Уступ

                Пришла разведка с группой разминирования. К ним вышел Татарин. Получил информацию об обстановке. Вернулся.
          — Ну как там? — повернулся к нему Скрипка.
          —Нормально, — ответил Татарин, усаживаясь за стол. Постучав по столу пальцами он с улыбкой посмотрел на Скрипку, — Что не терпится? Успеете. Это факт.
          Скрипка и сидящий с ним Пепел пришли в отряд месяц назад. Успели побывать несколько раз в бою, но всё равно считались «неоперёнными». Может потому, что выглядели слишком молодо, а может по тому, что с них не слетела ещё мягкость, совестливость и вежливость домашних мальчиков, благополучно с пелёнок идущих по жизни. В отряде не сразу поверили в их надёжность и убеждённость. Такие быстро ломаются. Эти не сломались. Стержни в этих пацанах оказались прочные!! Такое бывает.
          Татарин прошёл Сирию, знал своё дела и мальчишки ещё не отвыкшие от пуповины, привязались к нему и незаметно для себя повторяли его любимое выражение «Это факт»
          В блиндаже вместе с ними была только часть штурмового отряда. Вчера было три наката с высотки. Все отбили. Двоих зацепило. Увезли. Сейчас основные силы отряда пойдут давить этих уродов на высотке, а группа Татарина должна держать левый фланг. Если будет возможность — захватить траншеи, почистить их и быстро уйти.
          Очухавшись нацики опять бросят резервы на «мясной штурм» и займут пустые окопы. «Дед», командир полка, с удовольствием потрёт руки, скажет,— Добро пожаловать ублюдки, бесплатный  сыр ждёт вас —  и по пристрелянным окопам  шарахнет реактивная артиллерия. Мало не покажется. Так уже было не раз, но нацики всё равно наступают и наступают на одни и те же грабли. Ну и чёрт с ними.
          А у отряда через два дня ротация. Сядут в «такси» и на несколько дней уедут на отдых. Быстрей бы!
          Татарин посмотрел на часы, покашлял в кулак, поднялся и негромко сказал:.
                — На что парни. С Богом, — и первым вышел из блиндажа.
                На войне неверующих в Бога, как и в падающем самолёте, не найти.
          К точке шли цепочкой, ни на пол-берца в сторону. Тропинка проверена, но всё может быть. Впереди слышались взрывы. Огонь прикрытия. Минут через тридцать залегли и осторожно поползли. У высокого дерева разошлись в цепь. Замерли. Ждали пока огневая поддержка не перейдёт вглубь. Минут через 20 взрывы стали удаляться. Значит пора. Сразу же справа началась автоматная трескотня, крики.
          — Пошли, — крикнул Татарин. Со всех сторон разом заполыхали огоньки автоматов. Раздались взрывы гранат, закидываемых в окопы. Прикрываясь кустами, деревьями, прячась в ложбинках, беспрерывно поливая огнём отряд броском достиг окопы и сходу прыгнули в них. Они были основательно разрушены. Какая-то фигура метнулась за выступ. Татарин показал рукой, идущим за ним Скрипке и Пеплу, на боковую траншею. Скрипка кивнул и оба исчезли во тьме. Татарин осторожно, согнувшись двинулся в сторону убежавшего нацика. Неожиданно впереди из-за угла показалась рука и кинула гранату. Татарин бросился под нависающие брёвна разрушенный взрывом землянки. Стукнулся головой о бревно и сразу же раздался взрыв. Он не слышал взрыва, запомнил только полоснувшее глаза пламя.
          Пришёл в себя. Было темно. Озираясь, приходил в себя, вживаясь и оценивая обстановку. Его почти засыпало взрывом. Над ним лежали балки и ветки дерева. Где то недалеко слышался протяжный стон.
          Первые мысли, — Где я? Что произошло. Что с ребятами?, — ничего не прояснили. Прислушался. Тихо. В ребятах он был уверен и не сомневался — раз ушли, значит не нашли его. Поднял руку, стряхнул землю, раздвинул ветви. Приподнялся. Острая боль резанула ногу и ударила по всему телу. Татарин вскрикнул и опять свалился на спину. Зараза, что-то с ногой. Только этого не хватало! Надо выбраться и осмотреть. Проблема за проблемой. Он вцепился в ствол ветки правой рукой, напрягся и сдвинул его вниз. Ветка не сползла, а прошелестев, съехала открыв выход. Пол дела сделано. Теперь вылезти и посмотреть что с ногой. Главное нога. А если нацики придут? Пощупал вокруг, ища автомат. Его не было. Матюкнулся и, несмотря на дикую боль, полез через раздвинутые ветви наружу. Вылез и обессиленный упал лицом в мокрую землю. Каска не дала уткнуться в грязь лицом. Лежал неподвижно. Просто лежал без всяких дум. Слушал доносящиеся взрывы и залпы артиллерии. Стоны, которые он слышал раньше, прекратились.
          — Где же я чёрт побери. Что случилось? — опять возникли мысли. Стало светать. Значит здесь он лежал часа три, четыре. Осторожно приподнялся и посмотрел на правую ногу. Она была чёрной. Непонятно от крови или просто намокла. Согнулся, потрогал. Пальцы слипались. Кровь! Пощупал кость как советовал медик отряда. Пошевелил пальцами. Повращал стопой. Вроде всё в порядке. Кость не повреждена, никакого смещения нет. Ногу перевязал без всякой фиксации. Бинт намокал кровью не быстро. Первые два три слоя прокрасились, потом намотка оставалась белой. Он знал что такое бывает когда не порваны крупные сосуды или кровь успела свернуться и запломбировать дырку. Сейчас ему было всё равно что там произошло с кровью и дыркой, главное она не лилась ручьём. А это было хорошо. Это был шанс. Но сосуд тревожить нельзя. Иначе начнёт рваться дальше, или не дай Бог разпломбируется и начнёт….... Дальше о не додумал. Было и так ясно, что начнётся.
          Достал пакет, вколол обезболивающее.
          За поворотом траншеи кто-то застонал. Татарин прислушался и помогая себе руками и здоровой ногой, стиснув зубы от боли пополз на стон. Он был уверен, что стонет нацик. Наши своих не оставляют. Но была надежда, что стонущий без сознания и у него есть оружие.  В плен он не сдастся. Долез до поворота. Заглянул. На земле без сознания лежал мужик. Судя по голубой повязке — бандеровец. Татарин опёрся спиной о стенку траншеи. Что делать? Прикончить суку? Но он без сознания. Ну и что! Живым оставить? Придёт в себя, убьёт. За ним придут, тоже убьют. Он опять заглянул в траншею. Оружия вроде не видно. Подполз ближе. Лицо у раненого было в крови, ноги неестественно раскинуты, как у сломанной куклы. Приподнялся, охлопал камуфляж. Ничего! Ни гранат, ни ножа, ни пистолета. Похлопал по щекам. Тот замер, открыл глаза и долго всматривался в лицо Татарина. Потом тих сказал.
          — Не убивай, брат. Мне не долго осталось. Я без оружия. Ноги перебило. Не жилец.
          Никакой ненависти в его словах не было. Он говорил как-будто сидел с Татарином на рыбалке и просил его одолжить опарыша. Может быть этот тон, а может быть что-то другое заставило Татарина не бросить этого гада.
          — Ноги целы, — посмотрев на его ноги сказал Татаренко.
                — Да нет. Позвонок сломан. Не чувствую их. Конец. Конец мне, — повторил он и замолчал.
            Татарин не мог решить что же делать. Вылезти и доползти к своим он вряд ли сможет. Наши уходя наверняка заминировали отход. Пойдёт — подорвётся. Да и дроны-комикадзе с тепловыми датчиками летают. Увидят запросто. Да — а — а — а — а, вляпался! С этим, бедолагой проще всего.  Вот-вот нацики припрутся. Эвакуируют.
