Блики солнца на твоей коже

«Голова практически всё время болит. Не хватает характера бороться со своим организмом. Видимо пора заканчивать со сказками врачей, и иллюзиями победы и начинать готовиться в путь.

Меня еще терзают обреченностью мгновения отречения, ранят фразы, образы, звуки, ассоциации. Чувство вины и его наличие.

Мне еще трудно обрести мир относительного равновесия, научиться формально оценивать происходящее и перестать заниматься самоанализом. Да и стоит ли?
Может прекращенные ежедневные тренировки, как и оставленные мной однажды репетиции - фаза обретения завершенности асаны под названием «жизнь»? Может», - фраза, написанная карандашом в мамином дневнике, обрывалась незаконченной мыслью и сползшим на нижнюю строчку последним «может».
 
Дмитрий Львович улыбнулся – утром мама перечтёт, сотрёт ластиком это небрежное «может», поправит вычеркнутые слова и фразы, и перепишет заново или простится с ними навсегда, да и со всем написанным накануне.  Сотрёт. Сдует катышки графита и своим аккуратным, ровным почерком впишет что-то иное, заплетая свою мысль в четкую, идеальную форму. Его мама. Она такая. Всё должно быть доведено до совершенства.

- Сереж? Ты откуда? Почему? Кто сказал, где я?  Подожди, я сейчас встану и сделаю чай. Сейчас.

  Голос раздался резко и Дмитрий Львович даже сразу не понял кто говорит, потому что голос прозвучал с какой-то юношеской радостной злостью.  Мужчина оторвал взгляд от дневника и торопливо его вернул на место. А теперь смотрел, как сухая маленькая ладошка вцепилась в простыню, ища опору. Он резко встал, протягивая свою руку навстречу.

– Нет. Убери. Ты опоздал. Это уже не твой сын и не нужно к нам протягивать руки.

– Её губы презрительно скривились на миг, но она тут же вернула себе самообладание и продолжила, чётко расставляя слова. – Он перестал быть твоим. Там на вокзале, пока я тебя ждала. Ты тогда не пришёл.  А сейчас зачем?

Она всё-таки встала и выпрямилась, глядя в лицо мужчине. Так и стояла, вскинув подбородок, левой рукой, поддерживая себя под поясницу, а правую, прижимая к низу живота, словно обнимая что-то видимое лишь ей. Дмитрий Львович сделал шаг вперед и тряхнул головой, ничего не понимая.

– Я н...

– Я тебе больше не Яна. Будь добр – Янина Львовна. Присядь. Заварю чай и поговорим. Что-то я озябла. Хочу чаю.

– Лучше я, Янина Львовна, а вы, - Дмитрий выделил голосом это «вы», делая усилие над собой и повторил, закрепляя сказанное, - вы, присядьте. Я принесу чай, и мы поговорим о... вашем сыне.

Мужчина торопливо вышел из комнаты матери, в которую зашёл всего лишь погасить свет.

– Спит? – обернулась на звук шагов женщина, что-то размешивающая в кастрюле.

– Нет. Назвала меня Сережей каким-то. Сказала, что её сын не его, потому что он не пришёл на какой-то вокзал и ... захотела чаем его напоить. Ничего не понимаю. А ты?

Дмитрий Львович сел на табуретку и с надеждой посмотрел на жену.

– Не бери в голову. У стариков бывает. Может приснилось что-то...

– Оль, ну где старики, а где моя мама. Ей всего... а кстати, сколько ей всего? Лет шестьдесят.

– Ты не знаешь сколько лет матери? Ну ты, Митька, даешь.

Женщина подвинула вторую табуретку, присаживаясь, к столу. Её ладони споро, совершенно автоматически, вытирали друг друга о полотенце, лежащее на коленях, а сама женщина казалось пребывала в полнейшем недоумении.

