Смоленское сыскное отделение, год 1913-й

Год 1912-й и новые дела, новые сведения, новые расследования. На Рождество 1912 года в Смоленск приехал из Воронежа Георгий Карлович Шерфер с дочерью Зоей. Через неделю начальник смоленского сыскного отделения Ткачёв получает агентурные сведения, что оный Шерфер состоит с четырнадцатилетней дочерью в кровосмесительной связи, что преследуется в Российской Империи по статье 1593 Уложения о наказаниях. Воронежские гости уже уехали из Смоленска, посему Николай Евдокимович посылает совершенно секретный запрос своему воронежскому коллеге. Только в апреле из Воронежа приходит ответ, что бывший земский начальник Шерфер на службе нигде не состоит, занимается домашними делами, проживая в собственном доме на Садовой улице. Георгий Карлович имеет дочь Зою, ученицу 3-го класса Кожевниковской гимназии, но ни о какой кровосмесительной связи отца с дочерью информации воронежское сыскное отделение сведений собрать не смогло.
  В ночь с 22 на 23 января случилось в городе Смоленске происшествие больше курьёзного чем криминального характера. Около шести часов утра, когда позёвывающий дежурный надзиратель Сапожников уже представлял себе свидание с тёплым одеялом в своей квартире на Георгиевском ручье, в сыскное ввалился староста 1-й смоленской артели гостиницы «Европейская» Николай Архипович Чернов, волоча за шиворот хорошо одетого молодого человека интеллигентного вида. Как объяснил артельщик, этот «нехороший человек» около полуночи явился в ресторан при гостинице, отрекомендовался учителем 1-й Орловской мужской гимназии Александром Николаевичем Ульковским и потребовал подать ему ужин с вином на сумму не более 25 рублей. Причём просил подавать вино и закуски постепенно, чтобы он, как гость ресторана, смог полностью посмотреть программу концерта. К четырём часам ночи на стол клиента лёг счёт на 26 рублей 20 копеек. Ульковский занервничал, звонил куда-то по телефону, после написал записку и попросил передать её в гостиницу «Гранд-отель» в четвёртый номер постояльцу по фамилии Файн. Посыльного из «Европейской» служащие «Гранд-отеля» завернули назад, мол, они не собираются посреди ночи будить постояльца. «Нехороший человек» заявил Котельникову, что денег у него нет. Артельщик заставил Ульковского подписать вексель и поволок в сыскное, благо от гостиницы было не очень и далеко.
   На вопросы полицейского надзирателя Ульковский отвечал охотно, но чем больше он рассказывал, тем больше мрачнело лицо артельщика гостиницы «Европейская». Он начал понимать, что денег за отличный ужин с вином ресторан не получит. Происходил Сашенька Ульковский из потомственных дворян Орловской губернии, но родился в местечке Ворла Глуховского уезда Черниговской губернии. До восьми лет спокойно и привольно жил при родителях своих, но вскоре был помещён в Новгородсеверсоке духовное училище. По окончании оного училища поступил в Черниговскую духовную семинарию, которую закончил в 1900 году. Выдержав при семинарии экзамен на аттестат зрелости, Александр Николаевич поступил в Харьковский университет, закончив который, служил в Харьковском государственном банке. Через 2 месяца уволился по болезни. После чего практически всё время проводил в психиатрических больницах. По два раза лечился в Харьковской, Курской, Черниговской и Полтавской больницах, один раз в Екатеринославской. Страдал по заключению врачей Александр Николаевич манией величия, постоянно называя себя то судебным следователем, то податным инспектором. 22 декабря прошлого года уехал из Орла в Ригу, где находился на излечении в психиатрической лечебнице Гольдберра до 16 января. 16 января уехал из Риги в Полоцк, где с ним случился новый приступ душевной болезни и его наблюдали в Полоцкой земской больнице. Смоленскому полицейскому Ульковский предъявил справку из Полоцка о своей душевной болезни. Полоцкие врачи посадили пациента на поезд до Орла, но Александр не смог вспомнить, как он утверждал, из-за нового приступа болезни, как он очутился на вокзале в Смоленске. Был задержан станционным жандармом и передан городовым, которые отвели его в третью полицейскую часть. Пообщавшись с Ульковским, помощник пристава направил его в земскую больницу, где врач заявил, что отделения для душевнобольных при больнице нет, и полицейские отвезли задержанного на вокзал и оставили на перроне в ожидании поезда на Орёл. Ульковский же нанял извозчика, приказав отвезти в самую лучшую гостиницу города. А дальше, по словам болезного дворянина, он ничего не помнит, но свою подпись на векселе признаёт. Как не доказывал Чернов Сапожникову, что гость вёл себя в ресторане как обычный посетитель, против справок с печатями не попрёшь. Душевнобольной, и никаких гвоздей.
   Артельщик вернулся в ресторан с пустыми руками, а Сапожникову предстояла масса работы. Найти и допросить извозчика, привезшего Ульковского в гостиницу, с которым он тоже не расплатился. Предъявить задержанного постояльцу «Гранд-отеля» Берке Тевелевичу Файну, чтобы узнать, что задержанного Ульковского оный Файн видит в первый раз. Отправить фотографию Ульковского в Орловское сыскное отделение для предъявления в 1-й Орловской мужской гимназии (вскоре из Орла пришёл ответ, что в гимназии молодого человека на фотографии никто не опознал). После ответа из Орла, задержанный Ульковский от изначальных своих показаний отказался, так как они были даны в болезненном состоянии сознания. Да он не учитель Орловской гимназии, но всё, что рассказал на допросе о своём происхождении и учёбе истинная правда. Однако 28 января на запрос смоленского сыскного отделения пришла телеграмма из Министерства Просвещения о том, что в списках бывшихстудентов и сторонних слушателей Харьковского университета А.Н. Ульковский не значится. Не опознали «нехорошего человека» и в Рижском сыскном отделении, нет, мол, такого в наших картотеках. По опросу персонала всех психиатрических больниц Риги выяснилось, что как пациент Ульковский ни в одной не значился. Опознал Ульковского по фотографии только врач Харьковской психиатрической лечебницы.  В 1910 году этот человек был доставлен полицией в больницу в нервозном состоянии. Был он задержан городовыми как праздношатающийся, называл себя контролёром и пытался взимать с прохожих какие-то денежные сборы. Харьковским судом оправдан как душевнобольной. И все эти показания нужно оформить на бумаге в полноценное дознание. Ох, тяжела ты доля сыскаря!
   9 февраля в половине девятого вечера в мелочную лавку Детковых, что на Новой улице, вошли двое молодых людей и потребовали, угрожая револьвером, у стоявшей за прилавком хозяйки деньги из кассы. Торговка выручку отдавать не спешила, поэтому налётчик произвёл выстрел в воздух. На звук выстрела из задней комнаты прибежал муж торговки, и кинулся на вооружённого грабителя. В пылу борьбы грабитель выстрелил Деткову в живот, но тот смог вырвать оружие и отбросить его в сторону. Второй налётчик попытался было помочь своему сообщнику, но был оглоушен пятифунтовой гирей от весов, каковой воспользовалась торговка Деткова. В результате баталии грабители убежали, оставив на месте преступления револьвер системы «Наган» и небольшого размера круглую барашковую шапку. Торговец Детков вскоре умер в земской больнице. По номеру револьвера было выяснено в Военном министерстве, что оный «Наган» Тульского оружейного завода за номером 2888 выпуска 1910 года был выдан Одесским юнкерским училищем подпоручику Василию Григорьевичу Войтковскому, который нынче служит в 4-м Капорском пехотном полку. Опрошенный подпоручик показал, что в сентябре прошлого 1911 года из лагерного барака у него был украден тот самый револьвер и никелированный самовар. По показаниям денщиков разных офицеров полка в краже подозревался денщик подпоручика Цветкова рядовой 9-й роты Семён Сагаровский, которого видели вечером в лагере с каким-то свёртком под мышкой. Но вину Сагаровского как в покраже, так и в разбойном нападении и убийстве Дедкова доказать не удалось, и дознание было прекращено «за отсутствием подозреваемых». 
 15 марта 1912 года в первой части губернского города Смоленска был задержан городовыми в лоскуты пьяный неизвестный человек. При допросе в полицейской части пьянчужка назвался агентом Московского сыскного отделения, но никаких документов предъявить не смог. Для выяснения пристав 1-й части передал дело в сыскное отделение, благо оно находилось в том же здании. Из Москвы на запрос о мнимом агенте ответили отрицательно, а 24 марта в сыскное поступило заявление от секретаря велижской земской управы Ивана Петровича Фирсова, в каковом он заявлял о пропаже своего родного брата, Михаила Петровича, служащего велижского уездного съезда. Иван Фирсов объяснял, что брат его, большой любитель «заложить за воротник», был отправлен 11 марта в Смоленск для лечения и пропал без вести. «Агент московского сыскного», сидящий в камере сыскного смоленского, признался, что Михаил Петрович Фирсов он и есть. Иван Петрович в своём заявлении указывал, что брат его не совсем нормальный человек, посему брата Мишу отправили по месту прописки.