          Неожиданно послышался шум мотора. Затих. Послышался топот бегущих ног и в траншею, чуть не на них, прыгнули несколько солдат. Немцы!! Эвакуаторы!!.
          Увидели их, вскинули автоматы. Один нагнулся, посветил красным светом, — Этот наш, ещё жив. Забирайте его. А этот рашка. В расход. Быстрее, быстрее.
             Солдаты наклонились поднять раненого украинца, но тот отодвинул их руки и неожиданно чётко произнёс:
           — Подождите он мне помог. Нужно в плен его. Пригодиться.
           — Да на хер он сдался, возиться с ним, — разогнувшись прошипел один.
           — Ты скажи спасибо, что тебя забираем, — насмешливо сказал второй.
                — Ты что, гад, не понял. Бери его, — в голосе была злость и приказ. Это подействовало. Татарина не застрелили.
          Закинули автоматы, грубо бросили на носилки, подняли и вместе с украинцем отнесли к машине. Вначале погрузили своего, потом начали втискивать Татарина, раздвинув лежащих на полу ранее подобранных раненых. Всё делалось молча, рывками, с матом и угрозами. Неожиданно один из раненых, лежащих в машине, очнулся, поднял голову и посмотрел на Татарина. Глаза их встретились.
          Это была женщина. На бледном заострённом лице были потёки грязи, ко лбу прилипли белокурые волосы. Она медленно приподнялась на локти. Её тонкие губы сжались и перекосились, злоба исказило её лицо и она вначале завизжала, а потом хрипло заорала, пинаясь ногами, норовя ударить Татарина. Она была готова броситься на него и перегрызть ему глотку.
          — Куда его кладёте!!! Суки!! Где автомат? Убью гада! Вы ублюдки москаля спасаете! — задыхаясь визжала она. Голос её постоянно срывался и она то шёпотом, то в крике кидала из перекошенного рта в сторону русского такой отвратительный мат, который Татарин никогда не слышал. Женщина пыталась достать Татарина хищно согнутыми пальцами с заострёнными ногтями, билась в истерике, угрожала всех перестрелять, остервенело шарила вокруг себя оружие. И никакого сомнения не было, что если бы нашла — изрешетила бы в клочья. Её еле сдерживали два солдата. Замолкла она сразу. Голова упала на какую-то сумку, раздался стон, глаза закрылись и она отключилась.
          — Стерва бешеная, — сказал санитар, сжимая, разжима пальцы удерживавшие женщину — Всё дорогу истерит. Сильная курва, еле удержали.
          Ехали минут тридцать-сорок. Резко встали, въехав в яму.
                — Застряли, — крикнул шофер, переключая рычаги он толкал машину рывками вперёд — назад, вперёд-назад. Бестолку. Санитары матерились, торопили шофера, но не слезали подтолкнуть.
          Сейчас наши накроют. Засекут и накроют, — подумал Татарин.
          Пристрелочный снаряд оглушительно разорвался недалеко от капота машины. Она подпрыгнула, заглохла и завалилась в кювет, на бок и назад. Капот поднялся, Дверь в салоне вылетела, раненые, санитары, вещмешки, подсумки, пакеты лекарств, носилки какие-то мягкие и твёрдые предметы перемешались в одну кучу. Наступила тишина. Первым звуком был яростный вопль эвакуатора вперемешку с матом. Он что-то взахлёб и непонятно орал. Сразу же закричал другой. Потом уже тише застонали и заматерились стремясь освободиться раненые. Куча зашевелилась. Санитар первыми встали на ноги. Отпихивая друг друга полезли к двери. Но у её входа лежали скатившиеся сюда раненые, загромождая выход. Санитары как обезумевшие раскидали перебинтованные и не сопротивляющиеся тела и вылезли наружу. За ними вывалились двое раненых, лежащие у самой двери. Ничего не соображая пополз и Татарин. Какой-то мужик, мимо которого он проползал, схватил его за руку и прохрипел «Не бросай, парень». Татарин изо всех сил вцепился в него и отталкиваясь одной ногой, не чувствуя боль в перебитой, с трудом протащил его тело через дверь и оба вывалились из машины. Пришедшие в себя эвакуаторы оттащили их к деревьям.
           Рядом с деревьями, у самой машины опять раздался взрыв. Били уже прицельно. Санитары попадали на землю. Машина завалилась в кювет зажав выход многотонным корпусом. Закричали оставшиеся внутри машины. Голоса звучали глухо, как будто кричали через вату.
           Машина загорелась. Вначале лениво несколько языков пламени лизнули машину и поднявшись вверх загасли. Потом сразу же вспыхнуло в нескольких местах.
                Внутри кричали. Чей-то крик перешел в одинокий вой.
          Эвакуатора встали на ноги почти одновременно. Держась за ветки деревьев, покачиваясь, оглушённые, ещё не понимая где они и что с ними, уставились на горящую машину. Было видно как троица приходит в себя озираясь по сторонам.
          Бежим, — сказал кто-то из них. И они кучкой убыстряя шаг стали уходить, огибая горящую машину. Четвёртый санитар остался неподвижно лежать на земле. Два других тела, не шевелясь, лежали поодаль. В одного попал осколок и весь живот в натёкшей крови казался чёрным пятном, в котором плясали блики пламени горящей машины. Лежащий рядом с убитым маленький солдатик чудом уцелел. Он был весь в окровавленных бинтах и тихо постанывал. Стволы деревьев, приняв на себя осколки спасли Татарина и парня, которого он вытащил из машины. В этот раз фортануло. Татарин скосил глаза. Парень приподнялся и что-то шарил перед собой. Нашёл. Тихо произнёс, — «Вот падлы», — и подняв руку с пистолетом крикнул уходящим санитарам:
          — Эй вы, суки. Ну-ка все ко мне. Бегом. Быстро мать вашу, — По голосу было понятно, не подойдут — всех пристреляет. Санитары остановились и медленно пошли назад.
          — Если кто-то дёрнется перестреляю как собак. Давайте ваши воинские квитки. Ну быстро мать вашу. Застрелю гадов, как дезертиров
          Последнее слово подействовало. С дезертирами в ВСУ было строго.
          Санитары, путаясь в одежде достали документы и протянули мужику. Тот, не смотря, засунул их в сквозной карман.
          — Берите носилки. Вон лежат. Кладите его, — он указал на небольшого солдатика вывалившего с нами из машины, — Оттащите от дороги метров на 50. Оставите и за нами. Быстро. Удерёте, найду всех прикончу. Ну суки, быстро. Чего встали? Пошли. Этого, — он указал на Татарина, — возьмёте последним.
                — Да на хрен он нужен, — сказал один.
           — Ты, сучара, поговори ещё, — цикнул на него парень и посмотрел на Татарина.
          Бывает же так!! Этого раненого украинца Татарин не только не убил в окопе, но ещё и вытащил из горящей машины. Так что парень был дважды рождённым, а Татарин был акушером.
          Стало светать. Санитары вернулись быстро. Положили на носилки украинца. Унесли. Вернулись опять. Скользя по мокрой дороге, подошли к Татарину. Тот замер. Пристрелят? Вокруг никого. Высокий пнул, наклонился и грубо, рывком перевалил на носилки. Подняли и торопясь потащили.
          — Взяли, не прикончили, — подумал Татарин.
          Тащили трое — два спереди один сзади. Заднему было тяжелее всех. У него дважды вырывались носилки из рук. Он спотыкался. Падал на колени. Ручки носилок ударялись о землю. Передние оборачивались и материли заднего. Татарин кричал, ощущая резкую боль в раненой ноге. Боль была жуткая. Действие обезболивающего прекращалось. 
