Нужные слова

Часть 1. Кузнец и ведьма

В поезде стояла прохлада: работал кондиционер, с верхней полки сдувало. Ольга спустилась вниз и уставилась в тёмный квадрат окна. Спать - надоело, читать - устали глаза. Она ехала на север: сначала до Москвы на самолёте, а после - Мурманским поездом до станции "Чупа". Там ей посреди ночи предстояло успеть выскочить из вагона за обозначенных в расписании две минуты, что, учитывая её огромный чемодан со снарягой, казалось делом нешуточным. На станции, как следовало из письма, её должен был встретить некий Иван Быстров и умчать по бездорожью на раритетном Зиле на берег Белого моря. Вперед, в белоснежную глушь на базу водолазов МГУ!
 Зачем, спрашивается, она подписалась на это? Ольга сдвинула брови и задумалась, её отражение в тёмном окне повторило за ней. Конечно, уж если совсем начистоту, она просто не хотела оставаться в пустом доме одна на все новогодние праздники. В этих стенах накопилось слишком много нерешённых вопросов, на которые пока она не готова была услышать ответы и потому сбежала нырять. Под водой многое прояснялось, просто потому, что лишнее отваливалось само. Ольга нуждалась в свежем взгляде на свою, зашедшую в тупик, жизнь. Предстояло пройти курс обучения по подлёдным погружениям, познакомиться с природой севера и, если повезёт, увидеть северное сияние. Уже сейчас ныряльщица, имеющая опыт погружений только в тёплых морях, мысленно содрогалась. Всё это мероприятие, несмотря на тёплый комплект поддёвы и сухой неопреновый гидрокостюм, казалось ей умопомрачительно обмораживающим. Но её мятущейся душе требовалось отрезвление севером, и уж точно не сглаживание острых углов тропическими пейзажами.
 Оставалась скоротать бесконечно тянущийся вечер и пережить несколько ночных часов. Ольга вздохнула, потянулась по привычке за телефоном, но тут же отдёрнула руку. - Не писать и не звонить! – приказала она себе мысленно, - "умерла, так умерла"! А главное - не ждать от него смс.
Она решительно настроилась на неделю тишины без связи с её обыденным внешним миром. Семь дней на Белом море, а там, кто знает, может с чистого листа начать...
 На станции "Медвежьегорск"с названием, навивающим определённые ассоциации, дверь в купе шумно отъехала. Вломилась, иначе и не скажешь, яркая женщина, неопределённо возраста. Ей можно было дать и тридцать, и пятьдесят. Новая пассажирка в короткой норковой шубке с капюшоном, без головного убора звучно водрузила свою увесистую сумку на стол и тяжело плюхнулась на противоположную полку. Нежданная соседка сразу же заполнила собой всё пространство: резко запахло духами, алкоголем и рыбой. Ольга вежливо поздоровалась, вздохнула и мысленно посчитала количество часов, которое ещё придётся провести в одном купе. Уставившись в окно, она надеялась абстрагироваться от происходящего и может быть, разглядеть в лесу, примыкающему к железнодорожному полотну, силуэт медведя. Глупость, конечно, зимой медведи спят, но с другой стороны - всякое же бывает, такая вон дичь щеголяет без охраны да ещё и с запахом рыбы.
- А вы до куда едете? – начала беседу незнакомка, явно не собираясь провести время в молчании.
Ольга повернулась к собеседнице. Яркие голубые глаза, дерзкие, нозящие, алая помада, вздёрнутый нос, тёмные волосы подстрижены коротко, серьги кольцами, на шее золотая цепь. Ольга не назвала бы её красивой, но что-то в её лице притягивало взгляд, какая-то неприкрытая острота, словно она что-то искала, или кого-то.
- Я ночью выхожу в Чупе, – неторопливо ответила Ольга, продолжая непроизвольно разглядывать свою попутчицу, – а вы?