  Апреля 8 дня около 4 часов пополудни в смоленские сыскные отделения явился избитый крестьянин деревни Малые Белейки Сопоптской волости Поречского уезда Михаил Петрович Поярков, предъявил паспортную книжку от Сопотского волостного правления и поведал дежурному надзирателю Сапожникову горькую историю о том, как его развели на деньги. Полицейский только успевал стучать по клавишам пишущей машинки…6 апреля на двор к Пояркову приехал неизвестный прилично одетый молодой человек лет 20, среднего роста. Назвался Василием и заявил, что он послан от адвоката Антонова. Этот адвокат вёл дело отца Михаила Пояркова, который был осуждён на четыре года каторжных работ за убийство и сидел в тюрьме в губернском городе. Нужно было внести залог 100 рублей для того, чтобы старшего Пояркова освободили до рассмотрения жалобы адвоката в Московской судебной палате. За 6 и 78 апреля Михаил искомую сумму собрал, положил деньги в кошелек, а тот зашил в боковой карман пиджака. После чего отправился с Василием в Смоленск. С вокзала посыльный Антонова отвёл Пояркова в гостиницу «Крым», где, по его словам, жил адвокат Антонов. Но служащие гостиницы заявили, что Антонова не знают. Поярков с Василием пообедали в «Крыму» солянкой, причём Вася запил свою порцию тремя бутылками пива, и предложив Михаилу обождать его на Днепровском мосту, ушёл в город. Через два часа вернулся и заявил, что разговаривал с прокурором окружного суда и тот ему поведал о месте пребывания искомого адвоката. Нужно идти в имение Гмаково в двух верстах от Смоленска. И повёл Вася Мишу мимо церкви Гурия, Самсона и Авивы в поле широкое. На каковом поле из кустов появился детина разбойного вида и схватил Михаила Пояркова за горло. А «посланец адвоката Антонова» с силой оторвал карман с зашитым кошельком. Поярков сопротивления грабителям не оказывал, так как побоялся быть убитым до смерти. Когда налётчики скрылись, ограбленный крестьянин отправился обратно в город и пришёл в сыскное отделение.
   Михаилу Петровичу Пояркову были предъявлены альбомы с фотографиями зарегистрированных в сыскном отделении преступников, но он никого узнать не смог. А на следующий день Сапожников допрашивал содержащегося в Смоленской губернской тюрьме Петра Герасимовича Пояркова. Тот рассказал, что, когда его переводили из Белого в Смоленск, в пересыльном отделении на станции Нелидово он познакомился с неким арестантом Петров Сергеевичем Дмитраченковым. За три дня пребывания на пересылке Дмитраченков смог выведать у Пояркова-старшего всю его историю, а также, что жалобу в Московскую судебную палату зять его нанял писать адвоката Антонова. Дмитроченков же ехал в город Белый из Ржева для освобождения из-под стражи. Пётр Герасимович описывал Дмитраченкова как молодого человека, лет 25, с продолговатым лицом и маленьким чёрными усами. Также его описали и служащие гостиницы «Крым». При осмотре места грабежа, каковое оказалось в 20 шагах от дороги из Верхних Садков мимо кирпичного завода Тарасова, полицейский надзиратель Сапожников никаких следов преступников не обнаружил, кроме оторванного кармана пиджака, который Михаил Поярков признал за свой. Дело было за малым, найти и задержать. 
 9 мая 1912 года получает удостоверение от начальника смоленского сыскного отделения новый агент Фёдор Григорьевич Пыриков, каковому, согласно того удостоверения «…все чины полиции и должностные лица обязаны оказывать содействие и в нужных случаях давать помощь.»
  8 июня 1912 года в почтово-телеграфную контору явился молодой человек, назвавшийся Лазарем Лазаревичем Соковым, артельщиком, проживающим на станции Гусино Московско-Брестской железной дороги. Соков внёс на сберегательную книжку 193 рубля и удалился. А вот 12 июня некто по сберегательной книжке Сокова получил в одном из почтовых отделений 190 рублей, после чего отправился в Смоленское отделение Государственного Банка, где по той же книжке затребовал и получил еще 190 рублей. В процессе расследования чиновника Госбанка разъяснили сыскным, как такая афера могла быть проведена. Человек вносит на сберегательную книжку деньги с таким расчётом, чтобы при наклейке сберегательных марок и подписи итога были заполнены один или два листа книжки целиком, а надпись о выдаче денег оказывалась на следующей чистой странице. Злоумышленник получал деньги с книжки, оставляя совершенно незначительную сумму, после чего безжалостно вырывал надпись о получении денег и шёл в банк или на почту. Проделывать эу комбинацию нужно было достаточно быстро, пока соответствующие учреждения не успели снестись через центральную сберегательную кассу. Финансовые работники указали полицейским, что таким способом может промышлять человек хорошо знакомый с банковскими операциями. Как вскоре выяснилось, из Смоленска мошенник отправился в Минск, где смог заполучить мошенническим способом 200 рублей. В течении года ориентировки с сообщениями по подобных мошенничествах приходили в Смоленск из Двинска, Пензы, Череповца, Костромы, Екатеринбурга и Брянска. Только в апреле 1913 года мошенник был задержан во Ржеве. Преступником оказался коллежский регистратор Василий Фёдорович Калиничев, бывший счётный чиновник Владимирского отделения Государственного Банка. В 1911 году Калиничев смог завладеть с помощью приписок и подлогов 18000 рублей казённых денег, после чего скрылся и начал своё мошенническое турне по городам и весям.
  19 июня в 10 часов вечера в сыскном отделении раздался телефонный звонок. Набравший номер смоленской городской сети «237» нижний чин лагерной канцелярии Нарвского пехотного полка сообщил дежурному надзирателю Сапожникову о пропаже большой суммы денег из квартиры подпоручика Корнюхина. «Собака с полицией обещали подъехать в кратчайшие сроки», что и имело место быть. Полицейский надзиратель Николай Степанович Сапожников совместно с агентом Рядчиковым приехали на дачу Текоцкого Владимирской волости Смоленского уезда вооружённые полицейской собакой по кличке «Грейф». Надо сразу оговориться, что оная служебная собака никакого участия в расследовании не принимала, побывала на природе, и то неплохо. Соседка поручика Корнюхина по квартире саксонская подданная Елизавета Ричардовна Генчель заявила полицейским, что из её комнаты путём подбора ключа к ящику комода было похищено 1300 рублей, несколько расписок и сберегательная книжка на 70 рублей, оформленная на имя Петра Фёдоровича Фёдорова. Подозрение хозяйки пало на её горничную Матрёну Прокофьеву и денщика подпоручика Корнюхина Франца Вильчюса. Как объяснила женщина, только эти двое оставались в квартире во время её отлучки в Смоленск с 3 до 7 часов пополудни. Ключ от письменного стола подпоручика Корнюхина, которым открыли ящик комода Генчель, был обнаружен на окне в коридоре квартиры.
   На защиту своей невесты грудью, обтянутой мундирным сукном с красным аксельбантом, встал конно-полицейский стражник Смоленской городской команды Макаров, который объяснил Сапожникову, что был в гостях у Матрёны Прокофьевой, когда мадам Генчель открыла ящик комода и объявила о пропаже. Эти сведения заставили Сапожникова насторожиться, не хужей той служебной собаки Грейфа, потому как Елизавета Ричардовна при опросе заявляла ему, что всегда открывала денежный ящик только в одиночестве. Подпоручик Корнюхин высказал сомнение, что у Генчель могла быть такая большая сумма денег, а если и имелись денежные средства в такой сумме, то принадлежали они сожителю Елизаветы квартирмейстеру Нарвского полка Петру Фёдоровичу Фёдорову. Также говорливый подпоручик поведал полицейскому надзирателю, что Фёдоров страстный игрок и последнее время очень нуждался в деньгах. Свои соображения по поводу виновности квартирмейстера Фёдорова вместе с описанием места преступления и показаниями свидетелей Сапожников изложил в рапорте на имя начальника смоленского сыскного отделения Ткачёва.
  Елизавета свет Ричардовна 20 июня явилась в сыскное отделение и указала на двух соседок мать и дочь Ленартович как на новых свидетелей по делу. Каковые и были допрошены надзирателем Сапожниковым. Ленартовичи рассказали, что видели на крыльце дачи Текоцкого стражника Макарова, который подавал какие-то знаки своей невесте Матрёне Прокофьевой, собиравшей цветы на опушке. После этого перемигивания Матрёна попыталась увести в лес, якобы собирать цветы, дочку Левонтович 17-летнюю Лидию, что несла воду от колодца в свой дом. Лидия отказалась и Макаров с невестой ушли в квартиру Генчель. Матрёна Прокофьева на новом допросе подтвердила, что действительно собирала цветы, пока не увидела на крыльце своего жениха. Но никуда дочку Левонтович не звала. С Матрены Прокофьевой была взята подписка о невыезде и дознание передано судебному следователю на рассмотрение.