          — Гады, — проклиная всё, думал он, — Потише бы несли. Хотя, что значит потише? Скажи спасибо, что не пристрелили.
          Наконец санитары бросили носилки на землю.
          — На хрен он сдался, чтоб тащить. Надо у мужика с пистолетом книжки забрать и ходу отсюда. Пошли. Он там внизу.
          Эвакуаторы друг за дружкой побежали куда-то вбок и через несколько минут появились торопливо засовывая книжки за пазуху.
          — Убьют суки. — закрыл глаза Татарин. Но нет. Санитары пробежали мимо, даже не посмотрев в его сторону. Может забыли? Скорее всего не до него было. Своя шкура дороже.
          — Швидше на дорогу. Швидко, швидко, — услышал он крик и увидел три фигуры бегущие прямо на горящую машину. Добежать не успели. У машины грохнул взрыв, подняв вверх чёрные куски земли и остатки машины. Когда дым осел, никого видно не было. Стало тихо. На фронтовой дороге молча догорали остатки машины.
          А потом опять началась канонада, но взрывы были слышны в другом месте. Сквозь гул послышался какой-то звук. Тонкий, почти неслышный. Как будто скулила раненая собака, зализывая свою рану. Потом раздался крик ребёнка. Он прислушался стараясь понять откуда звук. Но он пропал. Вот опять возник. Это с той стороны откуда санитары прибежали со своими книжками. Наверное туда они отнесли раненых нациков.
          Стало почти светло. Небо в сплошных чёрно-белых осенних облаках почти не пропускало свет. Было холодно. Только сейчас он почувствовал, что основательно продрог. Ещё бы. Он совсем не двигался. Лежал на носилках как его бросили. Спина затекла. Приподнявшись на локтях огляделся.
          Его бросили в конце просеки, отходящей от большой дороге по которой они ехали.  Дорога с дымящей машиной была хорошо видна. По сторонам дороги и просеки раньше росли деревья. Когда-то это была молодая лесополоса. Защищала поля от ветра и наносов снега. За полосой раскинулись поля на которых торчали редкие посечённые пулями и осколками деревья все до одного сгоревшие, не больше полутора-двух метров высотой. Чёрные ветви были изломаны и торчали в разные стороны. Они не росли из стволов. Голые без веточек они высовывались из них. Ветер свободно гулял по полям, свободно проходя через редкие деревья, не задерживаясь и не ослабевая добирался до него, забирался через щёлочки под одежду выхолаживая и без того замёрзшее тело.
          В трёх четырёх метрах от его головы виднелась развороченная взрывом огневая точка нациков. Из небольшой воронки торчали сломанные брёвна, лоскуты жести, какие-то изуродованные деревянные конструкции. Недалеко валялся разбитый автомат, цинки, разбросанные патроны, пакеты, кружка с портретом Бандеры, майка с надписью «Рождённый в бою», туристические горелки, грязные одеяла, какая—то материя. Кажется брезент. Ещё что-то чего издалека нельзя было разглядеть.
          Двигаться не хотелось. При малейшем движении из-под куртки уходило тепло. Материя носилок и земля под ней прогрелись телом и холод не ощущался. Но зато больно давили жёсткие комья земли. Впившись в одну точку, они давали знать о себе при малейшем движении. Он подвигал спиной, чтобы выровнять землю. Под спиной стало не то чтобы ровнее, но терпимее. Повернулся и от неожиданности матюгнулся. Какой-то острый предмет, достаточно большой, больно вдавился под правую лопатку. Откуда он появился, чёрт его знает. Он приподнялся, упёрся в землю правой рукой и сдвинул носилки. Осторожно лёг. Уф — ф — ф. Слава Богу. Лежать стало удобнее.
          Пошевелился ища удобное положение. Нога отозвалась болью. Он поморщился и подумал, — Перевязка сегодня выдержит. Завтра уже нужно менять, а рану обработать. Иначе гангрена.
          Опёршись о локти он посмотрел на ногу. Вся повязка была в чёрной грязи, сквозь которую просвечивали красные пятна крови. Татарин поморщился.
          — Прошла всё-таки кровь. Течёт зараза, — Менять надо повязку, — опять подумал он, — Как бы не заразиться. Тогда, точно, ногу отрежут. Жаль ИПП в окопе оставил. Не прихватил. Да ладно, что жалеть. Живой ведь остался.
          Вздохнул. Лёг и долго смотрел на пасмурное небо.
          По небу пролетали дроны. Наши и украинские. Пролетали мимо не замечая. Может быть замечали, но принимали недвижимое тело за мертвеца.
          — А может рискнуть, обозначить себя, — полезли мысли, — Поползу — увидят. Узнают, что свой. Приедут и заберут. А вдруг дрон не наш? Нацики сажают наши дроны, а потом используют. Нет так не пойдёт!Это факт.
          Зашевелился, но услышав жужжание наверху замер. Вспомнил про «Чику» со своего взвода. Тот выскочил из блиндажа. Думал наш дрон. А тот ему на голову сбросил подарок. Еле живого увезли.
          — Нет. Лучше отсидеться пока не найдут.
          Татарин проследил за дроном пока тот не скрылся за лесопосадкой. Вздохнул и вновь почувствовал как холодный ветер стал залезать под одежду.
          Всё время пока он двигался скулёж раненой собаки не прекращался.
          — Откуда здесь собака? Из блиндажа что-ли? — он прислушался и вдруг понял, что скулит не собака и кричит не ребёнок, а женщина. Скорее всего это та, которая хотела пристрелить его. Точно! Она и в машине выла.
          Татарин повернул голову. Носилки лежали на холме метрах в трёх от склона спускающегося в овраг. Что там было внизу он не видел. Но стоны, перемежающие с криками доносились оттуда.
          — Точно. Санитары туда их сбросили. Вот сволочи. Своих выбрасывают как мусор. Это факт.
          Злость охватила его. Он не раз слышал, что укропы оставляют своих раненых. Мало того — ещё минируют. Были случаи, когда при отступлении даже пристреливали тяжелораненых. Чтоб не тащить. Сволочи!
          Он помотал головой как-будто отгонял мошкару. Приподнялся, лёг на бок, медленно перевернулся на живот и замер. Хотя делал всё медленно, чтоб не раздражать ногу, но всё равно, боль появлялась. Резко и внезапно вонзалась в ногу, постепенно затухая. Но терпеть было можно. Отталкиваясь руками, помогая здоровой ногой, подтащил тело к краю оврага. Там стояли чёрные расщеплённые взрывами пни оставшиеся, судя по их толщине, от больших деревьев. Примостившись между пней посмотрел вниз оврага. Склон был не крут. Кое-где торчали обожжённые кусты. Примерно в четырёх метрах от вершины был уступ. Широкий. Потом опять склон. Дно оврага покрывали пожухлые, местами сгоревшим кусты. Поперёк уступа лежали, свалившиеся сверху деревья и ветви. Обгоревшие они выглядели как балки от какого то сооружения. Недалеко от них лежали две тёмные фигуры.
          — Вот они где.
          Злоба к этим медикам-выродкам не жалеющих ради себя своих же раненых опять поднялась в нём.
          — Что делать? К ним спуститься? Что-то они не двигаются. Мёртвые, что-ли? Наигрались в войнушку, нацики чёртовы. Досыта, наигрались!! Да нет, девка вроде стонет. Да и парень заморгал. Живы!!
          Татарин забарабанил по земле пальцами. Вспомнил пистолет в руках украинца, его решительный тон, когда дело шло о спасении собственной жизни. Ну, если честно, не только своей, но и его, да ещё и той бабы-истерички. Так что парень вроде не плохой. Хотя чёрт его знает какой он? Всё может быть.