- Пиво будете? – не слыша вопроса, произнесла соседка, извлекая из своей вместительной сумки банку "Балтики" и пакет с рыбой, завёрнутой в газету. – Меня Татьяной зовут.
- Ольга, – Ольга кивнула.
- Я в Кемь еду к матери, завтра к обеду там буду, – женщина развернула газету и, выудив из чуда сумки складной нож, принялась резать рыбу. - Была в гостях, ну мы там отмечали, ясное дело, праздник! Вот рыбой угостили меня. Так что вы, будете?
Ольга отрицательно покачала головой:
- Пиво не пью, мне от него плохо, а вот рыбу попробовать можно. Кемь, странное название – вслух подумала Ольга.
-Это зря, хотя я тоже не пью, – Татьяна хохотнула, - но как туда еду, не могу на трезвую, тяжело на сердце, – и она, изображая сердечную боль, потёрла грудь. А в название ничего странного нет. У нас тут, знаете ли, всё предельно просто, не то что у вас там – и она махнула рукой в неопределённом направлении. - Ссыльных отправляли к еб*ной матери, поэтому и К Е М ь, а теперь вот и я к матери еду туда.
- А сами вы где живете? – поинтересовалась Ольга, подозревая, что в Кеми жизнь несладкая.
- То здесь, то там, – сделав глоток из кружки с подстаканником, ответила Татьяна. - По работе мотаюсь часто. Я на железке работаю. Все хочу развязаться с Кемью, но не отпускает пока. Жду, может, он вернётся.
- Кто вернётся? – мягко поинтересовалась Ольга.
- А ты сама откуда будешь? – зыркнув глазами, резко перейдя на ты, спросила попутчица. Она вылила оставшееся пиво из банки, и жадно сделала несколько глотков.
- Я с Урала – улыбнулась Ольга, ей странно было так говорить. Вообще-то, она считала себя из Сибири, но последние несколько лет жила на Урале. Но эти подробности Татьяне точно были ни к чему. Ольга читала в её лице потребность выговориться. Есть такие люди до краёв переполненные словами. И Ольга готова была выслушать, чтобы не думать о своём.
- Да, ну! – удивилась соседка, - и он с Урала, не видала его?
- Кого? – спросила Ольга, предполагая, что если беседа пойдёт в таком русле и нить повествования потеряется утопленная в "Балтике", то ей придётся ретироваться на верхнюю полку. А попутчица тем временем достала из бездонной сумки ещё одну торпеду.
- Кузнеца моего! – посерьёзнев проронила Татьяна. - Год прошёл уже, а я всё равно его жду. Но знаю, он не вернётся из-за этой ведьмы...
- Кузнец и ведьма? – уточнила Ольга.
- Да, именно, кузнец и ведьма! – Татьяна залпом допила пиво и налегла на рыбу. После недолгого молчания попутчица выдала:
- Хочешь историю печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте? – и зыркнула изрядно замутнённым глазом.
- Да, – кивнула Ольга, полагая, что эта фраза звучит иначе, но поправлять не стала. Она молча укутала ноги одеялом, в знак того, что слушать готова. Поезд располагает к неторопливым беседам, это вам не самолёт, когда всё на бегу и не поговорить толком. В поездах время течёт иначе, то застывает, как муха в янтаре, то ускоряется, чтобы нагнать расписание. А ты, как дитя у Христа за пазухой: едешь, ешь, как не в себя, сладко спишь под мерный стук колёс и немного скучаешь. За окном мелькают деревеньки, куда двадцать первый век так и не добрался по раздолбанным просёлочным дорогам, пролетают города все в огнях, точно новогодние ёлки, и летят бескрайние поля, и нет конца этому пути. И вдруг, попутчик! В этот момент линии ваших судеб пересекаются. Сидит он напротив, смотрит на тебя, ест свою жаренную курицу, или "Доширак", так что во всём вагоне от запаха уши в трубочку сворачиваются, или рыбу, купленную у бабульки на станции, пьёт чай, стучит ложкой об стакан в железном подстаканнике, сахар в кубиках кидает, выбегает покурить на остановках. И вот он рассказывает тебе свою историю: в поездах они так и просятся наружу. Само время выдавливает их из памяти, и они откровенно лезут на свет как грибы после дождя. А потом, когда время пришло, каждый выходит на своей станции, чтобы никогда больше не встретиться. Но узор линий судьбы остаётся в твоей памяти, ведь откровенность, доступная со случайным попутчиком все равно, что исповедь.

