Вовкин шлем Марк Рубинштейн

  Марк Рубинштейн               


                Вовкин шлем

Ваты было мало, и мама со вздохом распечатала запасы. В СССР все делали запасы. Запасы были по всюду. В холодильнике, том, что морозил пустоту, был запас. В шкафчиках, уныло повисших на стенах словно покойники, запас был из макарон и пачки чего-то, что в случае опасности и отсутствия продуктов в магазине можно было есть один день.

Но главные, неприкосновенные запасы были в трюмо. Там под створками зеркал, в темноте ящиков лежало сокровище - хлопчатая вата в рулонах. С красными крестами на боках, словно личинки неведомого жука, эти шуршащие комья давали условный комфорт дамам при менструациях.

Вытирать жопу газетой с портретом Ильича и медалями, теми, что красовались на передовице, было делом привычным для всех полов, а вот пользовать вату, по понятным причинам должны были только дамы, от того в душе Вовки теплилось некое замешательство - отчего его маме такое? Да и всем бабам. Жопу газетой, а письку ватой...

Сейчас, когда в комнате уютно, под драным абажуром торшера, светила лампочка, а на полу перед старым черно-белым телевизором, бубнящем о анонсе давно показанного к 35-ю победы фильме о стариках, которые пойдут в бой, Вовка, сидя на дедовском ГДР-овском диване, учил слова песни.

Ее, эту песню, предстояло спеть завтра. Текст у песни был не замысловат. В ней говорилось о том, что на границе тучи ходят хмуро и край суровый тишиной объят, так же пиит сообщал нам важную новость о том, что у высоких берегов Амура часовые родины стоят.

Вовка не знал где находится Амур и по какой причине часовые родины стоят именно там. Ему, пацану восьми лет от роду это было все до лампочки. Он видел, как мама, распечатав рулон ваты, ловко словно заправская портниха, распорола старую подкладку от дедушкиного пиджака. Затем она скрутила, нарезав на полоски ткань и свернула колбасками вату. Оставалось сделать выкройку шлема.
 - Иди-ка сюда сынок, - устало, не отрывая взгляд от шитья произнесла мать.
  Вовка кинул в угол учебник с дурацкой песней и подойдя к маме наклонил голову. Он чувствовал прикосновение ее рук, нежные и чувственные, ласково тормошили они его светлые пока ещё послушные детские локоны.
Метр крутился вокруг носа Вовки и наконец, исчез.
- Ну расскажи. - тихо попросила мама.
- На границе тучи ходят хмуро, - начал Вовка и замолк, - в телевизоре застрочил пулемёт и что-то ухнуло.
- Край суровый тишиной объят, - снова забубнил Вовка косясь на экран, где весёлые, откормленные дядьки - "старики", заводили "Смуглянку". Мама протянула руку и выключила телевизор, последнее что увидел Вовка, как весёлый запевала погас и превратившись в точку исчез.

Утро следующего дня начиналось с поездки в РОНО. Именно тут, в казённых, пропахших дешёвыми духами и женским потом, помещениях и предстояло Вовке, вместе с другими детьми рабочих и крестьян, продемонстрировать свою преданность правительству и партии.

С точки зрения партии и правительства, именно исполнение детьми, песни про тучи и хмурый Амур, смогли-бы укрепить веру родины в достойную смену. Тут не было родителей. Точнее, их не пускали дальше рекреации. Увидеть чудо патриотического исполнения, оценить его и поставить оценку, должна была сама начальник РОНО в полном одиночестве.

И хотя в коридорах было людно, но за дверьми, там в этих лабораториях по производству патриотов, на полах натёртых мастикой, в тишине, стояло по одному столу и стулу.

Каждый новый коллектив певцов - детей, заходя в это, скушное, по стенам украшенное портретами пионеров героев, погибших не понятно, за что и почему, помещение, затихал, а у Вовки начинало сосать под ложечкой и хотелось какать.

Однако, помня с каким трудом мама шила шлем, тот, что теперь красовался на голове Вовки, он твёрдо решил, что споёт свою песню.

Дети, в шлемиках, похожие на маленьких кукушат, словно на расстрел прошли в зал. Закрылись двери и только тогда Вовка увидел ее. Огромную словно монумент Ленину, с грудями выступающими за края бюста, с красными, словно у крысы, маленькими глазками, начальницу РОНО.

Ее военный, зелёный, с лампасами, брючный костюм, свитые в косы и уложенные бубликами на макушке, черные словно у вороны волосы и огромное, блиновидное, скучное и безразличное выражение лица успокоило Вовку. Он понял, что не ошибся, как и всегда, вся эта профанация была лишь показухой и результат ее не интересовал никого, как и большинство дел бурно кипящего милитаристким дерьмом совка.

Наконец директриса, усевшись поудобнее и оглядев, с явным неудовольствием, разномастные модели шлемов, пошитых родителями детей черт знает из чего, поведя носом словно принюхиваясь, брезгливым тоном, скомандовала.
- Пошли!
 Первые ряды вздрогнули, дети, наступая на пятки друг другу, торопясь завыли песню. Топоча, они пару раз прошли кругом и наконец, совсем сбившись в кучу остановились у дверей.
- Свободны, - процедила директриса, не отрывая взгляда от бумажек на столе.

Вечером, они с мамой распороли самодельный танкистский шлем, и мама, вынув вату бережно сложила все в шуршащую упаковку. Вовка выкинул подкладку от пиджака, плохая она защита для танкиста хоть и досталась от деда...

                КОНЕЦ