Георгиевский крест

Низенький вёрткий водила через зеркало оглядел салон и осклабился, обнажая щербатые зубы:
– Ну вот, теперь можно ехать. Меня зовут Микола. На всякий случай, я к тёще еду. Она у меня на границе Харьковской и Донецкой областей живёт. А вы, братки, сами выкручивайтесь… если что.
– А что, проблемы могут быть? – высокий худощавый парень в импозантной заграничной куртке в очередной раз жадными губами припал к бутылке пива.
– А ты как думал?! – Микола лихо стартовал на своей видавшей виды грузопассажирской «Газели» и, пересекая сплошную, устремился в проулок от автостанции, где и укомплектовал своё авто случайными пассажирами.
Пассажиров было трое. Кроме молодого модного парня со следами бурно проведённой ночи на лице, устроившегося рядом с водителем, на заднем сиденье расположились мужчина средних лет и почти старик, судя по нечёсаной бороде и помятой одежде, долгое время скитавшийся вдали от дома. Хорошо ещё, что он не смердил, как бомж.
– Тебя, кстати, как зовут? – Микола обратился к соседу с пивом, сочувственно ухмылясь. – Вчера, видать, здорово шарахнул?
– Я Валерий, – после затяжного глотка с трудом выдохнул парень. – Из московской газеты. Сначала хотел на Украину попасть через Хутор-Михайловский, но нас, узнав, что мы пресса, развернули. Хохлы получили установку нашего брата не жаловать. Пришлось всеми окольными путями пробираться. А я, как назло, отстал от поезда. Вот и посоветовали в вашем городишке выйти на частника…
– Да мы завсегда рады помочь, – Микола вёл микроавтобус уверенно, хотя особо не утруждал себя объездом ухабов и ямок. – Всю жизнь тут курсируем. Работы ведь нет путёвой, вот до недавнего времени и перевозили торговок то в Россию, то в Хохляндию. Вроде ничего не делили, всем хорошо было. И вот – на тебе! Войну затеяли…
– А ты не боишься ездить? Там же стреляют... – корреспондент прикончил бутылку и теперь блаженствовал, откинув голову и прикрыв глаза.
– А чего мне бояться?! Опять же, какой-никакой, а заработок. Вот вам же надо туда… Да и я заодно кое-каких харчишек свезу, люди ведь там голодают…
– Торгуешь, значит?! – подал голос старик. – Кому война, а кому мать родна…
– Ты чего это? – всполошился Микола. – Сам-то зачем едешь, если война?
– У меня с ними свои счёты, – сверкнул глазами старик. – Ты сам-то русский или украинец?
– Да я в политику никогда не лез, – вдруг стушевался водила: чересчур суровый и уверенный голос старика придавил его хозяйскую самоуверенность. – Как вас там звать-величать?
– Егорычем прозвали. У меня на Донбассе дед в Отечественную погиб. Отец туда переселился, чтобы, значит, память не пропала, на шахту пошёл вкалывать. И я так воспитан, чтобы старшее поколение героев чтить. Оттого и в военное училище поступил, укатил на Дальний Восток. Там и осел, женившись. А потом из армии попёрли, когда страну развалили... – старик шумно выдохнул, узловатыми пальцами начал усиленно растирать шею:
– Курить-то у тебя можно?
– Да мне-то что, – пожал плечами Микола, – дыми на здоровье… Значит, могилу деда решил посетить?
– Теперь и отца. Он в ополчение ушёл, когда вся эта мразь припёрлась на нашу землю. Они его истязали, увидев георгиевскую ленточку, заставляли отречься от веры своей… Я своим детям после этого в глаза смотреть не могу.
– Отомстить, стало быть, хочешь, – водитель вновь осмелел, охотно передал старику зажигалку. – А пороху хватит?
– Ты чего это, – вскипел Егорыч, – мне, советскому офицеру, про порох?..
– Да это я так, – заюлил Микола, – смотрю на твой возраст…
– Не боись, я ещё в форме, смогу ребяткам помочь.
– Я слышал, что у ополченцев почти нет опыта ведения боевых действий, – встрял в разговор Валерий, – только за счёт легионеров и выезжают.
– Опыт – дело наживное, – порывисто затянувшись сигаретным дымом, хмыкнул Егорыч. – Я вот только не пойму, почему пресса боится рассказывать, что на помощь Донбассу пришли добровольцы из многих мест и даже стран. Америкосам, стало быть, можно вмешиваться в чужие дела, а нам – нет? Дудки! Это наша земля, наши люди… Ты, пресса, первый раз едешь?