          Татарин вздохнул. Положение было не радостное. Жив, то жив, а вот как выбраться к своим? Как всегда, мысль пришла неожиданно и была проста до невероятности: — Нужно спуститься к ним. Если найдут свои, сказать, что это мои пленные, найдут нацики, парень скажет, что я его пленный. В любом случае оба останемся живы, а там посмотрим. Только сработает ли? Нацик сейчас согласиться, а потом сдаст с потрохами? Да — а — а — а. Тогда точно конец. А у него ни гранаты, ни пистолета. Но может быть всё-таки попробовать? Это шанс, хотя и небольшой.
          Татарин закрыл глаза и опустил голову на руку. Долго лежал не двигаясь. Только редкое покашливание говорило, что он жив. Через некоторое время поднял голову. Огляделся. Стукнул кулаком по земле, — Была не была.
          Посмотрел вниз склона. Оба тела лежал не шевелясь.
          — Эй, — крикнул он, — Ты слышишь?
          Никакого шевеления.
          — Мужик, — крикнул он громче, — ты слышишь?
          — Чего орёшь, Чего надо, — отозвался хриплый голос.
          — Я тот русский, который был с вами в машине. Хочу к вам спуститься.
          — Ну и что. На хрен ты нужен?
          — Предложение есть. Как не сдохнуть.
          Снизу никто не ответил.
          — Ты чего молчишь, — опять крикнул Татарин. — Так я спускаюсь?
          — Ты вначале скажи чего хочешь.
          — Ладно, чёрт с тобой. Слушай. Если придут наши, я скажу ты мне помог, если ваши, скажешь я тебе помогал. Понял?
          — А ты не сдашь.
          — Пошёл ты ……. Мудак хренов. Тебе дело говорят.
          — Ну ладно спускайся.
          — Подними пистолет, чтоб я видел и выбрось в овраг.
          — Какой ещё пистолет? А — а — а. Да не было никакого пистолета. Это я сучком дерева их сволочей попугал.
          — Ловко. Ты смотрю шутник. Слышь шутник, здесь полно лежит всякой всячины. От блиндажа осталось. Я тебе покидаю. Есть жратва, одеяла. Может бинты найду.
          Снизу опять ничего не ответили.
          Татарин медленно повернулся и пополз к разорванному блиндажу. Нашёл кусок верёвки, привязал к ней разорванное одеяло, сложил на него туристический коврик, фляги с водой. Какие-то непонятные пакеты из украинского пайка. Но ни одной аптечки не нашёл. Можно было набрать побольше. Но боялся не дотянет. Связал всё и пополз обратно проклиная всё на свете — холодную землю, острые ветки, тяжёлый груз, больную ногу и всё что придёт на ум.      
          Осторожно ползком спустился на уступ. Уступ зарос небольшим редким кустарником между которыми лежали серым налётом жухлая осенняя трава. Спускаться вниз головой было неловко, но легче чем ползти по прямой. Труднее было с узлом. Он постоянно цеплялся за кустарники, застревал в них. Приходилось резко дёргать верёвку освобождая его. Рывки отзывались болью в ноге.
          Сверху с вершины оврага взрыв свалил вниз несколько корявых деревьев. Они не скатились на дно оврага, а загорелись и упали поперёк уступа ближе к правому краю.  Тонкие ветви кроны сгорели все. Остались короткие толстые стволы и сучья, которые торчали в разные стороны как рёбра. Сверху нападали ветки с других деревьев срезанными более поздними взрывами. Под этим завалом было пространство, пещера, куда можно было залезть. Это сразу заметил Татарин, когда спустился на уступ и расположился на левом краю.
          Он устал. Перевернулся на спину и сдерживая боль, закрыл глаза.    Все молчали.
  Женщина лежал недалеко от входа в пещеру. Чуть выше и ближе к Татарину лежал парень. Чтобы залезть под дерево, нужно было или отодвинуть их с пути или вначале затащить их, а потом залезть самому. Но пока он не думал об этом. Пока это были враги. И если бы они могли, они бы прикончили его. Особенно эта бешеная украинка. Мужик вроде спокойный. Только внимательно смотрит что делает Татарин. Наверное тоже боится что его зарежут. Нагана в руке не было. Значит не соврал. Это не плохо. Значит можно доверять.
          Женщина лежала на спине и молча, не переводя взгляда, смотрела в небо. Окружающее её не интересовала. Она жила вне его. В себе. Туда её загнала боль, которая парализовало волю и, не утихая, настойчиво выталкивала жизнь из тела. Жизнь сопротивлялась. Из последних сил. Она давала знать о себе нечеловеческим криком и стонами, которые перемежались с булькающими хрипами. Кого она звала, непонятно. Рядом были только две еле двигающие жизни, которые уже ничем и никому не могли помочь. На несколько минут устанавливалась тишина, а потом опять, крик и стон. Несколько раз она поворачивала голову в сторону мужика и что-то хрипло и непонятно произносила. Женщина умирала.
          — Ну чего ты? Что тебе? Потерпи, скоро найдут, — изредка говорил ей парень.
          - Святая троица, — подумал Татарин
          — У тебя нет обезболивающего? — спросил парень, — Всё время стонет. Невмоготу ей. Больно.
          — Нет, всё на точке осталось. А что с ней?
          — А хрен её знает. Ваша работы. Искалечили.
          — А ты гад, добряка из себя не строй! Чего раньше думали. Какая бешеная муха вас укусила? Своих на Донбассе поубивали, думали сойдёт с рук. Детей изверги в могилы отправили. Теперь ответку получайте! Не нравится?
          — Это не мы, это вы.
          — Завыкался мать твою. Вечно у вас кто-нибудь виноват. Хохлы сраные.
          — Заткнись ты. Что я по своей охоте сюда полез?
          Долго молчали слушая стоны и начавшийся хриплый кашель. Кашель дёргал женщину и выбрасывал на губы струйки кровяной слизи. Она стекала по левому уголку рта за воротник.
          Татарин приподнялся, посмотрел на женщину и быстро лёг, чтобы не дать остынуть нагретой земле. Схватившись за обожжённый куст с трудом повернулся на бок. Сразу же болью заныла нога и он опять лёг на спину. Куртка свернулась и впилась в рёбра, которые и без неё болели от удара в траншее. «Зараза, — подумал он. — Только этого не хватало». Приподняв левый бок он с трудом дотянулся до края куртки левой рукой, поддёрнул несколько раз и лёг снова. Всё это стоило немало усилий — приходилось всё делать медленно, без рывков, сдерживая силу, чтоб не беспокоить раненую ногу. Вернее не её, а боль, которая затаилась в ноге и не высовывалась пока её не тревожат.
          Женщина опять закричала, но ненадолго. Татарин повернул голову и увидел как высоко приподнимается при дыхании её грудь с всхлипом всасывая воздух. Выдоху что-то мешала, он делался с трудом, прерывался и заканчивался кашлем. Потом начались стоны. Тонкий звук шёл на одной ноте. Выходя через сомкнутые губы он истончался, вызывая беспокойство, непонятную тревогу и чувство безысходность.
          Татарин приподнялся, чтобы лучше разглядеть раненую.
          Всякое лицо лежащей женщины для мужчины не красиво и не уродливо, оно просто лицо. Татарин скользнул по нему взглядом. Таких миллионы. Грубоватое правда, но на войне модели не работают. Ноздри при вдохе и выдохе трепетали  как листочки. С прядью волос, выбившейся сбоку из под каски, играл ветер. Он бросал её на щёку умирающей, но сил удержать там у него не хватало и волосы падали назад на воротник, он опять пытался забросить и опять они скатывались. Для ветра она была уже не живой.