- Её звали, как тебя, – с какой-то претензией в голосе начала свою исповедь захмелевшая Татьяна. – Мы жили с ней на одной лестничной площадке, дружили вроде. С виду она, ну как ты -мышь серая! Тихоню поначалу строила из себя.
Ольга даже не успела возмутиться, так откровенно мышью её ещё никто не называл.
У женщин севера, видимо, свои стандарты красоты, - подумала она, размышляя, остановится ли Татьяна на второй банке пива, или достанет ещё одну.
- Сначала она как ты, холодная такая ходила, нос воротила от мужиков наших, всё принца ждала заморского. А потом, как в подоле принесла не бог весть от кого, так сразу демоницей стала.
- Кем? – не расслышала Ольга.
Ведьмой! – выпалила Татьяна. - Злая стала, скалилась на людей, как волчица, на собак, а по ночам выла. Вот натурально тебе говорю, выла, я всё слышала, за стенкой ведь у неё жила. Жалела я эту вертихвостку тогда, а зря. Дурой была! – женщина в сердцах махнула рукой, и на минуту умолкла, воскрешая воспоминания.
- Я ведь советовалась с ней по амурным делам, как раз кузнец ко мне повадился ходить! И вот вспоминаю это всё, – рассказчица звонко икнула, – знаешь, а ведь было у них общее что-то. Взгляд этот звериный - вот что!
Ольга представила свирепый взгляд хищника и поёжилась, всё-таки они ехали по глухим местам, где вокруг ни души, только снег и дикие звери.
- Кузнец мой пришлый был, – продолжила Татьяна, после короткой паузы. - Сразу видно ненашенский! Наши-то мужичонки низкорослые, красномордые, как под копирку – все на одно лицо. А этот — другой, я сразу в него влюбилась: плечи широченный - шкаф натуральный, ручищи, как ковши у экскаватора, борода как положено, и глаза чёрные - натуральный медведь! Его, кстати, все и звали -Михалыч, боялись и уважали. Взгляд звериный и силища в руках нечеловеческая – таков был Степан Михайлович, – женщина печально вздохнула. - Ты бы видела, что он с металлом вытворял, как будто кружево вязал, а какие ограды отливал, да кресты на кладбище – загляденье! Люди ценили его, дело своё он исправно знал, душу вкладывал, а в душе-то он был романтиком, точно тебе говорю! – и Татьяна многозначительно подняла руку, указывая указательным пальцем в верхнюю полку, подразумевая перст указующий в небо.
Воображение Ольги тут же нарисовало портрет былинного молодца, причём сразу в кольчуге и с мечом в руке. Хотя надо было дать ему молот и наковальню, но при ассоциации на "молот" в голове всплыло изображение блондинистого Тора из Marvel. Ольга тряхнула головой возвращая образ богатыря-медведя.
- Говорил он мало, ни слова ни полслова от него не дождёшься, – уплывала по волнам воспоминаний попутчица, - но раз посмотрит на тебя своим горящим взглядом - сразу всё понятно. Как-то раз он обмолвился, что пришёл с Южного Урала, название какое-то сказал, вылетело из головы, помню, что холодильник такой был у матери.
- Юрюзань? – предположила Ольга, у её родителей тоже был такой холодильник.