 Жаркий июль месяц в губернском городе. Яркое летнее солнце раскалило брусчатку центральных улиц, лёгкий ветерок с Днепра гоняет тончайшую, почти невидимую пыль по Рачевскому предместью. На перекрёстке Армянской улицы и Соборной горы высокий худой барин с чеховской бородкой устанавливал громоздкий фотографический аппарат напротив церкви Божией Матери. Жители Большой Подъяческой улицы, что в Санкт-Петербурге, сразу признали бы в этом средних лет мужчине, одетом в летний белый бумажный костюм и того же цвета шляпу, владельца фотоцинкографической и фототехнической мастерской Сергея Михайловича Прокудина-Горского. Но это жители столицы, а смоленским чиновникам Сергей Михайлович мог предъявить бумаги, в каковых от имени Государя Императора приказывалось оказывать фотографу всемерное содействие.  В это же время в Офицерской слободе на Александровской улице молодой человек в военной форме поднял с тротуара небольшую почтовую открытку. И уже на следующее утро писарь корпуса интендантства 13-го армейского корпуса Николай Маркович Воробьёв давал показания полицейскому надзирателю Грундулю. Один телефонный звонок из почтово-телеграфной конторы оборвал военную карьеру Воробьёва. Молодой человек утром явился в контору, назвался писарем интендантства Василием Петровым, и предъявил повестку на имя Александра Николаевича Тогаринова. На повестке была доверительная надпись Тогаринова для получения 100 рублей Петровым. Но по канцелярским книгам сей пакет был выдан ещё 9 июля. Почтари позвонили в сыскное отделение, и аферист был задержан. Поначалу Николай на допросе попробовал давить на жалость, объясняя, что он артельщик нестроевой команды интендантского управления, и по дурости своей растратил 60 рублей артельных денег. И найдя повестку на имя Тогаринова решил возместить растрату, написав собственноручно доверительную надпись. Грундуль не поверил, оформил дознание и передал задержанного вместе с документами в распоряжение смоленского полицмейстера.
  Ох, как же кружат голову «лёгкие деньги»! Это очень хорошо знают чины смоленского сыскного отделения. Частенько оформляются такие протоколы, как по делу тридцативосьмилетнего смоленского мещанина Егора Алексеевича Константинова. Утром 8 августа в трактире Рабиновича на почве любви к «красноголовой казёнке» подсел к Егору за стол очень пьяный человек. Выпили-закусили, поговорили за жизнь. И так Константинов понравился незнакомцу, что, когда Егор посетовал на старую дрянную свою одежду, тот сразу же повёл его к знакомому торговцу одеждой. И за свой счёт приодел собутыльника с ног до головы: сапоги, пиджак, штаны, рубашка, кальсоны, кепка, резиновый пояс и ремешок. За всё уплачено около 15 рублей. И таким франтом показался незнакомцу Егор Константинов, что отправились новоиспечённые друзья в дом терпимости «Кронштадт». Сняв номер с девкой, незнакомец забылся глубоким пьяным сном. А Егорке немедля захотелось «красивой жизни». Вытащил он из кармана брюк своего «друга» кожаный кошелёк, да обнаружил там аж 70 рублей да золотые часы с цепочкой. Гуляй, босота!
  И понесло Константинова, понесло. У экономки заказал в номер яичницу, полбутылки коньяку и полдюжины бутылок пива. Шик, блеск, красота!!! И женская ласка есть, и выпить-закусить. Но уже через час потребовалось Егорке освежиться. Да не просто так, а весело, по-ухарски. Повёз Константинов проститутку Ольгу кататься по Смоленску на извозчике. Заезжали в разные трактиры да кабаки, выпивали. У скупщика краденного сапожника Яковлева Константинов сбыл украденные часы, и тут же в соседней лавке прикупил себе новые серебряные за 13 рублей. До вечера катал по городу проститутку Егорка, но всё же вернул в дом терпимости. А сам отправился к себе на квартиру. И всю ночь катался на извозчике уже со своей сожительницей Марфой Карпуненковой. Богатый Егор купил Марфе новые кофточку и юбку, серьги и два кольца. Серьги и кольцо прикупил Константинов и своей сестре Александре Полулиховой. Уставший от покатушек Егор решил отдохнуть с Марфой на одном из постоялых дворов 3-й части города, но там был вскоре арестован чинами сыскного отделения. Чужое брать нехорошо.
  31 августа 1912 года в рамках празднования столетия войны 1812 года Смоленск посетил Государь Император. Но никаких документов по этому поводу в архивах смоленского сыскного отделения не сохранилось. Несли службу смоленские сыщики и охраняли покой Августейших особ.
   Нельзя в этой жизни никому доверять, даже лучшей подруге. Такой лозунг могла вывесить на своём доме Мария Кирилловна Морозова. 4 сентября в городе Москве у крестьянина Гжатского уезда Егора Ивановича Байкова хипесная воровка Татьяна Трифоновна Трифонова она же Морозова украла денег и процентных бумаг на 8000 рублей. И в тот же вечер уехала в Смоленск, где передала деньги на хранение своей двоюродной сестре Марии Морозовой. По ориентировке московских коллег смоленские сыскари задержали воровку Трифонову уже 7 сентября, но денег и ценных бумаг при ней не нашли. Куда дела добычу Татьяна не сознавалась. Тем временем Мария Морозова решила поделиться радостным известием о больших деньгах со своей подругой двадцатилетней крестьянкой Духовщинского уезда Натальей Архиповной Качуриной. Та посоветовала «от греха подальше» зарыть деньги под приметным деревом в саду, что Морозова и сделала ближайшей же ночью. Вскоре в двери Марии постучались полицейские, раскололась-таки Татьяна. Но в указанном месте денег и ценных бумаг не оказалось. Не смогли найти на квартире и Качурину. Но на то оно и сыскное отделение, чтобы сыскать преступника. Уже через пару дней Наталью Качурину арестовали на квартире её сожителя сторожа помойных и мусорных ям на Шкляной горе Ивана Васильевича Феоктистова.
   На допросе «лучшая подруга» Марии Морозовой показала, что уже на третью ночь выкопала конфетную жестянку с деньгами в саду Морозовой. Денег при ней нашли всего 3000 рублей, а на допросах в московском сыскном отделении Качурина пыталась обвинить в утаивании 3200 (как она объяснила в жестянке было всего 6200 вместо 8000, видимо Морозова куда-то пару тысяч рублей припрятала) чинов смоленского сыскного отделения, включая даже его начальника Ткачёва. Да кто ж ей поверит?
   15 сентября в камере при сыскном отделении оказался известный в Смоленске вор Михаил Темноловский. Прислан он был от пристава 3-й части за драку в трактире Абрамовича на Толкучей площади. Вся беда, что пьяный Темноловский смешал шары на бильярдном столе двум агентам сыскного отделения Василию Рядчикову и Ивану Давыдову. Завязалась драка, пока вызвали городовых, Мишке знатно помяли физиономию. Дежурному в тот день Грундулю пришлось снимать показания ещё и со своих коллег. Каковые в один голос утверждали, что Темноловский грязно ругаясь, полез с ножом на Рядчикова, а Давыдов только удерживал нападавшего. Избил же Михаила свет нашего Палыча какой-то незнакомый крестьянин, который знал Мишку за вора и поутру поругался с ним на Толкучем рынке. Вот именно он и раскровенил морду лица Темноловского. Сам же избитый двадцатилетний оболтус, отсидевший уже два срока за кражи, сказался сильно пьяным и подробностей драки не помнящим.
    В конце ноября месяца из оружейных магазинов Виннера и Сумникова в смоленское сыскное отделение пришёл сигнал, что неизвестный человек предлагал сотрудникам магазинов в продажу разнообразное огнестрельное оружие. 22 ноября агентами сыскного отделения по приметам был задержан неизвестный, назвавшийся потомственным дворянином из города Варшавы Стефаном Роландом Яновичем Марцынковским. Полицейский надзиратель Корнильев для поиска оружия явился в квартиру Тружуцинского в доме Элькинда на Одигитриевской улице и в комнате, занимаемой Марцынкевским, обнаружил неизвестную молодую женщину, каковая назвалась Анелей Марцынковской, женой Стефана Роланда, но никаких документов предъявить не смогла. При обыске в комнате была обнаружена коробка с девятью каучуковыми штемпелями разного содержания («Уплочено», «Следует получить», «Живописец, декоратор и скульптор П.А. Новицкий» и др.), шесть штук чистых бланков железнодорожных накладных, а также в большом количестве письма, записки и конверты на польском языке. Причём одно из писем Анелия схватила со стола и попыталась съесть. По рассмотрении документ оказался накладной Сибирской железной дороги на разные книги. Анелия Марцынковская и изъятые при обыске документы были доставлены в сыскное отделение.