          Весь низ живота и бёдра были в крови. Чтобы остановить её на живот, под куртку эвакуаторы насовали вату и свёрнутые в тугие комки тряпки. Одна из них разболталась и красным концом торчала из под куртки разошедшийся внизу. Сверху куртку с силой запахнули и туго перебинтовали, чтоб уменьшить кровотечение. Всё делалось грубо, не профессионально, в спешке. Но рана оказалась серьёзной. Кровь не остановилась и, пропитывая штаны, дошла до берц. Красный перебинтованный живот был неестественно выпучен.
                — В живот ранило. Не жиличка.- Без жалости и сожаления подумал Татарин. Помогать ей не имело смысла. Нечем, да и зачем? Он удивился своим мыслям, которые, как не крути, означали одно — он становился равнодушным к смерти других. Может быть это только сейчас? А после войны эта умирающая в бинтах и крови женщина будет всплывать в памяти и тревожным колоколом будить ушедшие, но незабываемые трагедии войны.
          Послышался шорох украинца. Потом тихий голос, который прервался кашлем и смачным плевком.
          — Ты слышишь?— вновь повторил мужик, — тебя как звать?
          — Тебе зачем? Ну Татарин. Позывной. А тебя?
          — Ты что из Татарии? И в Аллаха веришь? Орёшь «Аллах акбар»?
          — Нет россиянин, а верю-не верю, тебе-то что?
          — Так на хрен ты воюешь за русских?
          — Не за русских, а за россиян, за страну. У нас в России много национальностей — русские, татары, украинцы, буряты, чуваши и много ещё. А тебя—то как звать? Как сюда попал?
          — Звать Потап. Нас после Авдеевки собрали с 1-й, 2-й и 3-й роты и отправили сюда. Нас мало осталось. Начали забирать мехату и наводчиков. Понятно, людей уже нет. Мало осталось. Очень мало.
          — И меня с Авдеевки бросили сюда. В моём взводе выбыло трое — один двухсотый, остальные трёхсотые. Ну а дальше?
           — Привезли сюда, сразу раздали пайки и командир повёл на позицию. Говорит там ребята крепко держат оборону. Пришли, а там никого нет. Убежали наверное. В блиндаже валялись 4 автомата и вещмешки. Всё было в грязи. Кое-как привели в порядок. Слякоть вычерпали наложили веток на пол. Командир сказал что нужно делать, пообещал через день привести замену и ушёл. Вначале с ним была связь, а потом к ночи всё пропало. На следующий день всё поели. И выпили. Жратву не привезли. Смены нет. Три дня мыкались без жратвы. Даже срать никто не ходил. На соседней позиции ночью вдруг послышались голоса, зажглись фонарики. Началось какое-то движение. Один из наших пошёл узнать в чём дело. Потом кричит, — «идите сюда». Кое-кто пошёл. Что с ними не знаю. Началась стрельба со всех сторон. Спереди, сзади, с боков. К нашим не убежишь — пристрелят, Вперёд — русские перебьют. Кто слева, кто справа не понятно. Куда бежать, что делать не сообразим. Куда стрелять и в кого — хрен знает. В общем жопа! Сидели кучкой в окопе и чего—то ждали. Высунемся, посмотрим и опять ждём. Потом взрыв и я потерял сознание. Очнулся ночью, рядом ты сидишь, русский.
          — Струхнул?
          Полип не ответил.
          — А какого хрена не сдавались?
          Парень сплюнул. Опять закашлял. Отплевавшись сказал.
          — Вы же, подлюги, в плен не берёте. А если возьмёте то режете, пытаете. На хрен мне к вам идти. Я лучше здесь, на своей земле подохну.
          — Патриот, мать твою. Ты своего зомбоящика наслушался. И веришь. Тебя, дурака, уже зомбировали выше крыши. Это факт.
          — А что мне вашу Скабееву  слушать? Или как его, забыл. По телеку всё талдычит — Крым это Россия, Крым это Россия. Захапали и радуетесь. Всё равно наш будет.
                — Ты что наш телевизор смотришь? Кто Крым захапал? Там что война была?
                — Была. Ты дуриком не притворяйся.
                — И что? Там бои шли? Были убитые и раненые?
Потап молчал. Татарин догадывался, что сказать ему было нечего. В Крыму при присоединении его к России никаких боёв не было. Был один убитый и несколько раненных, но не в бою. Россия никаких войск в Крым не вводила, значит и аннексии не было. Присоединение прошло мирно. Депутаты Крымского парламента сами проголосовали за референдум.
          — А с какой стати крымчане без разрешения Украины провели референдум? Кто им разрешил? — опять начал Потап.
          — Да потому что у Автономной республике Крым была своя конституция. По ней они и провели.
          — Вы москали мухлюете. Конституция Крыма подчиняется Конституции Украины и они без нас не могли решить уходить им или оставаться.
          — Ваша Верховная Рада в 2014 году нарушила Конституцию Украины незаконно сняв президента Януковича. После этого никто не обязан её соблюдать. Потом нарушила второй раз — назначила исполняющим президента какого-то пастыря Турчинова. Поэтому они и голосовали по своей конституции. А вы спросили Крым и Донбасс хотели они Турчинова? Не спросили. Референдум провели? Не провели! Ну и пошли вы тогда на ……. Народ Крыма и Донбасса плюнул и ушёл от вас. И нечего орать про законы.
          — А если твоя Татария проведёт референдум и тоже уйдёт из России?
                — Может. Если наша власть, Президент или Верховный совет  нарушит конституцию России и если на референдуме  народ Татарии захочет выйти из России. Конституцию у нас не нарушалась, выйти из России никто не хочет. Вот так-то!
                — Комиссар долбанный, все инструкции выучил?
                — Дурак ты. Вы не выучили, вот вас и облапошили!
          Опять надолго замолчали.
          До вечера было ещё далеко. Ветер усилился с шорохом проходя сквозь обугленные ветви деревьев. Стало заметно холодать.
          Стоны женщины становились всё слабее и короче. Иногда слышалось какое-то бормотание. Она по-прежнему лежала на спине. Пальцы торчащие из разорванных чёрных перчаток карябали землю. Ноги слабо двигались.
          Закашлял Потап. Послышался звук открываемой фляжки, булькание воды. Затем чертыханье и удар выброшенной фляжки.
          — Слышь Татарин, надо воды ей дать.
          — У неё ранение в живот. Пить нельзя. А так может выжить.
          — Вряд ли, а выживет, опять пойдёт вас убивать.
          — Нацисты вы недорезанные!
          — А ты видел у нас нациков. Я нет.
          — Про полк Азов слышал? Его даже американцы признали нацистским. А улица Степана Бандеры, Шухевича? Знаешь кто они? Нет? Бандера ваш на Украине ни раз не был. Это факт.
          — А что у вас нацистов нет?
          — Есть, но их мало и они запрещены государством, а у вас правительство их не запрещает. Кто у вас орал, — Москаляку на гиляку? Прожили тридцать лет без России, всё разворовали. Ни одного самолёта не построили, ни трамвая, ни метро, ни корабля. Долгов уйма. В ЕС не взяли. Сидите с голой жопой и ищите, где ба свистнуть что-нибудь.
          — Я не нацист.
          — Может быть и не нацист. Но государство-то нацистское, раз нацистов защищает. Поэтому мы и пошли уничтожить ваше драное нацистское правительство.
          — Ну-ну. Уничтожайте. Сколько уже людей и детей побили. Мало вам.
          — Ну и гад ты. Вы без нас на Донбассе с 2014 года поубивали 15 тысяч. Аллею погибшим детям Донбассе видел? Ваши дела! Сейчас сдачи получаете.
          Замолчали. Потап шевелился, вздыхал постанывал, ругался в пол-голоса.
          — Слышь, Татарин, замёрз я. Околею к чертям собачьим. Притащи что-нибудь накрыться.
           Татарин удивился такому переходу; то враг, враг, то помоги согреться. Ну ладно, хрен с ним.