– Что я даю? Разговоры о женском возрасте ма считает пошлостью и цифры никогда не озвучиваются. Вот ты замужем за мной почти двадцать лет. И Янину Львовну знаешь ещё больше. Сколько лет моей матери?  Ну-ка, единственная, любимая, почитаемая невестка ответь! Сколько лет твоей свекрови?

– Понятия не имею, Мить... – женщина, лицо которой утратило уверенность и осуждение, медленно протянула руку и коснулась ладони мужа. – Прости. Реально, не имею понятия.

– Вот. Сделай чай. Я отнесу. Ма что-то говорила про «замёрзла и хочу чаю». А может уже и уснула. Может, правда, что-то приснилось.

– Давай я отнесу. А ты иди руки мой, будем ужинать.

Ольга вошла в комнату, держа в одной руке блюдце с чаем, а во второй вазочку с вареньем. Янина любила так – «в присмотр с понюшкой», чтобы ягодка из варенья каталась во рту или пряталась под языком, медленно отдаваясь глоток за глотком чаю.

Янина Львовна ходила по комнате, массируя поясницу и поглаживая живот. «Надо же! Как я в предродовой между схватками», - подумала Оля, ставя чай на стол.

– Мам, я принесла чай, ты хотела.

Янина оглянулась и явно удивилась:
– Оленька? А Сережа где? Снова сбежал? Груз реальности его снова раздавил? Трус.

– Не видела. А Сережа это кто? – выпалила мгновенно Ольга.

– Митькин отец. – Янина Львовна вдруг резко остановилась, тут же сцепив руки на груди и встряхнула головой. – Что я несу? Сережа? Какой Сережа?..

Она замерла на миг, поводя глазами по стенам и мебели. Её взгляд остановился на черно-белой фотографии на стене – мужчина улыбался в камеру, держа на руках мальчишку в белой рубашке. Женщина кивнула чему-то внутри себя и повела рукой на фото.

– Ну, вот. Лёвушка. Митин папа. Он ещё хотел и Митю Львом назвать, чтобы он был Львом в кубе. Дед – Лев. Отец - Лев и сын тоже... А, чаю - это правильно, милая. Как ты догадалась, что я чаю хочу?

– Ты же... – Ольга замялась в последний момент, ища замену «сама попросила», нашла и продолжила, – не ужинаешь в это время. А мы собираемся. Вот решила тебе чайку принести. Я пойду? Митя ждёт.

– Спасибо. Иди, конечно, корми...



Ужин уже подходил к концу, когда Ольга не выдержала и сказала, как бы между делом:
– А Сережа – это Митин отец. А Митя у нас – ты. А на стене папа Лёва и он хотел, чтобы Митю звали Львом, чтобы Митя был Лев в кубе.

Губы Ольги растянулись в улыбке, которая больше была похожа на нарисованную гримасу клоуна, и женщина это почувствовала и провела рукой по лицу, словно сдирая эту улыбочку и цокнула языком, завершая процесс. И только потом опёрла лицо в сжатый кулак и сказала:

– Лучше бы ей это всё приснилось.

И в этот момент из комнаты мамы раздался громкий стон. Супруги, не сговариваясь, побежали к ней. Женщина стояла, держась за спинку кресла и стонала.

– Мама, что?

– Схватки начались. Вызывай скорую, Сережа.

Дмитрий Львович замер в ошеломлении, а Ольга подтолкнула его и прошептала:
– Да, Серёжа, скорая здесь необходима. Вызывай!

И сделала шаг к свекрови со словами:

– Время засекла? Интервал какой между схватками?

– Нет. Эта первая.

– Хорошо. Значит сейчас попустит и, даст бог, следующая будет часа через полтора – два. Я, когда Катьку рожала, так было.

– Да? А я первый раз. Ничего не знаю.

– Сейчас, сейчас. Отпустит. Можно уже даже в кресло сесть. Не нужно торопить ребенка. Пока ещё скорая приедет.