– Первый, – Валерий внимательнее пригляделся к старику. Тот сделал неловкое движение, и под расстёгнутым плащом, на пиджаке, блеснула медаль. – А вы, наверное, не первый… Награда за что?
– Эх, сынок, разве в этом дело? Не на парад ведь собрался. А чтобы эти гады видели, на кого они руку подняли…
Корреспондент, видимо, полностью восстановился после пивотерапии и настроился на рабочий лад:
– Вы думаете, война будет?
– А ты разве не видишь, что она гремит вовсю.
– Но ведь гражданская война – это же ужасно. Будет много жертв, а главное – родственные души могут навсегда стать врагами.
– Ты сам-то куда думаешь двинуть?
– Мои коллеги пробираются в Славянск, там интересные события развиваются, мэр, говорят, такой интересный…
– Ну-ну… А крови не боишься?
– Пока не задумывался. Но давайте о вас поговорим. Вам не страшно убивать?
– Эх, сынок, плохо ты историю изучал. В мире только сильного боятся. А будем сюсюкаться, нас враз сомнут. И здесь выбора нет: или мы их, или они нас.
– Но вы же вмешиваетесь в чужой конфликт…
– Какой чужой?! Мои предки потом и кровью поливали эту землю. Я там родился. Кто защитит женщин и детей? Этим тварям без разницы, кто там живёт: русские, украинцы… И потом, надо не только разогнать всю эту бандеровскую шваль, надо америкосам показать, кто в доме хозяин. А то они дождутся, мать твою, мы соберёмся и двинем через Аляску…
– Тихо, мужики, – вмешался водитель, – границу переезжаем. Значит, так. Вы со мной едете тёще сарайчик поправить. Едем в Константиновку. У меня есть паспорт с пропиской. Ясно? А вы, типа, шабашники. Ты, пресса, не думай заикаться о своей профессии. Если встретим силовиков, беды не миновать: они вашего брата ненавидят…
Все притихли и стали напряжённо вглядываться в мелькавший за окном пейзаж. Судя по усилившейся тряске, Микола выбрал не совсем легальный путь через кордон, торопливо и нервно направлял свой микроавтобус лесными и болотистыми тропами, где и охотники, наверное, появляются редко.
– Первый проскочили, – неожиданно заулыбался водитель. – Дальше нейтралка, авось и не встретим никого.
Остаток дороги ехали молча. Напряжение буквально корёжило лица пассажиров, давило на виски.
Несколько раз почудилось, что где-то гремят взрывы. Налетел ветер, заморосило.
– Отлично, в непогоду проблем не будет, – прокомментировал Микола. – Я, мужики, если что, через неделю подамся обратно. Коли будет нужда, могу подвезти.
– Опять за сто баксов? – съязвил Валерий.
– А что! Я же рискую. Вон, на прошлой неделе мой сосед попал в заварушку, машину подожгли…
– Да за твою «антилопу гну» и ста долларов много, – повеселел корреспондент. – Ладно, я успею собрать материал. Всё равно надо будет выбираться, так что адресок оставь, вместе поедем обратно.
– А ты, Егорыч, куда двинешь? Ёшь ты.. – Микола выругался, не заметив яму, которая едва не опрокинула его авто.
– Я возвращаться не буду. Пока не победим.
– У вас колоритная внешность, – корреспондент опять пристал к старику. – Наверняка вам роту дадут. Может, я сфоткаю вас, когда приедем? На память. Не возражаете?
– Вот чего нет у меня, так это приличной фотографии, – причмокнул Егорыч. – Что ж, сними…
Добравшись до места, не сразу простились. Погода занегодилась, небосвод угрюмо помрачнел. Но Валерий всё же умудрился сделать снимок, уговорив Егорыча распахнуть плащ. 
И все обомлели, увидев на его груди Георгиевский крест.
– Это память деда, – пресекая ненужные расспросы, сказал Егорыч. – Вот за что я воюю, сынок. И вы запомните, что есть на свете святые вещи, которые никак предавать и забывать нельзя. Иначе жить бессмысленно.
Напоследок постояли молча, покурили. Егорыч первым растворился в сгущающихся сумерках, уверенно направился в сторону шоссе, где вдалеке смутно прорисовывался блокпост. Отказался гостевать у Миколиной тёщи и Валерий. Он с кем-то переговорил по телефону и также поспешил ловить попутку.
Микола, перед тем как зайти в дом, воровато огляделся и, пересчитав свой автогонорар, засунул мятые купюры в дальний карман куртки. Тёща уже выглянула на крыльцо, включила свет, встречая гостя.
Это была последняя мирная ночь в их посёлке.