          — Потерпи. Сейчас опасно ползти к тебе. Заметят дроны, бросят гранату.
          — Это точно. Ты тогда брось что-нибудь. Холодно. Я сам закроюсь.
          Татарин достал из притащенного узла порванное одеяло, оторвал свисающие лоскутки и бросил мужику. Тот что-то бурча, стал накрываться.
          Татарин подвигал ногой. Боль не уменьшалась.
          — Слышь, Татарин у тебя жрать есть что-нибудь?
          — Я сверху притащил какие-то ваши пакеты. Не смотрел. Может отрава для мышей?
          — Кинь пачку.
          Татарин взял попавшие под руку две пачку и бросил одну за другой. Помешал ветер. Пачки не долетели. Потап, изогнувшись,еле дотянулся. Заохал, полежал приходя в себя, и стал рассматривать брошенное.
          — О — о — о — о — о. Неплохо. Галеты и горох со свининой. Бабе бы нужно дать.
          — Нужна ей твоя еда. Она без сознания. Странно, — прислушался он, — Она не стонет. Надо посмотреть.
          Татарин приподнялся и повернулся к женщине. Та по-прежнему лежала на спине. Стоны не прекратились, но были почти не слышны. Глаза были открыты, губы медленно шевелились.
          С трудом перевернулся на живот и медленно пополз к раненой. Потап чуть приподнявшись наблюдал.
          Боль чувствовалась при каждом движении. Но он терпел. Подполз потеряв с непривычки все силы. Уткнулся лицом в согнутую руку и замер. Приподнялся смотря в лицо.
          Украинка умирала.
                В последний момент своей жизни она не видела ни ясного солнечного неба над собой, ни склонённых мордочек любимых детей. Какой-то чужой русский мужик съёжившись от холода смотрел сверху на неё и в его близких глазах не было ни злости, ни радости, ни сожаления.
          Потом у неё всё померкло и открытые глаза уже ничего не видели.
          Татарин не почувствовал как пришла смерть. В её лице ничего не изменилось. Она спокойно лежала и смотрела в небо. Неожиданно он осознал, что она долго не моргает. Внимательно пригляделся и сразу понял — это конец. Её здесь уже нет. Вообще нигде нет.
          — Всё, — глухо сказал Татарин. Вздохнув, откинув полу своей куртки и зачем-то вытер руки. Закрыл глаза уже не «ей» — женщине, а «ему» — трупу.
          — Ты не знаешь кто она? — спросил он Потапа.
          — А чёрт её знает. Баба какая-то. Их присылают на передовую. Снайперы. И это наверное тоже. Посмотри там в кармане документы.
          Было непривычно расстёгивать змейку,  лезть в ещё сохраняющий тепло карман и ощущая мягкость груди, доставать какие то бумаги. Письма. Это были письма. Взял одно, положил к себе, остальные засунул назад.
          — Нашёл? — спросил Потап, отползающего от мёртвой Татарина.
          — Нет. Письма только.
          — Они документы с собой на передок не берут. Оставляют.
          Где-то начал бить «Град». Видны были полосы от летящих ракет. Потом забили миномёты.
          — Нас вчера ваши лупанули градом. Голову не поднять. Раскурёжило всё. Сколько они ракет за раз посылают? — спросил Потап.
                В его голосе ничего не изменилось. Как будто ничего не произошло и рядом не умер человек. «Как быстро привыкаем к смерти, — подумал Татарин. — Рядовое событие. Как будто рядом кто-то чихнул, Дошли, зараза, дальше некуда».
          — Шестнадцать. — помедлив ответил он.
          — В Авдеевке какие-то крылатые бомбы на нас бросали. Впервые. Таких ещё не было. Дома разносило на щелчок. Не убьёт, так контузит. Говорят вам китайцы их дали.
                — Это наши. ФАБ 1500.
                — Но и ваших там немало положили. Дронов у нас тьма тьмущая. Сейчас война дронов и артиллерии.
            Замолчали. Татарин отполз от женщины. Выбрал ровную поверхность. Очистил от сучков, подравнял. Подтянул узел, постелил одеяло из узла и лёг на спину. Всё это заняло не мало времени. Лежать стало мягче, да и земля не так сильно холодила тело. Поднял с земли ветку и стал постукивать по земле думая о том что будет с ним, с парнем, как переночевать, что делать завтра, как выбраться.
          Парень закашлял и Татарин вновь подумал о парне и вдруг почувствовал, что ненависть к этому беспомощному украинцу исчезла. Ушла сразу, не оставив никакого следа. Причины этого он не знал. Правда раньше уже здесь на уступе, он иногда чувствовал, как какая-то плохо оформленная, но назойливая мыслишка слабо тренькала по глубоко спрятанным струнам совести, которую с детства старательно отлаживали на правильный лад мама, папа, учителя и ещё Бог знает кто. Настроили. Совесть проснулась. И он чётко осознал — бросить этого парня одного на бессмысленную смерть не сможет. Не на мучительную, а именно бессмысленную. Не потому что не хватит сил. Сил ведь хватало там в окопах, когда ты и враг видели друг друга только через ненависть. А она искажала человека до неузнаваемости и всегда в одну сторону. В сторону зверя, который жесток и опасен. Здесь всё по другому, здесь были два человека, которые чувствовали, что могут договориться миром. Договориться и остаться жить дальше вместе, но по своему, не мешая друг другу. Ненависть стала постепенно рассасываться, звериное начало размываться и куда-то исчезать, постепенно проявлялся человеческий облик с человеческим характером. Ему ещё нельзя было верить. Но уже хотелось верить. Хмыкнув, он сплюнул и бросил ветку. Подул на ладони сдувая приклеившие кусочки грязи. Ладони пахли горелым.
          —Ты сам то откуда? Женат? — спросил он украинца.
          — Из под Харькова. Нет, как-то не получилось. А ты?
          — Я из-под Казани. Тоже не женат. Девчонка ждёт. Приеду женюсь.
          — Если дождётся и целый будешь.
          — Уцелею. Это факт.
          — Моя не дождалась. Уехала в Польшу. Девчонки говорят к какому-то мужику в няньки устроилась. Я с ней разговаривал, не узнал. Ей уже плевать на всё. Дура!
            Наступило молчание. Странно, но они оба почувствовали, что сейчас они разговаривали по другому. Как нормальные люди, живущие в одном мире, встретившиеся на одной земле, под одним небом и разговаривающие с таким же человеком как он. Оказывается, чтобы перестать быть врагами, нужно понять, враг такой же человек. Но пока возникшие отношения были настолько непрочными, что любой чих, даже очень слабый, мог всё разрушить. Оба это понимали. Но не боялись. Может быть потому, что уже не хотели вражды. И это новое чувство сближало.
          — А ты как попал на войну? Сам пошёл?
          — Да нет. Меня вначале не брали. Потом ТЦК-ашники начали отлавливать людей. Они не военкомовские, а частники. Работают за деньги, да и от армии одновременно откашиваются. Я на автобусе ехал к брату, в соседний посёлок. На дороге остановил милиционер, а с ними блок-пост ТЦК. Сами ТЦК не имеют право останавливать автобус, поэтому организуют пост с милиционером. Тот останавливает автобусы. Они заходят в него и мужиков забирают.
          — А как жил?
          — Последнее время плохо. Выживал. На работе получал 18—20 тысяч гривен. Уходит основном на коммуналку, интернет, бензин. Трындец в общем. Мне надо в 3 раза больше, чтоб прожить нормально. Это не шиковать. Я не говорю за суперайфоны и машины. Я говорю просто за существование. Сейчас устроился на вторую работу. Веселее стало. Но цены в магазинах поднимаются. Чтоб нормально жить при таких ценах нужно зарабатывать не меньше 50 тысяч гривен. У нас дизель стоит 55 гривен. По вашему это около 150 руб. А у вас он стоит 55—60 руб. Вот и сравни.