   Марцынковского опознали и служащий магазина Виннера Пётр Иванович Некрасов, и отец и сын Сумниковы, владеющие оружейным магазином и слесарной мастерской. Фотографии Марцынковского и его жены были направлены во все сыскные отделения Империи, и уже к 1 декабря из Орла пришёл ответ. В начале ноября Марцынковский с женой сняли комнату в квартире дворянки Соколовой на Покровской улице в Орле. Причём назвались мужем и женой Чернецкими. Стефан взял в долг у квартирной хозяйки 17 рублей, якобы для выкупа пианино на станции Орёл, но в ночь на 15 ноября тайно скрылись, похитив дамскую меховую шубу, тёмно-коричневое меховое боа. Того же меха дамскую шапку и мужские галоши на красной суконной подкладке. По фотографиям Соколовой были опознаны Стефан и Анелия Марцынкевичи.
   Чета Марцынковских свою вину отрицала, указывая, что меховую шапку, изъятую у Анелии, приобрели в Томске в начале осени. Однако ж, вода камень точит, и вскоре на допросе женщина призналась, что она не Анелия Марцынковская, а вовсе даже Юзефа Ивановна Барановская, 21 года, до встречи с Марцынковским состоявшая певицей в варшавском ресторане «Апвериум». Стефан увёз девушку в Швейцарию, и после четырёх месяцев лечения в цюрихской клинике, парочка вернулась в Россиию. В Томске прожили почти год, Марцынкевич занимался малярными работами, на что и содержал Юзефу. В октябре месяце поехали в Варшаву, но остановились в Смоленске, так как Стефан собирался достать денег на дальнейшую дорогу. Паспорт Юзефой был утерян в Томске, где прописана не помнит.
   Стефан Роланд на беседах с чинами сыскного отделения разливался курским соловьём. Родился в Варшаве, в 1879 году и до шестнадцатилетия жил с родителями в доме Брауна по Маршалковской улице. Закончил реальную гимназию в Краковском предместье. Однако будучи в 5 классе на уроке гимнастики упал с трапеции, ударившись головой об землю. Вскоре врачи обнаружили у юноши «воспаление мозгов». Даже с таким «разумом возмущённым» Марцынковский смог поступить на химический факультет технологического института в Цюрихе. Вскоре заразился сифилисом, и, скрывая болезнь в течении полугода, получил осложнения. Попытался покончить жизнь самоубийством, пругнув с моста в озеро, но был спасён речной полицией. Пролежав три месяца в психиатрической клинике, сбежал и вернулся в институт, который и закончил в 1902 году. На деньги отца много ездил по Европе и России, пока в Харькове не совершил кражу. Окружным судом был оправдан, как невменяемый. После принудительного лечения снова отправился в Европу, где совершал разные преступления в составе шайки русских взломщиков, пока в Бреславле не был арестован и предан суду. И немецкий суд признал Марцынкевича невменяемым и освободил от ответственности, хотя все члены его шайки получили реальные сроки тюремного заключения. Снова жил у отца до 1911 года, когда со своей сожительницей Юзефой Барановской отправился в Томск к своему двоюродному брату. Прожив в Томске около полугода, решили возвращаться в Варшаву. Ссылаясь на «скорбное состояние ума» Марцынковский не смог показать в каких городах останавливался и как добывал деньги на проезд и проживание. В Смоленске сначала нанял комнату на Большой благовещенской, но вскоре тайно покинул её из-за отсутствия денег. В поисках средств для поездки в Варшаву взялся ходить по оружейным магазинам, предлагая купить у него огнестрельное оружие. Также Марцынковский сознался, что заходил к букинисту на Толкучем рынке и пытался продать ему задёшево партию книг издания «Просвещение», каковые, якобы, покупатель смог бы получить на станции Смоленск по накладной, каковую при обыске пыталась уничтожить Барановская. Юзефу он действительно встретил в кафе-шантане Габлера в Варшаве. Всё что он про неё знает, это только, что Юзефа происходит из крестьян Варшавской губернии. Где она родилась и жила до работы певичкой в ресторане не знает.
  В начале декабря 1912 года при проверке номеров в гостинице «Гранд-отель» чинами смоленского сыскного отделения была задержана подозрительная парочка. Записаны они были как семейная пара орловских мещан Апариных. В подтверждение мужчина предъявил пятилетнюю паспортную книжку от орловской мещанской управы на имя Михаила Андреевича Апарина. Проживавшую с ним в номере женщину Апарин назвал женой Верой Ивановной. Однако после ночи в камере при сыскном отделении, мнимый орловский мещанин сознался смоленским сыскарям, что он есть мещанин местечка Игнатьевка киевской губернии Павел Адольфович Брейш, 56 лет от роду, а сожительница его Роза Самуиловна Тираспольская из Черниговской губернии. Паспортную книжку Брейш купил у своего знакомца, с которым отбывал срок в харьковском исправительном арестантском отделении. Сидел же Адольфыч за подделку чека, по которому смог получить аж 33000 рублей в Харьковском отделении Азовско-Донского коммерческого банка. Брейш с мадам Тираспольской были записаны в соответствующие книги отделения, измерены, сфотографированы и оставлены в камере до выяснения всех обстоятельств, ибо в паспортной книжке стояли отметки о посещении многих городов с регистрацией в лучших гостиницах. И полетели ориентировки во все концы Империи, нет ли за Брейшем-Апариным каких-либо тёмных дел?
   В той же гостинице в тот вечер был задержан и казак Сокольской волости села Ханделеевка Анисим Михайлович Деменко. Так было написано в годовой паспортной книжке от Сокольского волостного правления Кобелякского уезда Полтавской губернии. Но книжка была выдана Деменко ещё аж в 1908 году. А жить по просроченным документам в Российской Империи категорически запрещалось. Что чины сыскного отделения в меру сил и попытались донести до казачка. Тут же на свет Божий была явлена бессрочная паспортная книжка, выданная в марте 1908 года начальником 1-го отделения полицейского надзора станции Манчьжурия Восточно-Китайской железной дороги. Всё вроде чин по чину, но Деменко так и не смог объяснить причину своего приезда в Смоленск, ссылаясь на то, что вышел из поезда по ошибке. При обыске у него нашли ключ от купе железнодорожного вагона, разную переписку, ломбардную квитанцию и 200 рублей денег. На спрос о происхождении денег, задержанный ответил, что в октябре месяце получил более двухсот пятидесяти рублей от управления Забайкальской железной дороги. Но внятно объяснить зачем, имея столько денег на руках, сдал в ломбард 4 декабря в Полтаве шубу, сюртук, подушку и простынь, о чём гласила найденная при нём ломбардная квитанция, внятно не смог. И дальше как положено: записан, сфотографирован, измерен и в камеру до выяснения.
 В конце 1912 года полицейский надзиратель смоленского сыскного отделения Владимир Иванович Грундуль был представлен смоленским полицмейстером к медали «За беспорочную службу в полиции». Однако уже 15 февраля 1913 года смоленское губернское правление известило полицмейстера, что Грундуль не выслужил положенного пятилетнего срока в должности урядника, а служба на классной полицейской должности в зачёт выслуги для получения этой медали не засчитывается. Прознав про такой ответ, рапорт начальнику сыскного отделения подал полицейский надзиратель Николай Степанович Сапожников. В каковом рапорте указывал, что имеет право на представление к медали «За беспорочную службу в полиции», так как службу свою начал полицейским стражником с первого мая 1906 года. С 14-го же октября того года состоял в должности полицейского урядника до 8 ноября 1910 года, когда был зачислен в смоленское сыскное отделение без производства в первый классный чин.
  Не раз надзиратели смоленского сыскного отделения направлялись начальством в командировки по уездным городам губернии. Но иногда по совершенно мизерным поводам. Хотя, возможно, анонимное письмо на имя смоленского губернатора в те времена являлось поводом достаточно веским. Отрабатывая одно из таковых писем Владимиру Ивановичу Грундулю пришлось несколько дней негласно добывать информацию о членах клуба города Юхнова. Никаких политических мотивов в и х посиделках найдено не было. Обвинить членов клуба, к которым периодически примыкал и исполняющий должность уездного исправника Николай Адамович Блюм, можно было только в азартных играх на денежный интерес.
