Существо женского вопроса

Существо женского вопроса в условиях энергетического кризиса

(Сказ о том, как недельное пребывание на морозном сайте N скукоживает все мои творческие помыслы до застенчивых аллегорий, а безоговорочная местная-уместная невостребованность - охлаждает пыл)
 
Мы, пигмамиллионы, народ простой, нас тьмы и тьмы: нам что картинка, что скульптурка, что стишок завалящий — влюбляйся, не хочу. Сами додумаем — что у них должно быть внутри и с чем их съесть. Сами додумаем — сами передумаем. Красота — она же в глазах смотрящего, без опоры только абстракции держатся, а нам же на тот берег надо да ножки не замочить.
 
Вот не далее как анадысь приезжаю я в Анадырь, а там погоды — непочатый край, раскинутыми руками не охватишь, столько погоды и в прогнозе не показать. И хочется думать, что всего этого не существует. Но жить-то надо. И вот добираюсь я на неприметной зебре до заднего двора, а под аркой — темень, было бы лето — мыши бы завелись, и стоит, значит, в замкнутом отдалении женщина - и то ли курит, то ли от меня пар идёт, а я вообразил лишнего ещё на автовокзале, но не пьёт - точно. Ну как женщина — всё при ней, по крайней мере, силуэт и объёмы. Это как чёрный квадрат — только белый. Ну, думаю, если поперёк пойду — столкнусь обязательно, поэтому взял немного в сторону, потом ещё взял, уже брать некуда, а она как будто всё бесшовное пространство заполнила. Споткнулся и повалился я к её ногам. Под аркой ветер гудит, а на меня ещё и вьюжку набрасывает, не отвертеться. Ноги по-брюсовски бледные, о, эта неприкрытая смиренность перед бледностью, туманностью и божественной мрачностью. Не ты глотаешь воздух, а дыхание пожирает тебя изнутри, а когда оно морозное — где-то там побуквенно хрустит слово «в-е-ч-н-о-с-т-ь», и тебе кажется, что ломаются кости — но как-то весело и азартно, не давая боли добраться до сознания.
 
Немного подумав с её ногам, не мог же я с ними говорить — и не только в силу своего упадничества, но и потому, что ноги — это вроде как предмет, даже если и любви, который ходит, а отнюдь не разговаривает, а до той поры мне казалось, будто неодушевлённость — это хоть и главная черта женского характера, но не достаточная, - так вот, успев ещё подумать, что посетил я сию неоживлённую обитель не ради беседы с ногами, а чтобы показать эскизы моста, соединяющего людей по принципу Чеширского - «тяни-толкай», старому приятелю, к слову, крайне неприятному персонажу, о чём не только я свидетельствовал после всей этой истории, - я таки добрался до осмысления подуманного и услышал голос того самого беспредметного (с точки зрения моего зрения, вернее, вида, которым оно испытывалось на прочность) приятеля, ориентированного первым этажом:
 
- Не трожь, она моя!
 
Я хоть и знал родовые правила понаслышке, но не мог понять, к чему он ведёт, пока, приподнимаясь, не коснулся метлы, под мышкой у женщины.
 
- Метла? - перелюбопытствовал я. И кивнув в знак приветствия, криво улыбнулся подрагивающей губой и полушёпотом извинился. Женщина не изменилась ни в лице, ни в ногах, и только лёгкая метелица, казалось, засоряя взор, приподняла ей что-то вроде юбки — от коленки до коленки, обнажив эротические смыслы в пустотах подтекста.
 
- Баба, говорю, моя. Я с ней весь день возился, а ты хочешь разрушить с таким трудом вымученное.
 
Из-за штор начали происходить люди, как будто гумилёвские тени, обретающие шестые, седьмые, восьмые и последующие, без малого, чувства. Эхо не помнит голоса, оно рождается уже без них, а в мифах, пересказах и былинах многое теряется. Из чего или из-за чего произошли люди не могут рассказать сами люди, а спрашивать больше не у кого. Видимо, поэтому женщина, обдувая меня холодком, молчала, а я — думал.
 
- Ничего я не хочу, я же тебе по делу сегодня звонил, перспективный проект, это самое, — важна твоя оценка. Все хотят твоего незамыленного мнения. О как! Вот, - я подкинул саквояж и ещё раз вытряхнул извинения в сторону строго держащейся в моих нафантазированных планах женщины.
 
- Сегодня не могу.
 
- Как так?! Уговорились же, а я завтра — всё, отваливаю, с дымом в моих колесницах.
 
- Не могу, говорю, не слышишь что ли, выпил я, сегодня скажу, завтра — не вспомню, что говорил, повесите потом на меня всех не запряжённых собак.
 
«Вот пьянь», - вслух подумал я. Как собаку назовёшь — так она и будет гавкать.
 
- Хотя бы краем глаза взгляни, есть же у тебя сознание для говорения, может, категорически «нет» - и будем в другую сторону думать. Оставаться в недосказанности — это как впасть в кому, а думать, что — в яму. Всё равно вторая серия нужна.
 
- Стой там. Я тебя сфотографирую, чтобы завтра не забыть.
 
- Так что?
 
- Ты что пьёшь? - он выдвинулся сквозь стеклопакет, - Водку будешь?
 
- Буду, если только…
 
- Стой там, выйду — гляну.
 
- Сдурел, здесь даже мои фортепианные пальцы чёрно-белой кривизной пошли, безо всякой фигуральности. Левша блоху не подковал бы на морозе, и губы слипаются, а бумажкам — сам медовый бог красноречия велел.
 
От женщины мы так и не отошли, мужики никогда не отходят от женщин, особенно — в разговорах о пустяках. А она — молчала, молчала, молчала и ещё несколько раз молчала, промежду и помимо озвученных молчаний. «Странная женщина да ещё и с метлой, - думалось мне после каждого стопарика, - метла же — она вроде как для того и нужна, чтобы мести, особенно здесь, где белым-бело и некуда снегу упасть. Хоть мусорными словами печь и не растопить, зато сам суетливый процесс согреет».
 
Наутро я проснулся в квартире, потому что пренеприятнейший приятель будил меня тубусом и говорил, что знать меня не знает и что соседи, которых мы переполошили спорами о существовании женщин, такого же мнения о нас обоих. Замок домофона пришлось отогревать дыханием, а во дворе, спросонья казавшимся больше, чем я успел о нём навспоминать, и дрожащим едва уловимыми морозными звёздочками, из стороны в сторону мелькавшими перед глазами, - не было ни души. Даже моя душа, привыкшая к холоду, казалась отсутствующей и опустошённой.
 
«Может, это ядерная зима, и спасаясь кто может — спасся, а не спасшихся — замело».
 
Женщина, чьё молчание ещё стояло перед глазами селёдочной костью, осталась только в помине, так и не приспособившись к сюжетному развитию и к эволюции образа. А была ли женщина?! Только мётлы указывают на то, что женщины бывают. И если будет холодно-холодно, даже если холодней нельзя придумать, можно согреваться воспоминаниями о них. Можем же мы, русские, любить снег и берёзки - не потому, что это заложено в нас стереотипами, а исходя из личных и вненациональных соображений. Вот так и с женщинами, только всегда по-другому. А то и чаще, чем всегда.