Скорую Дмитрий Львович встретил на улице. Торопливо, суетливо и, стесняясь самого себя, объяснил ситуацию, усталому и внимательно слушающему его человеку. Митя повторялся и никак не мог сказать главного, того что он испугался этой ситуации, и того, что не может придумать название, сказать какую-нибудь пошлость вроде «мне кажется мама сошла с ума» и поэтому говорил и говорил, всё время повторяя:
– Может быть ей что-то приснилось? И завтра уже всё будет нормально? Как всегда...

– Может быть. Пойдёмте. Сны во сне и наяву в её возрасте нормальное дело. Сколько ей, кстати? Вы же сын? У меня в графе возраст почему-то написано «затрудняюсь ответить». – Спросил врач неотложки и вошел в подъезд, оглянулся на номера квартир и пошёл, поднимаясь по лестнице.

– А я и затрудняюсь. Вот верьте, не верьте, но я не знаю точной цифры. Ма не любила этот вопрос, и я её не огорчал.

– А документы посмотреть?

– Документы у неё в рабочем кабинете в столе, а у нас не принято вторгаться в личное пространство. А кабинет – это её пространство. Её мир. Она там работает, живёт, спит. Сейчас, когда она болеет мы входим к ней чаще. Но я не могу выдвинуть ящик её стола, достать паспорт и посмотреть её возраст. Это не этично.

– Вы не общаетесь? – Врач остановился на лестничной площадке и достал сигареты. – Не возражаете?

– Нет. И если позволите... угостите и меня. Не захватил.

Мужчины закурили, глядя не друг на друга, а в стену напротив, каждый в свою.
 
– Вы не общаетесь? – повторился вопрос.

Дмитрий Львович встрепенулся и хмыкнул:

– Конечно общаемся. И всё друг о друге знаем. Просто мы общаемся на общей территории: кухня, гостиная, дача. А личные комнаты – это личное. И если мы там, то это очень важно. Разговор тет-а-тет. Решение «секретных проблем» ...–  Врач хмыкнул, а Дмитрий тут же пояснил. – «Секретные проблемы» - это что мы будем дарить кому-то из членов семьи. Ей, мне, моей жене, дочерям, родственникам. Сюрприз, понимаете? И это не только про мамину комнату-кабинет. У нас у всех своё пространство.

– У вас большая квартира?

– Да. Мама выкупила квартиру соседей, и мы их объединили: нашу и соседнюю, когда я женился.

– Ясно. Вы не знаете сколько лет вашей матери. Но вы хотя бы предполагаете?

– Долгое время я предполагал, что ей лет тридцать пять... пока мне стало столько.

Врач хмыкнул, достал снова сигареты, молча протянул Дмитрию Львовичу, прикурил и только тогда спросил:

– А сейчас, как вы думаете сколько ей лет?

Митя затянулся, почему-то пристально посмотрел в лицо врача и со слегка вопросительной интонацией сказал:

– Шестьдесят?

– Думаете?

– Предполагаю...



Усталый врач в мятом белом халате пробыл у Янины Львовны с час. Входя в комнату, он оглянулся на Дмитрия Львовича с женой и прикрыл перед ними дверь со словами:

– Роды процесс интимный. Посторонние только мешают. Идите на кухню – кипятите воду.

Митя было сунулся с вопросом про воду и её количестве, но Ольга потянула его за рукав и уже в кухне постучала ему пальцем по лбу:

– Митька, ну Митька!  Сядь. Доктор нас отправил пить чай и ждать. Вот и сиди. Пей чай и не накручивай себя. Жди.

– Ну как я могу? Сидеть и пить чай. Как? Я же ничего не понимаю, понимаешь?

– Хорошо. Не можешь пить чай – иди мой посуду. А чай я всё-таки соберу. Врач выйдет, и я с ним попью. И он мне всё расскажет. Я ему и бутербродов сделаю, чтобы точно не отказался. С собой.