    Но вот надзиратель Авдеев в марте месяце собирал информацию по Рославльскому уезду о похищении дочери врача Эмилии Пиотровской-Оргельбранд. Оная Пиотровская состояла в замужестве с врачом Станиславом-Андреем Ипполитовичем Оргельбранд. В браке родилась дочь Галина. Однако через три года брак распался, и супруги постановлением Варшавского Архиепископского суда были «разлучены от стола, ложа и сожительства». Клиника доктора Эмилии считалась одной из лучших в Калише, что вызывало у других содержателей лечебниц в Калише зависть и желание подорвать авторитете Пиотровской любым путём. Что некоторые и попытались сделать, путём разжигания злобы к бывшей жене у Станислава Оргельбранд. Который не нашёл ничего лучшего, как украсть свою трёхлетнюю дочь Галину, переправив её в небольшую деревню. В деревне за девочкой был крайне плохой уход, и ребёнок заболел, после чего был возвращён матери. Эмилия Пиотровская отослала дочку к своему кузену Мечеславу Ильиничу в имение Гневково Могилёвской губернии на границе с Рославльским уездом.
  Бывший муж не оставил попыток украсть дочь, и в соседних имениях Рослальского уезда появилась некая Анель Лещинская. Дама была образована и мила, и вскоре смогла завоевать расположение местных землевладельцев, один из которых, некто Стретович, снабдил полячку рекомендательным письмом к Ильиничу с которым водил давнюю дружбу. Лещинская так много времени и средств потратила на изучение порядков и образа жизни в Гневково, что некоторые из окрестных бар заподозрили её в неких преступных замыслах по отношению к Ильиничу и его семье. Местная полиция перехватила одно из писем Лещинской к Станиславу Оргельбранду, но польская гостья успела покинуть пределы Рославльского уезда. Куда она уехала не смог выяснить даже присланный из Смоленска полицейский надзиратель Авдеев. Но все перипетии дела были доложены начальнику смоленского сыскного отделения для дальнейшего расследования. 
  2 апреля 1913 года начальник смоленского сыскного отделения Ткачёв получил уведомление от смоленского полицмейстера в каковом требовалось от Николая Евдокимовича передать все дела, книги, казённое имущество и вещественные доказательства полицейскому надзирателю Грундулю и убыть к новому месту службы в город Киев на должность помощника пристава Соломенсокого участка. В июне 1913 года в смоленское сыскное отделение явился бывший помощник начальника Тульского сыскного отделения Семён Георгиевич Моисеев, который и был назначен на должность начальника отделения вместо Ткачёва.
   27 июня в минской гостинице «Метрополь» чинами минского сыскного отделения во главе с начальником оного отделения были задержаны подозрительные мужчина и женщина, попытавшиеся оказать вооружённое сопротивление чинам сыскной полиции. На первом допросе задержанные назвались Филиппом Ивановичем Мамелюком, бердичевским купцом 2-й гильдии и его женою Ефросиньей Тарасовной. Большое количество изъятых при аресте драгоценностей и ломбардных квитанций парочка объяснить не смогла. Позднее выяснилось, что документы у задержанных поддельные, а в руках у минских сыщиков находятся крестьянин Иркутской губернии Франц Карлович Вержбицкий, бывший в каторжных работах за разбой и крестьянка той же губернии Екатерина Герасимовна Юргина, судившаяся ранее за кражи. В документах на имя Мамелюк стояли отметки о прописке во многих городах Империи, включая губернский город Смоленск. О чём в смоленское сыскное отделение была направлена из Минска информация.
   Смоленскими полицейскими было установлено, что Вержбицкий и Юргина проживали в Смоленке под именем супругов Мамелюк с 10 ноября 1912 года по 22 января 1913-го. В это время в городе было зарегистрировано несколько однотипных квартирных краж. Часть вещей, изъятых при аресте в гостинице «Метрополь», были опознаны личной почётной гражданкой Прасковьей Вонифатьевной Серебряковой как похищенные из её квартиры в доме Соколова на Одигитриевской улице. Также оказалось, что Юргина под именем Рудковской 12 ноября 1912 года сняла комнату в квартире капитана Барсукова и , прожив несколько дней, совершила кражу и скрылась. По фотографии Юргину опознали жена капитана Барсукова и его денщик.
  14 июля ночью на водяной мельнице «Архиерейская дача» возле села Дресна Богородицкой волости Смоленского уезда произошёл пожар. Сгорел отдельно стоящий от построек мельницы большой сарай, в котором арендатором Константином Петровичем Давалисом содержались лошадь, две коровы, двенадцать свиней и разнообразный пиломатериал. Сам арендатор оценил понесённый ущерб в 2000 рублей. А любой страховой агент, что в те поры, что в настоящее время мог бы сказать, и что ж ты, Давалис, не застраховал своё имущество. Как бы там ни было, начальник смоленского сыскного отделения поручил расследование полицейскому надзирателю Константину Дмитриевичу Авдееву. Побродил тот на пепелище, но ничего путного установить не смог, чай не пожарный инспектор. А вот правильно заданные вопросы в селе Дресна и окрестных деревнях Богородицкой волости позволили полицейскому получить внятную картину преступления. По словам соседей, арендатор Давалис имеет крайне вспыльчивый характер и за те восемь лет, как он арендует «Архиерейскую дачу» не раз вступал в драки с местными крестьянами по самым мелким поводом. Рассказали Авдееву и о крестьянском мальчике, которого арендатор пару лет назад ранил из ружья. А вот буквально за неделю до поджога Давалис избил крестьянина деревни Цыгановка Ивана Сударева за то, что тот без спросу охотился на пруду у мельницы. Оный Сударев угрожал арендатору смертоубийством и поджогом. Но собрать доказательства для предания Ивана Сударева к судебной ответственности нет никакой возможности. Семья Сударевых живёт на окраине деревни неподалёку от мельницы, и найти посторонних свидетелей, могущих показать, что делала Иван в ночь поджога не представляется возможным. Ивану Судареву 20 лет, был судим за кражу из церкви и отбывал срок в колонии для малолетних преступников. Живёт с матерью и сестрой, занимается хлебопашеством. 
     А вот Харитон Павлович Пашеткин, владелец имения Глазково Слободской волости Поречского уезда своё имущество застраховал. Но обстоятельства произошедшего в имении пожара были настолько странными, что по требованию смоленского губернатора Моисеев направил для проведения расследования полицейского надзирателя Сапожникова. Тот выяснил, что 18 октября примерно в половину двенадцатого вечера вспыхнули сразу два деревянных сарая, предназначенных для выкормки быков. Работники имения с пожаром справиться не смогли, в результате чего с сараев огонь перекинулся на устроенные неподалёку винокуренный завод, каковой выгорел полностью. По негласным распросам Сапожникову так и не удалось выяснить, кто бы мог поджечь имение. Надзиратель докладывал Моисееву, что все окрестные крестьяне не имеют к Пашеткину никакой злобы, хоть иногда их и ловят за незаконной порубкой в лесной даче имения Глазково. Но хозяин имения ни разу не производил взыскания по составленным протоколам. Сараи для выкорма быков были застрахованы на 1300 рублей, а сумма страховой выплаты по винокуренному заводу и вовсе должна была составить 27 000 рублей. Единственное, что удалось выяснить точно, это сведения об уборке сараев днём 18 октября в стельку пьяными работниками имения Глазково.
   Ох и тяжела служба полицейского надзирателя, не только физически, но и морально. 24 августа полицейский надзиратель Грундуль подал на имя начальника смоленского сыскного отделения следующий рапорт:
«Доношу Вашему Высокоблагородию, что при производстве розысков по делам о кражах ценных вещей встречается необходимость осматривать в городском ломбарде и общественном имени Пестрикова и Ланина банке заложенные похитителями вещи. Для таких осмотров чины сыскного отделения всегда встречают препятствия со стороны администрации, и кроме того попадают в неловкое положение и вредное для дальнейшего розыска, так как со стороны администрации следует целый ряд всевозможных допросов в присутствии посторонних лиц, явившихся для заклада вещей.  К примеру, привожу последний случай, бывший сего 16 августа в городском ломбарде.
 По Вашему поручению я отправился 16 августа в 10 часов утра в ломбард для осмотра вещей, заложенных лишённым по суду прав за преступления Алфеевым, нужно было осмотреть шубу, приметы которой были указаны Могилёвским сыскным отделением, похищенную у секретаря уездного съезда. В ломбарде на мою просьбу ответили, что сейчас нельзя, а можно будет через час. Я явился через час и за не нахождением там самого распорядителя обратился к занимавшему его место кандидату, последний ответил, что вещи можно будет посмотреть лишь с разрешения самого распорядителя и что для этого нужно подойти часам к 12 дня. Я явился к назначенному времени, предъявил распорядителю свою служебную карточку, изложил свою просьбу. Последний на это ответил, что сейчас нельзя и следует прийти в 2 часа дня. Я опять явился туда в назначенное время, но распорядителя там не оказалось. Служащие пояснили, что он ушёл в городскую управу. Я вынужден был ожидать прихода распорядителя и когда он явился, то обратился к нему опять с просьбой показать вещи. Распорядитель прежде чем показать вещи начал меня допрашивать громогласно «откуда я взял квитанцию на заложенные вещи, да и по какому делу». Я вынужден был давать ответы и предъявить бывшую при мне переписку о приметах заложенных вещей, которую распорядитель, взявши от меня прочитал, а потом только сделал распоряжение, чтобы достать из кладовой вещи. Но лишь только была вынесена из кладовой шуба, которую сейчас же осмотрел сам распорядитель, не допуская меня к осмотру и заявил, что эта шуба не та, которая значится на переписке и не давая мне осмотреть приказал шубу внести обратно в кладовую, не смотря на мои просьбы осмотреть лично особые приметы ея. Я вынужден был против таких действий сделать возражение и настойчиво потребовал показать шубу для осмотра. После долгих пререканий шуба была показана, но всё это сопровождалось крайним неудовольствием со стороны распорядителя. Подобные случаи встречаются не однократно и в Смоленском Городском имени Пестрикова и Ланина банке.»