- Да, похоже, – кивнула Татьяна, – как я поняла оттуда он родом, но оказался у нас тут на севере, занесла судьбинушка. То ли натворил там что, то ли счастья искал, не сказывал мне, ей, наверное, поведал, ведьме этой. Но и это уже не имеет значения, – Татьяна махнула рукой и печально вздохнула, - но чует моё сердце, что туда он вернулся, рано или поздно все возвращаются к истокам.
- Все возвращаются к истокам,- про себя повторила Ольга, размышляя о том, куда бы могла вернуться она. Истоки это там где ты родился, там где твой дом. А где её дом?
- Домой его пригласила в тот вечер, на беду позвала, кто ж знал, – продолжала Татьяна. - Душу ведь он мне вынул, а своей так и не раскрыл. Полюбила я его глаза звериные, руки сильные, плечи каменные. Молчун, он был, ну и ладно, я за двоих трещать была готова. Он мне ничего не обещал, это правда, но я надеялась, что скажет однажды хоть одно тёплое словечко, – женщина тяжело вздохнула и потянулась за стаканом.
- История о несчастной любви, – подумала Ольга, – точнее, об отсутствии взаимности. А разве любовь бывает несчастной, и тогда какая же это любовь?
- Как щас помню, – продолжила попутчица, - мы стояли на балконе, курили. Хорошо так было, тепло и снежно. Так как-то по-особенному тихо. В этот момент мне очень хотелось признаться ему в любви, но он всё куда-то в сторону смотрел, думал своё далёкое. Так бы и стояла вечность, лишь бы рядом. Но вдруг он напрягся, подскочил и побежал. Что? куда? Что случилось? Я не сразу поняла, что это ведьма летит.
- В смысле летит? – не поняла Ольга,- на метле что ли?
- Дура ты, на метле, из окна летит! Суицидница эта, тоже дурой была, - хмыкнула Татьяна. – Выпрыгнула она со второго этажа,  а может по пьяне. Я ж говорю, как родила она от моряка залётного, который поматросил и бросил, совсем с катушек девка слетела, жить не хотела. То пила, то руки на себя накладывала. Душа у неё метущаяся, такие не могут жить спокойно. Всё ей страсти хотелось, бури. Как шторм - она на берег, а в грозу - под дождь. В тот день, когда кузнец у меня был, она чудила не на шутку, может, так свалилась, скользко было, может, счёты с жизнью свести хотела. Платье на ней красное было, как щас вижу перед глазами это алое пятно на снегу.
Я не поняла сначала, в ступор впала, стояла как не в себе, с сигаретой в руке. До чего же красиво она лежала, а может, от того, что смерть рядом была, так заворожило меня. Говорю тебе – ведьмой она была. Вот тогда кузнец мой в неё и влюбился. В тот самый миг, точно тебе говорю! Подскочил, как ошпаренный и понёсся к ней. А она глаза приоткрыла, его увидела и смехом зашлась. Ну что с неё взять - шальная баба. А он на коленях возле неё и смотрит, глаз не отводя. А она знай хохочет, а встать не может, ноги отнялись, ясно дело. Хоть и второй этаж, но ноги она переломала знатно, и в тазу что-то съехало, но это я позже узнала, всё-таки жили в одном доме. Ну вот лежит она на снегу, народ начал собираться, вроде и скорую вызвали, а он навис над ней, и от всех закрыв, ласково так шепчет:
- Тихо, родная, успокойся, только не двигайся, я тебя в больницу отвезу.
-А она то хохочет, то стонет ему в ответ:
- Не хочу я в больницу, не мешай умирать мне, пойди прочь!
- Глупая, – говорит, он, а сам её по голове своей огромной ручищей нежно так гладит, а у неё слезы из глаз катятся, и снег топят.
- Знаешь, – глухо проговорила Татьяна, и в этой интонации прозвучала и боль, и обида и что-то ещё очень личное, - никогда не слышала я раньше, чтоб он так ласково разговаривал, со мной никогда! Мне всё казалось, что нужно ключ к нему подобрать, какие-то нужные слова найти. А какие эти нужные слова?