          — Давно воюешь?
          — Да как сказать?
Замолчали. Украинец опять зашевелился. С трудом перевалился на бок, расстегнул ширинку и пописал. Застёгивать не стал, просто прикрыл. Татарин хмыкнул. Ему ничего не хотелось.
           Внезапно послышался отчётливый звук дрона. Птички и раньше пролетали над ними. Но их почти не было слышно. Этот появился внезапно. Пролетел над оврагом. Потом вернулся и завис. Раненые замерли. Это была самая большая опасность. Дрон мог не спеша зависнуть точно над ранеными и сбросить гостинец. Одного хватило бы на двоих. Скрыться некуда, да и невозможно. Татарин даже закрыл глаза чтобы не моргать. Дрон повисел, потом тарахтя улетел.
          — Ну думал конец, — сказал шёпотом Потап, — А мы с тобой как мыши притихли. Оператор думал мертвецы лежат, не хотел зря заряд тратить. Козёл долбанный.
          — Точно, — подтвердил Татарин у которого вся спина взмокла, — Слушай нужно в укрытие залезть. Чтоб не увидели. Да и ночь скоро. Под деревья, — Он махнул в сторону лаза.
          — А я-то как? Ноги не работают, — Потап замолчал ожидая, что ответит Татарин.
          — Как, как. Отволоку.
          Татарин опять лёг на живот и пополз к Потапу.
          — Ты забирайся на спину и держись. Я потащу.
          Сделать это было не легко. Потап то не мог забраться на спину, то падал с неё при малейшем движении Татарина. Они ругались, злились друг на друга. Но больная нога Татарина и боль в спине Потапа давали о себе знать. Приходилось подолгу лежать ожидая затухания боли. Наконец стало получаться. Когда был пройден первый метр, Татарин вспомнил про узел с тряпьём и едой. Чертыхаясь он пополз назад. Узел был недалеко, но в передвижении самое трудно было развернуться. Нога болела так, что мало не покажется. Притащил этот чёртовый узел. Бросил его в сторону лаза и опять всё началось заново. Потап не мог залезть, не мог удержаться ……… Но опять всё наладилось. С остановками, пыхтя,
они преодолели оставшиеся метры и втиснулись в узкий лаз под деревья и замерли в неудобных позах, не имея сил устроиться поудобнее. Постепенно пришли в себя начали ворочаться подтыкая под себя коврики, помогая друг другу. Наконец улеглись. Лежали впритык друг к другу. Татарин втащил в шалаш узел.
          — А что? Ничего. Можно жить, — сказал Потап.
          Татарин ничего не ответил. Поёрзал, закрыл глаза и вздохнул.
          — Ты чего молчишь? — опять заговорил Потап. — Вздыхаешь будто умирать собрался. Не дрейфь. Выйдем.
          — Да не дрейфлю я. Только как выйдешь? Да и куда? К своим, не своим? Душа может и выйдет. На небушко, к Боженьки, а тело здесь останется, не нужное ни нашим и вашим. Это факт.
          — Не каркай. Закаркал! Накличешь ещё беду.
          Замолчали оба. Молчали долго. В шалаше было темно. Холод давал о себе знать. Два тела не могло согреть дырявое пространство. К ночи холод стал добираться до тела. Из узла вытащили всё чем можно было прикрыться. Без толку. У Татарина закоченели ноги, особенно пальцы. Он усиленно, до изнеможения шевелил ими на здоровой ноге. У Потапа мёрзло лицо. Он тёр щёки ладонями. Матерился, но ничего не помогало. Ближе к полуночи они впали в беспокойную, тяжёлую дрёму. Как в калейдоскопе возникали какие-то картинки. Их нельзя было рассмотреть, они улетучивались как туман. Иногда, выходя из сна, они не могли понять где они, ещё там во сне или наяву. Они смутно видели над собой ветки, а в ногах бледнеющий вход в шалаш. Рядом лежал другой и от него шло тепло. Но другой бок был холодный и они шевелились плотнее прикрываясь наброшенным тряпьём.
          Наконец стало светать. Свет робко обозначил ближние кусты у входа в убежище. Через некоторое время на противоположной стороне холма стали прорисовываться силуэты обугленных деревьев. В зыбком рассвете, они напоминали расставленные по полю чёрные многорукие манекены. Татарин пошевелился. Сразу же зашевелился и Потап. Утро было тихим, безветренным и холодным. Где-то далеко били орудия. Тошнотворный звук дронов пока не был слышен.
          Самое время ребятам добираться до точек, — подумал Татарин.
           Не ко времени пришли мысль! Послышался тихий звук мотора машины. Кто-то действительно куда-то добирался. Татарин прислушался. Шла машина. Мотор надрывно взвывал преодолевая ухабы разбитой дороги. Толкнул Потапа.
          — Что случилось? — шёпотом спросил тот.
          — Слышишь, машина?
          — Нет не слышу. Уши отбиты. Меня тогда……., — договорить он не успел, Татарин локтем толкнул его.
          Оба прислушались. Если звук будет ослабевать, значит машина, двигаясь по большой дороге, проехала мимо. Но он не ослабевал. Чрез минуту стало ясно, машина свернула с дороги и приближается к ним. Они не успели ещё ни о чём подумать как звук прекратился. Татарин с Потапом замерли. Даже сердца прекратили биться. Постепенно приходил страх. Страх от неотвратимо двигающейся к их уступу неизвестности.
           Захлопали двери, зазвучали голоса. Разобрать какой язык, русский или украинский было не возможно. Напряжённый слух старался уловить мельчайший нюанс звука, что бы встроить его в понятную картинку происходящего наверху. Ничего не получалось. Ясно было одно — там люди и приехали они именно сюда, непонятно зачем. А что будет если они их обнаружат? Да всё что угодно.
           Вдруг прямо над головой, будто с неба, раздался громкий голос:
           — Татарин, ты здесь? Где ты? Та — а — та — а — а — а — а — ри — и — и — и — н. А — а — а — а — а — а — у — у — у — у — у ?
          Это были свои! Уф — ф — ф — ф — ф. Тяжёлое, тревожное напряжение, стиснувшее тело, сразу ушло, но и радость не было. Мгновенно разлилась слабость сделавшее тело безвольным, мягким не способным что-то делать и что-то чувствовать. Такое бывает. И только через несколько секунд реальность раздвинув пелену безразличия ворвалась в сознание. Он сразу узнал голос. Кричал молоденький парень с позывным Скрипка из его взвода.
          Татарин скинул с себя обрывки одеяла и закричал.
          — Здесь я, здесь. Ребята, здесь я.
          Послышался топот. Три солдата с автоматами направленными на шалаш обступили вход, отвалили деревья.
          — Ну мать вашу, замаскировались вы. Хрен найдёшь. Вылазьте.
                Вытащили вначале Татарина, потом Потапа.
          — Нашли наконец, — сказал взволнованно Скрипка, — Мы дроном всё прочесали, еле-еле увидели вас.
          Скрипка и Пепел как щенята бегали вокруг Татарина, трогали его руками, похлопывали и казалось от радости вот-вот лизнут его. Скрипка наклонился, приподнял Татарина и обнял его. Тот застонал.
          — Всё, всё, больше не буду. А это кто? — спросил Скрипка показывая на Потапа.
          — Он со мной вместе. О помогал мне, спас меня. Его тоже нужно забрать.
— Не вопрос. Заберём. Спасибо тебе паря. Спасибо, — он похлопал Потапа по руке,— Не бойся, вылечим тебя. Не звери. А это кто?
          — Мёртвая, снайпер, — ответил Татарин.