Неделю спустя, как и договаривались, Валерий прибыл. Его провожали ополченцы на раздолбанном БТРе. Всё это время Микола тщательно хоронил свой микроавтобус от возможных осколков. На ближайшем шоссе стало неспокойно. Силовики на всю мощь включили тяжёлую артиллерию, ведя беспорядочную стрельбу, в том числе и по гражданским объектам.
Водила своим глазам не поверил. Увидев Валерия живым и невредимым, Микола искренне обрадовался, кинулся обниматься:
– Ты смотри, уцелел! Ну, я тебе скажу, началась заварушка. Тёщу с собой забираем, она совсем сон потеряла. Вон, видишь, через три двора воронку? Девчонку шальной миной накрыло. Ужас что творится!.. Ну, а ты как? Был на передке?
Валерий выглядел чрезмерно удручённым и несколько растерянным. Спросил:
– Когда поедем? Мне срочно надо материал в Россию переправить.
– Давай перекусим, пока затишье. И двинем.
Они зашли в хату, где заплаканная женщина суетливо упаковывала какие-то вещи. Микола что-то тихо сказал ей по-украински, она попыталась улыбнуться, заторопилась накрывать на стол. И постоянно прислушивалась к подозрительному шуму вдалеке.
– Выпьешь? – Миколе не нравилось мертвенно-бледное, закаменелое выражение лица корреспондента.
Валерий тяжело опустился на лавку, судорожным рывком ослабил ворот куртки:
– Давай.
Стакан самогона он выпил не спеша, без эмоций, словно компот. Даже не закусил. Перевёл вмиг замутневший взгляд на Миколу:
– Ты знаешь, что там творится?! Прав был Егорыч – это ужас!
– А ты его, кстати, не встречал на передовой?
– Нас туда не пускали. Но я насмотрелся на убитых и раненых. Ты представляешь – их сотни! Трупы, трупы, трупы. Ополченцы, женщины, старики…
Одна девочка умерла у меня на руках, когда я зашёл сделать снимки в больницу. Эти сволочи начали стрелять, хотя видели, что там медики.
– Не приведи Господи! – Микола неумело перекрестился, скулы заходили ходуном. – Неужели там так жутко?
– Я думаю, что украинские силовики скоро будут здесь. Сил у ополченцев пока маловато. Но бьются ребята геройски. Я никогда не думал, что можно так Родину защищать. Себя не жалея.
Валерий сильно тряхнул головой, слёзы брызнули в разные стороны:
– Налей ещё, Микола. Помянем ребят.
Тот не заставил себя ждать, только жалобно прошептал: «Эх, мне нельзя, всё же за рулём…»
Валерий потянулся к своей грязной потёртой сумке, медленно расстегнул её и что-то нащупал рукой на дне. Руку, сжатую в кулак, поднёс к столу, долго не мог разомкнуть пальцы. Губы его затряслись.
– Что там, граната? – ужаснулся Микола и попятился к выходу.
Валерий разжал пальцы. На ладони лежал помертвело  исцарапанный Георгиевский крест.
– Неужели? – Микола застыл в недоумении, не в силах сделать шаг к столу.
– В госпитале. Вчера, – Валерий порылся в кармане, вытащил смятую бумажку. – Вот, врач адрес написал. А Егорыч меня не узнал, так и ушёл, не приходя в сознание… Теперь вот отпишу детям, передам прадедов орден.
– Как же это случилось?
– Говорят, бандеровцы налетели ночью, перебили блок-пост. Егорыч вдвоём с каким-то солдатиком полчаса держали оборону. Когда наши подоспели, он был весь изрешечён пулями. Но автомата из рук не выпустил... Ребята все называли его Батей, многих пацанов уберёг от смерти. А сам вот…
И уже не стесняясь Миколы и его тёщи, Валерий беззвучно зарыдал.

Обратно ехали долго, постоянно застревая в колдобинах, заваленных ветками и листьями. За всю дорогу никто не проронил ни звука. Казалось, из салона выкачали воздух: пот липкой улиткой елозил под подбородком, в тягучей тишине было трудно дышать. Микола лишь изредка бросал взгляд на притихшего корреспондента, пытаясь представить, какое злосчастье тому предвиделось…
Когда микроавтобус переехал на российскую территорию, Валерий достал из кармана двести долларов:
– Возьми, Микола. За меня и Егорыча. Он же с нами…
– Что ты, не возьму, – замахал руками водитель. – Тебе же ещё до Москвы добираться.
– Я доберусь, ты не беспокойся. А деньги всё же возьми. Так дольше будешь нас помнить.
И не прощаясь, корреспондент торопливо покинул салон.
Впереди его ждала мирная жизнь.
Позади – война.