    2 сентября в Смоленске был задержан праздношатающийся мальчик, который назвался мещанином города Витебска Федосием Николаевичем Можейко, в удостоверение чего предъявил годовую паспортную книжку от витебской мещанской управы. Однако при обыске в сыскном отделении в карманах Можейко нашлась пятилетний паспорт на имя крестьянина деревни Василисино Дорогобужского уезда Якова Михайловича Глушакова, и на то же имя сберегательная книжка от дорогобужского казначейства с сорока семью копейками на счету, а также заявление об утере Глушаковым квитанции на два места багажа и письмо на станцию Усолье Сибирской железной дороги на имя Афанасия Ивановича Петрова. Можейко-Глушакова посадили в камеру «до выяснения», а кто-то из надзирателей взялся прочитать письмо в Сибирь. По прочтении полицейский чин в глубокой задумчивости направился в камеру. В камере сидел вполне себе настоящий мальчишка, но в письме Афанасий Петров уведомлялся, что Настасья вышла из тюрьмы и вовсе теперь не Настасья Илларионова, а Яков Можейко, на каковое имя имеются документы. Полицейский решил не доверять зрению и принялся ощупывать задержанного, вызвав дикий визг, поднявший на уши всё сыскное отделение. Мальчик в камере оказался крестьянкой деревни Грекова Федотовской волости Юхновского уезда Анастасией Владимировной Илларионовой. Оная девица только недавно вышла из вяземской тюрьмы, где содержалась по подозрению в убийстве городового. Девицу сфотографировали, отослав карточки в Вязьму и Юхнов для подтверждения личности задержанной. Настасью-Якова ожидал теперь вполне реальный тюремный срок за проживание по подложным документам.
   15 сентября на перевозе через Днепр между сельцом Ерютино и имением Рохлино был найден труп землевладельца сельца Агибалово Казулинской волости Бельского уезда Ивана Владимировича Гришкова, каковой утонул вместе с лошадью и тарантасом. Местной полицией проведено дознание, по результату какового состава преступления не было обнаружено и дело было закрыто постановлением товарища прокурора окружного суда. Гришков же был похоронен при церкви села Сумароково Вяземского уезда. Однако вскоре на имя смоленского губернатора поступило прошение от брата покойного Ивана Гришкова Александра Владимировича, который просил о проведении нового расследования силами сыскного отделения. 25 сентября 1913 года Владимир Иванович Грундуль был отправлен в командировку в Бельский уезд, и, надо сказать, поддержал высокое реноме смоленского сыскного отделения. Жена покойного и его племянница, которые обмывали труп, показали, что на лбу Гришкова была ссадина из которой сочилась кровь, а на затылке имелись две небольшие ранки. Грундуль по минутам восстановил последний день Гришкова, и вот что оказалось. Иван Владимирович Гришков 14 сентября около 12 часов дня на лошади, запряжённой в тарантас, отправился из Агибалово в соседнем имение Устье к землевладельцам Пашиным, у которых гостил по случаю праздника Воздвижения до семи часов вечера. После Гришков уехал, сказав, что отправляется домой, но туда, как известно, не доехал. Около половины восьмого вечера из имения Ерютино в Рохлино вёз молоко работник Андрей Дмитриев. На пароме переправился через Днепр, и никого вокруг не заметил. А вот когда возвращался обратно увидал, что паром стоит посреди реки, а пол левую сторону от парома плывёт чья-то лошадь. На пароме находились двое неизвестных Дмитриеву мужиков. Андрей попросил их вернуть паром к берегу, что мужики и сделали, но едва паром коснулся берега реки, с кулаками кинулись на Дмитриева. Ерютинскому молочнику пришлось пустить в ход палку, ударив одного из нападавших по голове. Пока оглушённого поднимал его товарищ, Дмитриев вскочил на паром и переехал на другой берег.
   Получив такие сведения, Грундуль за пару дней установил личности забияк. Ими оказались крестьяне деревни Стешино Михаил Сергеев с сыном Захаром. Будучи допрошены, мужики поведали приезжему полицейскому своё видение истории с тонущей лошадью. Михаил Сергеев возвращался в тот вечер из деревни Иваньково, где был по случаю праздника в гостях. Подойдя к парому, услышал храп, а после и заметил плавающую в Днепре лошадь. Желая спасти животное Михаил принялся звать на помощь. И так здорово у него вышло изобразить корабельную сирену, что из Стешино на другом берегу реки к парому прибежал его сын Захар, каковой и перегнал плав средство к отцу. После Михаил с сыном попробовали спасти из воды лошадь, но им помешал голосящий на рохлинской стороне незнакомый мужчина. Лошадка благополучно утонула, а стешинцы потянули паром к кричащему Дмитриеву. И ни Боже мой, даже пальцем его не тронули. Грундуль, естественно, в побасенки Сергеева не очень и поверил. А взялся смоленский сыскарь собирать информацию, как о Михаиле с сыном, так и о покойном Иване Гришкове. Выяснилось, что Гришков слыл человеком очень сильным, и будучи пьян, никому не уступал в кулачной расправе. А в Стешино лучшим кулачным бойцом считался как раз Михаил Сергеев. Вот на безлюдной паромной переправе и встретились «два пьяных по случаю церковного праздника одиночества». И видимо стешинский мужичок оказался сильнее, а может быть сказалась помощь вовремя подоспевшего Захара. Своё видение вопроса о смерти Гришкова, вместе с показаниями свидетелей, Владимир Иванович Грундуль передал рапортом прокурору смоленского окружного суда. В рапорте, помимо прочего, сообщалось, что злополучный паром содержит сыровар имения Рохлино швейцарский подданный Александр Христианович Даувальдер. Паром устроен исключительно для перевозки молока из имения Ерютино в Рохлино, и никак не охраняется. Желающие пользоваться паромом перегоняют его сами по железному канату, протянутому через реку. 
    19 октября 1913 года прокурор смоленского окружного суда передал начальнику смоленского сыскного отделения анонимное письмо для проведения скурпулёзнейшего дознания. В письме сообщалось, что Григорий Николаевич Генкин, обладающий внушительным капиталом, был помещён родственниками в Гедеоновскую психиатрическую больницу, в то время как сам Генкин абсолютно здоров. При проведении расследования чины отделения показали себя крутыми профессионалами, за пару дней найдя написавшего письмо Никиту Васильева скупщика с Толкучего рынка. Васильев подтвердил, что написал письмо по просьбе запертого в Гедеоновке купца Генкина, которого после принятия православия преследуют иудейские родственники, боящиеся потерять капитал более чем в 50000 рублей. Никита указал имена свидетелей, которые на допросах подтвердили, что после перехода Генкина в православие родственники его всеми силами пытались доказать, что их сын и брат нынче невменяемый. Отец, брат и сестра Генкина на допросах в сыскном доказывали, что у их родственника «непорядок с головой». В том числе указывали, что Генкин покупает разные безделушки, каковые ему под видом старинных вещей за немалые деньги предлагали барыги с Толкучего рынка. Моисеев в своём рапорте прокурору справедливо указывает, что всему виной большой капитал Генкина за который борются с одной стороны родственники, а с другой разнообразные спекулянты.
  30 октября в смоленское сыскное отделение были вызваны для дачи показаний бывшие служащие оружейного магазина «Виннер» мальчики Пётр и Ефим Грязновы. На них, как на главных подозреваемых в краже из магазина оружия и денег, указал управляющий магазином акционерного общества «Виннер» Пётр Иванович Некрасов. Но вместо мальчишек в сыскное отделение явилась их мать смоленская мещанка Вера Ивановна Грязнова, и с порога заявила, мол, это ж как же ж вашу мать? Дежурный надзиратель Сапожников попытался было словесно урезонить буйную гостью, но фонтан нецензурщины закрыть оказалось невозможно. Кое-какие, не самые крепкие выражения Грязновой полицейский надзиратель смог отразить в рапорте на имя начальника сыскного отделения, но это была лишь малая часть того потока, который обрушился в то утро на бедную голову Николая Степановича. И сравнение сыскного отделения с психиатрической больницей было самым «нежным» из них. Протокол был передан мировому судье для вынесения решения об административном взыскании.