А он ей всё шептал:
- Ты только живи, глупая, я тебя вылечу и любить буду.
- Сгинешь со мной, не губи себя, – она ему в ответ.
А на меня никто и не смотрит, как будто нет меня...
 В общем, скорая приехала, сгрёб он её в охапку и в больницу. Ушёл от меня и больше не вернулся — помешался на ней. Ну а потом что: выходил её, конечно, и сына её к себе в дом забрал. Стали жить они вместе. Странный был это союз, скажу я тебе. Он то её точно любил, как я его примерно, а вот она... Знаешь, я не понимаю, честно, – Татьяна развела руками и тяжело вздохнула, - как его можно было не любить!
- Говорят, сердцу не прикажешь, – тихо проговорила, Ольга, а про себя подумала:
- Татьяна полюбила кузнеца, кузнец – ведьму, а ведьма – моряка своего что ли? Почему всё время какая-то фатальная не взаимность?!
Стало грустно.
- Замуж за него она так и не пошла, – продолжила попутчица, - он звал, сказывали, и не раз, а она ни в какую. Всё своё твердила:
- Откажись от меня, сгинешь!
- Нормально, нет? Зачем, спрашивается, тогда к нему жить пошла, зачем ухаживания принимала? – досадовала Татьяна. - Одним словом, вертела она им, как хотела. А он шкаф с виду, а душа-то как у котёнка. Я знала его душу, и любила его, и сейчас люблю, а он – эх, – Татьяна в сердцах махнула рукой и утёрла навернувшуюся слезу. Помолчали немного.
- Может, чаю? – предложила Ольга.
- Тащи – понуро пробубнила соседка.
- И понимаешь, ну нет тут логики никакой, чистой воды приворот! – сделав глоток горячего чая, изрекла Татьяна.
 - Приворожила она кузнеца моего, ведьма эта! Оттого он и с катушек слетел. Ну короче, дальше так было. Городишко у нас, сама понимаешь, небольшой: три двора, две калитки, я, конечно, всё о них знала. Постоянно на глазах моих тёрлись. Ведьма вроде в себя пришла, ходить начала нормально, но видно по-женски всё отбила себе в тот раз. Он детей хотел, а она родить не могла, но правда пыталась какое-то время. А как поняла, что не сможет, совсем дурная стала. По ночам всё на берег сбегала, он боялся, что утопиться, ходил за ней по пятам. И ведь всё для нее в дом тащил, ковал от рассвета до заката, чтобы только ей какую новую цацку принести. А ей всё не то, лица на ней нет, только хохочет, как полоумная, да на море сбегает в шторм. А потом и вовсе беда.
- Что за беда, - Ольга подалась вперед.
- В цеху работал кузнец, - тихо продолжила Татьяна, -  халтурка там у него была. Балка рухнула какая-то и прямо ему поперёк хребтины. Ходить-то он смог, но перестал чувствовать все что ниже пояса, ну сама понимаешь, о чём я. Тогда совсем всё плохо у них стало. И как-то пришла ведьму к нему после того  и говорит:
- Говорила я тебе, Степан, сгинешь со мной, то-то и оно. Отпусти меня, пока жив. Лучше нам порознь жить.
- Не отпущу – говорит, не проси даже!
- Тогда сама уйду!
- Не пущу, – отвечает, – а коли уйдёшь, найди и верну силой, потому что, ты моя! – и глазами звериными сверкнул. Котеночек-то помер в нём той зимой лютой, как спину прошибло, а зверь остался.
- Где написано, такое,что я твоя? - усмехнулась она.
- На небе! – он говорит.
- Небо про меня забыло, не про мою оно честь, – хохочет она, - так что я свободна!
- Ты моя, и с другим тебе не быть, – повторил он, и видно было, что не шутит.
