой позавидовали бы нынешние оптоволоконные сети, обрастая на ходу немыслимыми подробностями, как дно океанской яхты покрывается ракушками, водорослями и морским илом.
Тираспольский в рассказах стал чудо-богатырем, сам положившим на стол партийный билет, и высказавшим все, что накопилось у простых граждан к погрязшей в разврате и лжи партийной номенклатуре.
В легендах, вставший в полный рост (заметим, не очень большой) Тираспольский, выступил не только против конкретных партийных функционеров, а сказал свое твердое коммунистическое «нет» всей, давно отошедшей от ленинских норм партийной жизни системе, бросив на прощание высказывание Долорес Ибаррури «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях».
Сказал это, вообще говоря, Тацит, где-то за 2000 лет до испанской коммунистки и Адольфа Тираспольского, но высказывание звонкое, украсть его революционерам было легче, чем вынести рояль из Дома Офицеров. Впрочем, злополучный рояль, раз уж о нем опять зашла речь, все же в итоге вынесли, хотя крышку после пятен, оставленных термосом Доры Тираспольской, по-видимому, пришлось полировать заново. 
Но предательство любви подобралось с другой стороны. Возможно, некоторые читатели запамятовали, что возлюбленная нашего героя трудилась в ИМЭЛ, где помимо вполне приличного туалета, что на втором этаже, в конце коридора и направо, тоже имелась парторганизация, да еще какая.
Институт Маркса-Энгельса-Ленина, не хухры-мухры. И Генриетта тоже была коммунистка. И она сдалась. Дело пенсионное, остаться без работы, положенных шикарных «заказов» (палка твердой колбасы, две банки шпрот, одна красной икры, две печени трески, килограмм гречки, два килограмма сахара и вдогонку сардины в томатном соусе), остаться на 100 рублях в месяц. Сломалась наша Генриетта, не выдержала того, что мы часто в жизни застенчиво называем «обстоятельства», оправдывая любые свои поступки.
После означенных событий, звезда Доли Тираспольского закатилась. Изредка он появлялся в свете (различные мероприятия в концертном зале Дома Офицеров), в сопровождении законной супруги Доры в синем балахонистом платье с большой хозяйственной сумкой, выдаваемой за театральную. В зале они молчали, это было необычно и немного страшно.
Ходили слухи, что Доля перебивался написанием за копейки докладов для партийных товарищей на всякие съезды и конференции. В городе говорили, что у него случился инфаркт, потом второй.
На похороны Доли Генриетта не пришла, хотя народу там было немного, можно сказать, совсем немного. Наверное, это было правильно, что ей в конце концов делать на еврейском кладбище в Навтлуги.
Через много лет автор видел скромный камень, на нем ни слова не было про политэкономию социализма, просто звезда Давида, надпись на иврите и русском: Адольф и Дора Тираспольские. А еще на камне была выбита маленькая пятиконечная звездочка и значилось «Герой Советского Союза, гвардии капитан».
Рассказывали, что к камню была долго привинчена шляпа с полями, сделанная из меди и покрашенная в серый цвет, но ее потом украли, наверное, сдали в скупку цветных металлов.