  Утром 8 ноября неподалёку от деревни Бородино Дубосищенской волости Ельнинского уезда был убит владелец конфектной фабрики в Смоленске Давид Григорьевич Покопцев. Исправник Ельнинского уезда, проведя расследование, выяснил, что владелец фабрики оказался в пределах Ельнинского уезда по просьбе своего секретаря Сергея Цветкова. Этот уроженец Сычёвского уезда попросил Покопцева сосватать дочь некоего малоросса, проживашего в Бородино. По лесной дороге от станции Добролино на парочку напали двое неизвестных. Покопцев был убит, а Сергею Цветкову удалось убежать. По описанию Цветкова были произведены поиски в окрестных деревнях, но подходящих под описание людей найдено не было. Ельнинский исправник передал дело для дальнейшего расследования в смоленское сыскное отделения, приписав, что скорее всего преступление совершено какими-то приезжими.
   Главным подозреваемым для Моисеева был, естественно, Сергей Цветков, но он на допросах продолжал твердить свое, напали, застрелили, убежал. Никаких улик против Сергея Гавриловича не было, и он продолжал жить на квартире Покопцевых, где помимо его и вдовы Ульяны Ивановны Покопцевой проживал её брат. А агенты уже вились вокруг дома Сухотина на Базарной площади, расспрашивали, перешёптывались с соседями. Практически никакого компромата на Сергея Цветкова и на вдову найдено не было, лишь одна из служанок сказала, что возможно у Цветкова с хозяйкой было романтическое увлечение. 9 декабря в сыскное явился брат Ульяны Ивановны и подал заявление о пропаже сестры. Причём при крайне интересных обстоятельствах. Заявитель утверждал, что в дом постучался мужчина в хорьковой шубе, каковой назвал себя агентом сыскного отделения, и потребовал Покопцову ехать с ним на допрос к начальнику. Среди чинов сыскного отделения, ему предъявленных, гостя брат вдовы не узнал, а вот в альбомах с фотографиями смоленских преступников указал на фото Фёдора Дмитриевича Щёголева по кличке «Лапун». Какового агенты в тот же вечер представили пред грозны очи Моисеева. Лапун отпираться не стал. Да, мол, было дело, Тихон Арефьев в пивной Титова предложил заработать рубль. Надо дамочку одну вызвать из дома, а у тебя, Лапун, рожа располагает. С Арефьевым был незнакомый Щёголеву высокий блондин с усами в хорьковой шубе, в каковую и был тотчас наряжен Лапун «для блезира». Тихон Иванович Данилов, он же Арефьев, объяснил начальнику отделения, что с ним инструктировал Лапуна некто Николай Цветков.
   В тот же вечер выяснилось, что из Смоленска пропали не только Ульяна Покопцева, но и Сергей Цветков и его брат Николай. Жена Николая Цветкова сказала, что муж уехал в Ельненский уезд по делам. По указанному месту его обнаружено не было, и Цветковых с Покопцевой объявили в розыск. А 11 декабря в сыскное отделение пришёл сдаваться Сергей Цветков. Он внезапно для себя выяснил, что богачка «крутила с ним роман» только для того, чтобы сделать крайним в убийстве постылого мужа. Владельца конфектной фабрики на лесной дороге у деревни Бородино застрелил старший брат Сергея Николай Гаврилович Цветков. А вот о том, что в него давно была влюблена жена Покопцева, Сергей ничего не знал, считая, что её чувства к нему честные. А братец его бросил, уехавши, скорее всего в Америку, о чём часто мечтал. Во все порты Империи полетели телеграммы. И вскоре пришёл ответ, что Николай Цветков с женой Еленой сел 10 декабря в Либаве на пароход «Курск» до Нью-Йорка. Всё остальное было уже делом техники. Цветкова с Покопцевой арестовали прямо на причале в городе Нью-Йорк и тем же пароходом отправили обратно в Россию, но уже под арестом.
   Случалось смоленскому сыскному отделению отрабатывать и анонимные письма. Попробуй оное не отработай, ежели прислана анонимка была смоленскому губернатору, а приказ о разработке приходит от полицмейстера. Этим и объясняется негласный интерес агентов отделения к ресторану «Максим» в доме Сухино на Немецкой улице. 28 ноября 1913 года смоленскому полицмейстеру коллежскому советнику Владимиру-Карлу-Адольфу Карловичу Гепнеру докладывал начальник сыскного отделения: «…по собранным негласным сведениям фактическим владельцем ресторана «Максим», помещающегося в доме Сухино на Немецкой улице в первой части города Смоленска является ореховский мещанин Таврической губернии Николай Иванович Эпштейн, проживающий при том же ресторане. Промысловое свидетельство и патенты на продажу питий выданы на имя московского мещанина Анатолия Казимировича Синявского, от которого все эти документы и право на производство торговли, согласно свидетельства Управляющего Сборами Смоленской губернии от 25 апреля 1913 года за № 4976, перешли к дворянину Николаю Николаевичу Сухино, купившему у Синявского как дом, так и ресторан. Николай Николаевич Сухино в свою очередь по нотариальному договору предприятие это сдал в аренду означенному Эпштейну за ежегодную плату 5500 рублей. Эпштейн в молодости долго проживал в Москве, где у него в коммерческом мире имеется много знакомых. Большими средствами Эпштейн не располагает и при вступлении в права фактического владельца рестораном, часть ресторанной мебели заарендовал вместе с рестораном у Сухино, а часть выписал из Москвы, где ему таковая мебель была отпущена в кредит. В настоящее время служащих в ресторане имеется 13 официантов, два швейцара, повар, хор музыкантов и человек 50 артистов. Официанты и швейцары состоят на службе без жалования, из-за доходов и наоборот внесли при поступлении на службу к Эпштейну залог: официанты по 40 рублей, а швейцары по 200 рублей. И кроме того швейцары платят Эпштейну ежемесячно за вешалку по 35 рублей аренды. Остальные же служащие состоят на жаловании, причём некоторые артисты получают ежемесячно от 300 до 400 рублей. Продукты для ресторана почти все Эпштейн получает из города Москвы, где таковые он берёт в кредит, который по мере возможности погашает. Вина же им получаются из ренскового погреба Каминского, где Эпштейн иногда тоже пользуется кредитом. До сих пор у Эпштейна со служащими из-за денежных расчётов никаких недоразумений не было. Открытие ресторана «Максим» существенно подорвало торговлю в существовавших ещё до этого ресторана Вагишева и кафе-шантане «Эрмитаж», на почве чего у них возникли недружелюбные отношения.» Как этими сведениями распорядились высшие чиновники губернии доподлинно не известно.
 Циркуляр начальника сыскной полиции от 28 ноября 1913 года № 418143:
СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО
Господам начальникам сыскных отделений
 В последнее время, как установлено агентурным путём, среди преступного люда распространяется следующий весьма интересный, но в то же время простой, способ секретной переписки между собой.
 Берут два листа обыкновенной бумаги, безразлично будет ли эта бумага почтовая, писчая или какая-либо другая. Важно лишь только то, чтобы на ней не было водяных знаков. Для ясности один лист будем называть А, а другой Б. Лист А в течении 8-10 минут погружают в тарелку или какой-либо другой сосуд с обыкновенной комнатной водой и когда он промокнет, вынимают этот лист и сейчас же мокрый накладывают его плотно на какую-либо гладкую, твёрдую, шлифованную поверхность, лучше всего на стекло. Накладывают так, чтобы лист пристал к стеклу всеми своими частями. Затем на этот сырой лист накладывается также плотно лист (сухой) Б, тоже, чтобы он плотно пристал к сырой поверхности листа А. Затем обыкновенным карандашом по сухой поверхности листа Б пишут, что нужно сообщить, при чём нажимают карандашом как и при обыкновенном письме. Затем осторожно лист Б снимают с листа А и уничтожают его, как ненужный, а на листе А получается отчётливо ясно, что было написано на листе Б. Лист А также осторожно снимают со стекла и кладут в сухое, доступное обмену воздуха место, где он в течение часа высыхает, а написанное на нём пропадает и делается совершенно невидимым. Потом его проглаживают о какую-либо горячую поверхность, чтобы он был ровный (самовар) и посылают куда нужно. Получивший чтобы прочесть написанное, погружает полученный лист на 3-5 минут в такую же воду и написанное на нём становится ясно видимым. Прочитав, его можно вновь высушить и написанное пропадёт вновь, а когда нужно прочесть опять намочить и так без конца.