И Ольга приступила к исполнению, ловко строгая колбаску и сырок в тонкие пластинки. Потом заварила чай и забрала у мужа полотенце, которым он пытался вытирать посуду.

– Иди. Выпей все же чаю. Тело лучше занимать действием, чтобы не мешало.

– Чему может помешать тело? – хмыкнули в проеме двери и женщина молча поставила на стол еще одну чашку.

– Тело чаще всего мешает. Мешает думать. Мешает всему, постоянно напоминая о своем существовании. То ему есть хочется, то пить, то выпить, то размножаться, то освободиться от выпитого и съеденного. Тело... что с него возьмёшь. Не желаете ли перекусить, доктор, потому что вопросов много вдруг.

– Простите, но нет. Ехать нужно. А вопросы...  Ответы вам придется самим искать. Первое. Я вызвал для Янины Львовны психиатра. На всякий случай. Я, уж простите, психиатрию «прокурил». Пребывал в стадии «первая очень сильная любовь к женщине... со страстями». По ней и зачёт сдавал. Поэтому вердикт пусть лучше специалист вынесет. По мне, так «Серёжа» – может быть бредом, юношеской любовью, персонажем сериала или книги. Чем угодно. Он может быть действительно вашим отцом. Человеческая душа потёмки и порой она избавляется от хранимых всю жизнь тайн, не желая уносить их с собой, когда тело гибнет. Как молодёжь говорит: «Не хочет портить карму», - потому что душа вечна, а тел бесхозных много. Вы, Дмитрий Львович, поинтересуйтесь всё же периодом жизни вашей матушки накануне вашего рождения. Без осуждения. Простите, - без всякого перехода вдруг сказал врач, - курить хочется. Может проводите меня до лестничной площадки. Курнём, да я пойду. У меня вызов.

Ольга поставила пепельницу и достала из шкафчика пачку сигарет. Митя прикрыл кухонную дверь и открыл форточку.

– Слажено. Уважаю. – Снова хмыкнут врач и прикурил сигарету. – Это всё следствия. Дело не в них. Это просто итог, а причину нужно искать. Завтра приедет специалист и подтвердит или опровергнет психиатрию: деменцию, Альцгеймера, шизофрению. Хотя я в последнюю не верю. У шизоидов всё всегда очень логично, а Янина шутит на тему. Не похоже. А я вам выпишу направление на МРТ. Физиологию отбрасывать не будем. Чего только не бывает: в юности на физкультуре с брусьев упал и головой ударился, а сейчас резко повернул голову и что-то где-то замкнуло. В общем, не паникуйте раньше времени. Может утром проснётся и не вспомнит Сережу больше.

– А нам-то что делать? – Голос Мити прозвучал резко, с какой-то визгливой истеричностью. Он сам вдруг устыдился этого и тревожно посмотрел на жену.

– Мить, думаю мы подстроимся. Если ты снова – Сережа, так будь им. А нет, так нет. И не было ничего.

– Правильно. Этого и держитесь. Бутера мне? – Снова, без всего перехода, поинтересовался врач, Ольга кивнула и пошла его провожать. А Дмитрий Львович встал и пошёл к матери.


Она спала, по-детски подложив ладони под щёку и улыбалась с совершенно незнакомым сыну выражением лица. Митя поправил сползшее одеяло и присел в кресло рядом.
 
Протянул руку и взял уже закрытую тетрадь дневника, пролистывая и ища последнюю страницу, удивляясь множеству пустующих строк. Такого никогда не было. Мама правила ранее написанное, да, но никогда не оставляла освобожденное место пустым. Он как-то спросил её почему, а она улыбнулась, кивнула его вопросу ресницами, одобряя и сказала: «Жизнь не терпит белых пятен. Только на карте такие могут оставаться, потому что они еще не изведаны. А жизнь прожита. Со временем можно изменить оценку какому-то событию, но не прожить его нельзя». А теперь в её дневнике появились белые пятна непрожитого.