- Как остановишь меня? – смеётся ведьма.
- Убью.
- Это она мне сама рассказывала, что так дело было. Ну а потом, всё как по писанному. Завёлся у неё любовник, ясное дело, всё на моих глазах. Работали мы вместе на железке всей гурьбой. Фамилия у него смешная - Заяц, как щас помню. Ну он и был зайцем настоящим: трусливый, донельзя, но похотливый! А по части амурных дел - настоящий шельмец! Всех баб на железке обошёл, ни одной юбки не пропустил мимо. И вот понимаешь, снюхалась она с ним. Ты понимаешь? Нет, ты не понимаешь?! – Татьяна раскраснелась от возмущения. Где Заяц, а где Степан Михалыч! Медведя на зайца поменять, слыханное ли дело! – рассказчица на минуту умолкла, хлебнула остывшего чая и задумалась.
Ольга смотрела в темноту за окном, размышляя о том, что хоть на севере, хоть на юге, каждый ищет любви и взаимности, но получается какая-то бесконечная драма. Отчего так? Почему ведьма не смогла успокоить свою душу и принять кузнеца? Почему она сама сейчас как неприкаянная едет непонятно куда, только чтобы свою драму не усугублять? Но драмы-то и нет! Просто любовная лодка разбилась о быт. А может быть, сразу выбрали дырявую посудину, и теперь только вопрос времени...
- Знаешь, - внезапно заговорила Татьяна в раз изменившимся тихим, и точно надломленным, голосом, - есть такие вещи, которые хочется высказать, а некому, потому что не поймут, потому что слишком личное. Сокровенное такое, что из самой глубины черпаешь,там, где без прикрас, голый как на духу, понимаешь?! Вот как сердце своё голыми руками из груди вынимаешь, и дымящееся, и такое всё неприглядное, трепещущее, кровавым сгустком на ладонях держишь. Знаешь?! А они, эти рожи вокруг, не понимают, не умеют, не чувствуют. Смотрят и смеются, не дай бог, или морды воротят. А тебя корёжит, чисто как агония внутри, как будто вывернули наизнанку. А сердце не унять, даже так, даже в пустоту, оно всё равно просится говорить, когда уже не может молча носить в себе. Когда жжётся, ворочается всё внутри, ты меня понимаешь? – Татьяна пронзительно посмотрела на попутчицу, мерцающими от слёз глазами.
Ольга кивнула, она понимала.
- Я никому этого не рассказывала и не расскажу никогда, только тебе, потому что ты скоро уйдёшь, и мы никогда больше не увидимся. Это слишком такое, не знаю как и сказать, и стыдно, и больно и жжёт, понимаешь? Тебе говорю, потому что ты слушать умеешь, и видно что не осудишь, поэтому тебе расскажу, рвётся изнутри, нет сил носить больше. - Татьяна набрала воздуха в лёгкие и продолжила:
- Как-то я застала их, когда они занимались, ну сама понимаешь чем. Не спрашивай, где и как, но они меня не видали. А я стояла и смотрела. Хотела смотреть! Это было ещё до того случая со спиной. Кузнец мой тогда был особенно хорош, мышцы так и рвались из-под кожи, настоящий атлет, и волосы такие у него гладкие были. Чёлка на глаза всё падала, а он убирал назад, а я мечтала рукой своею по его волосам провести. Потом подстригся он под ноль, но это потом.
Лето стояло, и я стояла и смотрела на них, как бесстыжая девка. Но не на них, на него! А он так её целовал нежно, ты не представляешь как, как будто касался губами лепестков цветка. Откуда бы такая нежность у этой глыбы! А была нежность безумная, неистовая, такой не встречала я никогда прежде, аж слезы у меня тогда потекли, так мать младенца не ласкает, как ласкал ее  он!  – Татьяна закрыла глаза перевести дух. - И знаешь, я не видела ведьмы там, это он меня  ласкал и целовал! Потому что это я его любила всем сердцем, а её там не было. И было это и нежно, и пронзительно, и проникновенно, говорю тебе, а у меня до сих пор мурашки по коже, сколько было там страсти. Да и все эти слова, не передам я тебе, это только прочувствовать можно кожей, волоском каждым, каждой порой!