  День этот, 28 ноября 1913 года, был крайне богат на события. Вечером на дороге из посёлка Починок к селу Прудки было совершено разбойное нападение на крестьян деревни Вердихова ивановской волости Краснинского уезда, возвращавшихся домой после продажи льна. У Осипа Прудникова, Семёна Якушева и Герасима Тимошенков с женой парочкой грабителей было забрано 40 рублей денег. При нападении один из грабителей несколько раз выстрелил в воздух для устрашения. Забрав деньги, налётчики попытались скрыться, но Якушев и Тимошенков пустились за ними в погоню. Расставаться с добычей грабители не восхотели и выстрелом из револьвера легко ранили Семёна Якушева. Не смотря на рану Якушев совместно с Тимошенковым нагнали одного из грабителей, отобрали у него револьвер и в праведном гневе так несколько раз «приласкали» преступника рукояткой по голове, что тот немедленно помер. Потерпевшие забрали из карманов убиенного два кошелька, каковые и попытались выдать местной полиции за ограбленное у них добро.
  Прибывшие на место преступления чины сыскного отделения обнаружили у убитого налётчика паспорт на имя Ильи Аверьяновича Герасенкова, крестьянина деревни Новая Берёзовка Сычёвской волости Ельнинского уезда. Грундулю в сычёвском волостном правлении подтвердили, что таковая паспортная книжка выдавалась Илье Герасенкову 31 декабря 1912 года, и что оный Илья по месту прописки не проживает. По расспросам семьи Герасенковых, оказалось, что все четыре брата разъехались на заработки, а младший Илья уехал на рудники в Екатеринославскую губернию в прошлом году. Там же трудился и его брат Иван. Два же старших брата уехали в Сибирь ещё 8 лет назад, найдя себе работу по плотницкому ремеслу. По словам жены Ивана Герасенкова Устиньи, Илья перешёл на шахту к её мужу в конце лета, но ни о каком возвращении в родные места речи не вёл. Не смогла Устинья опознать и кошелёк жёлтой кожи, отобранный у краснинских крестьян сыскарями, и снятые с трупа Ильи Герасенкова серебряные часы с цепочкой.
   Грундуль, опрашивая жителей посёлка Починок, выяснил, что Илья в день грабежа в два часа пополудни пил чай в чайной Ивановой, за каковой расплатился десятирублёвой купюрой. Как утверждала держательница чайной в бумажнике жёлтой кожи у молодого человека было много денег. Часа в три тот же молодой человек приобрёл в аптеке провизора фон Раса электрический фонарь, запасную батарею и палку чёрного фиксатуара. Деньги молодой человек доставал из кошелька жёлтой кожи, за каковой кошелёк провизор и его помощник признали кошелёк, отобранный полицией у Семёна Якушева. По завершении дознания полицейский надзиратель грундуль представил рапорт на имя начальника смоленского сыскного отделения, в котором между прочим указывалось, что бумажник жёлтой кожи с деньгами, о котором упоминают свидетели, найти не удалось.
29 ноября 1913 года в смоленское сыскное отделение явился смотритель Смоленского № 2 особого продовольственного 1-го класса магазина коллежский асессор Сафонов и заявил, что со складов магазина, что на 401 километре Александровской железной дороги неизвестно кем было похищено десять казённых брезентов. Общая стоимость похищенного оценивалась интендантом в 600 рублей. Сыскари задействовали всю свою агентуру, и уже к середине ноября дело прояснилось. Как выяснилось, в конце сентября к подрядчику ломовых извозчиков Якову Акимову в его собственный дом на Петропавловской улице явились трое солдат и крестьянин, каковые и предложили ему купить брезенты. Акимов купил у солдат один брезент за 22 рубля 50 копеек. Через неделю к Акимову приехал уже один крестьянин, который принёс на продажу ещё два брезента, за которые ломовик заплатил 32 рубля. Тот же Фёдор Степанович Крушталёв из деревни Дубровенки Катынской волости в середине октября привёз Акимову ещё один брезент, который был оценён ломовиком лишь в 16 рублей. Примерно в то же время другому подрядчику ломовых извозчиков крестьянину Гжатского уезда Якову Григорьевичу Николаенкову предложил купить два брезента некто Фёдор Алексеев, крестьянин деревни Новосёлок всё той же Катынской волости. Николаенков за оба брезентовых полотнища отдал 50 рублей. Катынских крестьян быстренько привезли в сыскное, и уже через пару минут знали фамилии расхитителей «царской собственности». Ими оказались рядовые того самого продмагазина Мясненков, Королёв и Петренкин. У ломовиков брезенты изъяли. Как бы извозчики не голосили, что полотнища честно куплены, чины сыскного им указали, что каждое брезентовое полотно снабжено изображением государственного герба и аббревиатурой военного продовольственного магазина. Законченное дознание вместе с изъятыми брезентами передали корпусному интенданту 13-го армейского корпуса.
  9 декабря вечером при сдаче выручки в конторе трамвайным кондуктором № 15 крестьянином Иваном Ивановичем Алакановым оказалось, что среди прочих монет имеется золотая десятирублёвая, каковая при проверке оказалась фальшивой. Алаканов смог описать неизвестного ему молодого человека, который, войдя в трамвай на Лизунковом разъезде за две остановки от вокзала, расплатился за проезд золотым и получил причитающуюся сдачу. При опросах чинами сыскного отделения кондукторов выяснилось, что похожий по приметам молодой человек пытался расплатиться золотыми монетами десятирублёвого достоинства с кондукторами Фёдором Прохониным, Романом Цыганковым и Терентием Ананьевым, но они, заподозрив неладное, монеты принять отказались. Прохонин заявил полицейским, что где-то встречался с подозреваемым и назвал его фамилию. В тот же день на своей квартире в посёлке Лестровка Катынской волости Смоленского уезда был задержан крестьянин Брянского уезда Солынской волости деревни Берездка Василий Еремеевич Галкин. При обыске в квартире были обнаружены: 14 металлических валиков, размером соответствоваших разного достоинства серебряным монетам, вплоть до 50-ти копеечного достоинства; шесть монет 20-ти копеечного достоинства, чеканки 1912 года, совершенно новые; металлическая белая круглая пластинка, по размеру и форме подходящая для монеты 10-ти рублёвого достоинства; небольшой деревянный пресс, состоящий из двух половинок дубового дерева и винта посередине. На обоих половинках пресса имеются оттиски 20-ти копеечной серебряной монеты. На допросах Галкин свои поездки в трамвае 9 декабря отрицал. А найденные у него инструменты используются им, Галкиным, для производства различных жетонов, на каковые он получает заказы от разных лиц. Фальшивомонетчика с оформленным дознанием передали в ведение судебного следователя.
В конце декабря 1913 года во время проведения розысков по делу о нанесении огнестрельной раны швейцару Мариинской гимназии крестьянину деревни Рязаново Хохловской волости Смоленского уезда Филиппу Потаповичу Гурченкову надзирателями Авдеевым и Сапожниковым в комнате под матрасом у оного потерпевшего был обнаружен журнал смоленских учащихся «Свободная мысль» за номером 5 от 15 ноября 1913 года. Сей журнал по шрифту своему и содержанию не разрешён Правительством. Согласно 2 пункта 11 параграфа инструкции чинам сыскных отделений, журнал вместе с рапортом передан начальником сыскного отделения в распоряжение начальника Смоленского губернского жандармского отделения.
  Год 1913-й закончился большим успехом. 23 декабря Николай Степанович Сапожников получил агентурные сведения, что в квартире известного в Смоленске вора Малейкина поселилась шайка заезжих воров. Полицейский надзиратель в сопровождении агентов Аникеева и Янковского отправился на улицу Соборная гора, где в доме Сеньковского на квартире Малейкина были задержаны:
1. Краснинский мещанин Александр Захарович Малейкин 21 года, судимый несколько раз за кражи
2. Его сожительница крестьянка Черниговской губернии Мглинского уезда Пелагея Степановна Бабичева 20 лет, также несколько раз судимая за кражи
3. Крестьянин Сычёвского уезда Зубакинской волости деревни Савёнки Кузьма Егорович Ишкин, 32 лет, лишённый по суду прав и скрывшийся из-под надзора полиции из города Сычёвки
4. Жена Ишкина Марфа Фёдоровна, 28 лет, судившаясЯ за кражи 4 раза
5. Крестьянин Духовщинского уезда Надвинской волости деревни Починок Иван Павлович Юрьевич, 25 лет, лишённый по суду прав и скрывшийся из-под надзора полиции из города Ржев Тверской губернии
6. Смоленский мещанин Константин Васильевич Михайлов, 22 лет, четырежды судимый за кражи
7. Смоленский мещанин Митрофан Петрович Носков, 18 лет.
При обыске в квартире было найдено специальное воровское долото «Дунька», предназначенное для взломов, и совершенно новая медная мерка для пороха, каковая фигурировала в списке украденного из магазина «Виннер». Дворничиха дома Сеньковского крестьянка Дорогобужского уезда Марина Павловна Степанова объяснила, что в квартире прописаны только Малейкин и Бабичева, а остальные проживают без ведома домовладельца.