«Вы, Дмитрий Львович, поинтересуйтесь всё же периодом жизни вашей матушки накануне вашего рождения. Без осуждения», - отчетливо прозвучали слова врача. Мужчина встал и отошёл к письменному столу, сел в кресло и решил начать с возраста, поражаясь тому что действительно не знает сколько маме лет.

Аккуратные стопки общих тетрадей лежали на всех полках тумбы, заполняя её целиком. Митя взял одну, вторую, третью и тогда понял, что стопка – десятилетие. Поиски паспорта были тут же забыты.  Он нашел нужный год, вынул из стопки и вышел из спальни мамы. На кухне Оля говорила по телефону. Она оглянулась, слушая собеседника и теперь смотрела, не отрывая взгляда от лица мужа. Он присел к столу, налил чаю в две так и стоящие на столе чашки, и углубился в чтение. В тетради не было редактирования. Записи, сделанные шариковой ручкой, отражали настроение. Текст то метался по странице, как вихрь, то буквы стройными рядами, совершенно безэмоционально передавали суть событий. Митя знакомился с мамой, ежеминутно одёргивая себя за вторжение в её личную жизнь, а то подстёгивая себя оправданием поиском истинного отца. Рука жены вдруг легла поверх раскрытой страницы и потянула тетрадь на себя. Закрыла и придавила ладонью.

– Спасибо. Я перезвоню тебе завтра. Спокойной...

Ольга встала, не выпуская тетрадь из рук, сунула телефон в карман и отошла к окну. Положила дневник на подоконник, прикурила и снова прижала его к себе. И только теперь сказала:

– Да. Твоего отца звали Сергей. Ты Дмитрий Сергеевич. А отчество тебе дал дед, когда твоего отца не стало. Нет не умер или... Никто не знает. Мама не знает. Она до сих пор думает, что он просто струсил и не приехал, когда она его ждала на вокзале. Они должны были в тот день познакомиться с его родителями и подать заявление. Ма просидела на вокзале сутки, думала, что перепутала день... В общем тему закрыли, чтобы она не потеряла тебя. Дед решил, что ненависть к твоему отцу для неё в тот момент, лучшая опора, чем любовь, Не было папы Лёвы. На фото случайный мужчина, которого она попросила подержать тебя на руках для истории. И имени твоего отца она никогда не произносила с тех пор.

Оля обернулась и посмотрела на мужа.

– Ты положи на место. Не думаю, что она хочет, чтобы это прочли. И вполне может быть, что утром она снова не будет с ним разговаривать. Иди, Митя, иди. Положи на место. Это не хорошо, ковыряться в чужой жизни.

Тетрадь легла на своё место. Дмитрий Львович поправил ровные стопки, закрыл дверцу тумбочки и сел на пол у кровати матери. Дотронулся до её пальцев. Она ответила, и её иссохшая ладошка забралась в его ладонь, как забирается любимая женщина подмышку к возлюбленному. Мите даже послышался лёгкий вздох удовлетворения, и он вдруг спросил:

– Тебе было трудно?

– Без тебя, Серёжа? Ну, что ты... Трудно было только первые двадцать лет. Потом показалось, что привыкаешь. Знаешь, что меня всегда берегло? Блики солнца на коже... В наше последнее утро, я проснулась от твоих поцелуев на моем лице, руках, груди, животе.  Утренний ветерок трепал штору в окне. А твои шальные поцелуи метались по мне, щекотали и холодили кожу в местах касания влажных губ. Я спросила, что ты делаешь? А ты сказал, что целуешь... блики солнца на моей коже. Я никогда не передвигала нашу кровать. И ты всегда был со мной. Каждое солнечное утро. – Она улыбнулась и отвернулась лицом к стене. – Я посплю, если не возражаешь...