          — Понятно. Её оставим. Мест нет, — и посмотрел на Татарина. Тот согласно кивнул и махнул отталкивающе в её сторону рукой. Сверху спустился ещё один солдат с двумя носилками. Раненых быстро положили и понесли к машине.
          — Быстрей, быстрей ребята, пока птички не прилетели. Быстрей, быстрей, — подгонял всех Скрипка.
                Не успели разместиться, машина тронулась.
          За всё время пока вытаскивали их из лаза, тащили к машине и размещались Потап не произнёс ни слова. Только иногда поднимал руку и покашливал в кулак. Изредка посматривал на Татарина. Но тому было не до него. Скрипка взахлёб рассказывал ему что случилось в том бою. Татарин слушал, спрашивал, комментировал, не ощущая тряски, боли в ноге. Чувство что он снова среди своих полностью завладело им и ни на что другое он не обращал внимания.
          Дорога была изувечена вдоль и поперёк. Уазик бросало из стороны в сторону. Иногда трясло так сильно, что Татарин и Потап одновременно вскрикивали от боли. Скрипка ругаясь одно рукой придерживал Татарина, другой держался за поручень. Потапа удерживали солдаты. Они молча смотрели не него, не испытывая ни каких чувств. Когда тряска кончалась, Потап закрывал глаза. Что он думал?
           Ехали долго. Наконец остановились.
           — Где мы? — спросил Татарин Скрипку?
           — К врачам вас доставили. Лечить будут.
           Их быстро вынесли прибежавшие санитары. Занесли в палатку. Раздели, уложили на стол, разрезала старые бинты, промыли рану. Всё это делалось быстро, без суеты. Осторожные мягкие касания и тёплый женский голос, — Потерпи милок, всё хорошо, всё хорошо, — успокаивал. Подошёл хирург, посмотрел, пощупал, подёргал, постукал. Приказал обработать, перебинтовать.
          — Доктор, что у меня?
          — Ничего страшного. Кость не задета. Повреждены мышцы, связки. Крупные сосуды и нервы не повреждены. Всё восстановиться. Сейчас Вам костыли дадут. Поедете с ними в госпиталь у нас в Луганске.
          — А что с моим товарищем?
          — Какой он вам товарищ. Бандеровец он.
          — Да нет. Он спас меня. Это факт.
          — Да ну! Не ожидал. У него плохо. Могу сказать только предварительно — перебит позвоночник в поясничном отделе. Но это пол беда. Повреждены нервы, наступил паралич нижних конечностей. Ну и по мелочи:— касательное ранение в грудь, небольшая контузия с частичной потерей слуха и зрения. Это со временем восстановиться. А вот что будет с ногами сказать трудно. Необходимо серьёзные обследования и не одну операцию. Здесь условий для этого нет. Повезут в Россию.
          Из перевязочной обоих положили в палату, через койку. Потап увидел укладываемого на койку Татарина приподнял кулак с выставленным большим пальцем. Смотрел на соседа и улыбался, потряхивал рукой, как будто говоря, — «Всё хорошо, всё отлично». В ответ Татарин также показал ему большой палец, а затем поднял обе руки и сжал их в приветствии. То же самое сделал Потап. Судя по губам, он ещё что-то пытался сказать, но разобрать было невозможно. Всё давалось ему с трудом. Татарин это понял, когда увидел как Потап откинулся на подушку и закрыл глаза.
          Впервые за несколько дней вокруг было спокойно уютно и не тревожно.
          Санитарка принесла костыли. И сразу же вошёл комбат.
          — Вот ты где! Слышал, слышал про твои подвиги!
          — Какие подвиги товарищ комбат. Ранили вот. Доктор говорит легко. Костыли вот дали. Так что скоро опять приду.
          — Сначала вылечись, потом придёшь. Рады будем. Твои парни отказались идти на ротацию пока не найдут тебя. Балалайка или как там его — Скрипка бегал как сумасшедший. Ты говорят с пленным приехал?
          — Не то чтобы с пленным. Он помогал мне.
          — Бандеровец? Тебе? Не поверю! Ну ладно. Давай по делу. Ты кого рекомендуешь оставить вместо себя?
          Они ещё немного поговорили о разных разностях и комбат ушёл..
          Татарин поднялся с койки. Нога после обезболивающего не болела и он стал приноравливаться к костылям, посматривая в сторону Потапа.
          Пришли санитары, завезли носилки, уложили в них Потапа и повезли.
          — Куда ? — спросил Татарин.
          — На автобус, — ответил санитар. Потап приподнял в прощальном жесте руку
          Чуть позже Татарин, с трудом справляясь с костылями, нетвёрдым шагом, вышел на солнечный двор и не мог сразу сообразить куда идти.
                — Это Вы с пленным приехали? - неожиданно раздался голос.
                К нему подходили двое особистов. Татарин ничего не успел ответить, как недалеко крикнули:
          — Татарин! Идите сюда.
          Обернулся. У деревьев стояла скорая помощь. Рядом Скрипка призывно махал ему, показывая на носилки.
                - Идите, идите, - сказал один из особистов. Мы позже побеседуем.
                Татарин подошёл к Скрипке. Рядом, на носилках лежал Потап.
          — Это он тебя попросил позвать, — сказал Скрипка, махнув на парня. Тот лежал вцепившись руками в боковины и улыбаясь смотрел на Татарина. Оба начали потихоньку понимать, что расстаются, может быть навсегда и не знали что говорить.
          — Дай руку. Пожать хочу. Может не увидимся.
          — Ты что это захандрил. Отремонтируемся, встретимся. Станцуем ещё. Ты гопак, я яблочко. А потом женимся. Ты на русской, я на украинке. Договорились?
          — Договорились. Женимся. — повторил Потап дрогнувшим голосом.
          Оба смотрели друг на друга улыбаясь. Обоим, как никогда, было хорошо.
          — Ладно не распускай сопли. Дай обниму.
          Татарин прислонил костыли. Наклонился над носилками и неловко обнял Потапа. Тот обхватил плечи и похлопывая, что-то говорил в плечо. Произносимые слова не имели никакого значения.
          Всё-таки мужские объятия это не женские и уж тем более ни те, где мужчина обнимает женщину. Все они разные по смыслу, по значимости, по ощущению.
          Стесняясь они прикоснулись друг к другу давно не бритыми щеками. Почувствовали как кожу колет щетина и замерли на мгновение. Они ни о чём не думали. Мир исчез и они были только вдвоём, ощущали только друг друга. Этого хватало и ничего больше было не нужно.
          Санитарка, стоявшая рядом, смотрела на них, потом вздохнула и подёргала за локоть Татарина
          — Всё, всё, всё. Ехать нужно. Грузите его, — сказала она.
          Потапа погрузили, закрыли дверцы и машина поехала.
          Татарин стоял на костылях и смотрел вслед. Никаких мыслей не было.
          Вернувшись в палатку он обнаружил на тумбочке свои документы и письмо, которое он взял у украинки.
          Писала дочка. Первые слова были «Мама, я так соскучилась! Когда ты приедешь?» Потом девочка рассказывала маме про платье куклы, о щенке, который порвал половик, о бабушке, - «Мам, ну скажи ей, что она всё время пристаёт и пристаёт, то с уроками, то с едой, то никуда не ходи ………». Всё это было очень важно для девочки в её детской, далёкой от войны жизни и, наверное, до слёз сжимали бы нежностью сердце матери если бы она была жива.
          Письмо было отправлено из небольшого городка на западе Украины.


                От автора.
          Жизнь двух парней из Татарии и Украины пересеклась в малюсенькой точки Земли — уступе холма. Встреча в другой точке, с оружием — могла быть смертельной. А здесь на уступе, без оружия они научились говорить друг с другом. Это было не просто. Но они сделали это. Что будет дальше — никто не знает. Ясно одно — для мира нужно не оружие, а слова. Это факт!