 В самом конце этой схватки любовной, он издал такой оглушительный вопль, что казалось, не человек то был, а медведь в человечьей шкуре, и излившись, он упал как подкошенный. – Татьяна замолчала, закрыла глаза, как будто проживая это снова. И потом продолжила хриплым, как будто чужим голосом:
- Я потом еле в себя пришла, как шальная была, сама не своя. Не могла забыть этот его вопль. Так и стоит до сих пор в моём теле он, как колокола звон, от которого поджилки дрожат и сердце сжимается в груди. Потом, ну позже гораздо,когда Заяц завёлся, я ведь даже ходила к ведьме, через гордость свою переступила, просила её,  умоляла, чтобы она бросила эти глупости, и вернулась к кузнецу. Я даже на такое пошла, понимаешь, лишь бы он счастлив был! Но она только хохотала, как безумная, говорила всё как не в себе: " Кровь нас связала, только кровь и развяжет". Всю душу она ему вымотала! Два раза он её возвращал и в лес увозил. Не спрашивай, что в лесу он делал с ней, но она приползала оттуда ни жива, ни мертва и как отлежится, снова сбегала.
- Сбежала, - говорил он мне, - зараза моя, но от меня не убежит, я её везде учую.
Заразой её звал, понимаешь. Она болезнью его была, зачем такая бедовая любовь, когда с ума сводит! Похудел он, лицом почернел, озверел вконец. И в последний раз забрал он её прямо у Зайца из хаты, и уволок в лес. Люди сказывали, что утопил он её в Белом море, а сам медведем стал. Но это все сказки, конечно, – Татьяна потянулась к подушке.
- А что на самом деле? – желая узнать конец этой драмы, спросила Ольга.
- Ушёл он, вот что! Вернулся туда, откуда пришёл, чует моё сердце, – глухо проговорила Татьяна. А потом, на железке знакомый говорил, что видал Михалыча в Петрозаводске. Его трудно не заметить, шкаф такой. Да не один он был...
- С ведьмой? – удивилась Ольга,и даже как будто обрадовалась, в глубине души надеясь на хеппи-энд.
- Можно и так сказать, – хмыкнула Татьяна, – с волчицей. Вёл, говорит её на поводке, а она всё пятилась, не хотела идти с ним, а глаза, говорит, ну точь-в-точь как у ведьмы. Ну а когда он её Зарой кликнул, стало быть, заразой, сразу стало понятно, кто это.
- Кто? – не поняла Ольга, – собака?
- Может и собака, этой бабе только собачья жизнь! – укладывая голову на подушку, сообщила Татьяна.
- В Индии говорят, что души грешников превращаются в собак, - прокомментировала Ольга.
- А я тебе про что! – кивнула Татьяна. - Вот и обратилась она в тварь эту по заслугам, не зря ж заразой он её кликал. Она эта была, - знаю, хоть я и не видела, но чует моё сердце. Не смог он с ней расстаться, наверное, и по сей день по лесам шастают: она от него, он за ней.
- А почему ты не нашла другого, – спросила Ольга, – почему не отпустила его?
- У нас на севере говорят: тут людей мало, а человеков ещё меньше! Коль нашёл своего, вцепись зубами и не отпускай! А я не зубами, сердцем в него своим проросла! А сердцу не прикажешь, такая вот история! Но я жду его, вдруг вернётся, – и Татьяна, закрыв глаза, внезапно погрузилась в глубокий сон, в котором её кузнец, становился только её и ничьим больше.
 Ольга посмотрела на часы: до "Чупы" оставалось сорок минут.