История моего убийства

Если хотите, я расскажу вам историю моего убийства. 

Но сначала вам придётся послушать о человеке, которого я люблю. 

Человек, которого я люблю, всегда находится рядом со мной. 

Он поселился во мне, как в обветшалом готическом особняке, доставшемся в наследство от дальнего родственника. Он безвылазно проводит время за высокими стенами дома в безнадёжном полумраке. Он не сорит, не бьёт посуду, всегда моет за собой тарелки, и ещё он любит свой дом, за что я ему благодарна. 

Я часто видела его во сне: мы всегда оказывались вдвоём в запертом подземелье.
 
У него был вид человека, который сдался судьбе, и он любил меня с покорностью, с которой средних лет женщина – ne pas jolie, ne pas jaune – замазывает дешёвым тональным кремом ссадины на скулах, а потом как ни в чём не бывало становится у плиты и готовит ужин. 

Ей даже не приходит в голову мысль, что она может собрать свои вещи в течение получаса и уйти, чтобы попытаться снова быть счастливой. Проблема лишь в том, что идти ей некуда. 

Вы, кажется, собираетесь возразить мне, что так не бывает, что эта фраза  - «Мне совершенно некуда пойти» - является частью тщательно продуманного плана, целью которого является вызвать жалость к своей ничтожной персоне. Я тоже раньше так думала, пока сама не оказалась в этом глупом положении. А в том, что оно глупое и к тому же ещё и смешное, я не усомнилась ни разу. 

Вы конечно, не знаете, что говорили обо мне люди. Что я стерва, доводящая своими подлыми штучками до умопомрачения даже тех, кто этого не заслуживает, что я нонконформистка, скандалистка, злючка; что я наглая и бессовестная.

Что, я довольна мила? 

Знаете, фоном любого комплимента всегда служит ложь, уж поверьте мне. Нет, милой я никогда не была. И только потому, что я сижу вот тут перед вами и говорю всякие глупости, это ещё не значит, что я мила.

Меня никогда не волновало, что думали обо мне другие и что думаете вы. 

Вы не поверите, как я устала доказывать обратное. 

Наверное, вы также не поверите, если я скажу, что в глубине души я благожелательный человек, который верит в людскую доброту с упорностью скалолаза, штурмующего Эверест. 

И вы точно не поверите мне, когда я скажу вам, что только он – человек, которого я люблю – способен сделать из меня кроткую овечку. 

Так случилось однажды. 

Он был профессором в моём университете. 

На церемонию вручения дипломов я сшила роскошное платье из тафты, цвета блёклой розы. Я училась на отлично, ведь только так он мог вообще заметить меня.

Казалось, я должна была радоваться тому, что именно мне поручили открыть церемонию торжественной речью, но когда я увидела, что он встал со своего кресла и покинул аудиторию,  я вышла из себя. 

Я орала на умных профессоров в черных квадратных шапочках, как сумасшедшая, обуреваемая порывом нечеловеческой ярости. Я швырнула в профессора философии свою любимую ручку, продолговатую, как веретено, с которой я не расставалась больше десяти лет, но только у него хватило ума объяснить мою истерику тем, что, как лучшая ученица курса, я перезанималась и просто устала. 

Он смотрел на меня так, как будто это не я минутой ранее закатила отвратительную истерику с ругательствами и параноидальными обвинениями.

И, вы не поверите, но дальше случилось вот что: он поднял мою ручку, скатившуюся с центра стола к ногам учёной дамы в золотом пенсне, которую пригласили из академии античных искусств. 

Человек, которого я люблю, приблизился ко мне, и уже само его приближение подействовало на меня, как успокоительное. 

Я почувствовала, как в моей груди поднимается новая волна, волна искренней доброты, и как злость постепенно выкатывается из меня, подобно тому, как из прогрызенного мышами пакета не спеша высыпаются горошины.

Он ничего не сделал, он протянул мне мою ручку и вернулся в своё кресло. 

Я прочла вступительную речь, и в глазах у меня блестели слёзы, мне аплодировали стоя.

А потом начался банкет, и я пригласила его на танец, и если вы думаете, что я была счастлива, то вы ещё не так основательно изучили психологию таких людей, как я. 

Я хоть и одинока, но уверена, что не единственная на земле, кто расстраивается и впадает в тотальное безумие от вечера, похожего на рождественскую сказку. 

Хотите знать, в чём выразилось моё безумие? 

Ни в чём особенном оно не выразилось, и если вы всё ещё считаете, что выражения безумия могут быть интересными, то вы явно зря протирали штаны на лекциях в своём институте. 

Когда мы танцевали, я хотела сказать ему, что люблю его, но так и не решилась. 

Я разглядела его глаза: они в точности повторяли цвета моих глаз. У меня были глаза двух цветов – зрачок окутывал глубокий коричневый слой с прожилками, которые встретишь иногда на обратной стороне грибной шляпки. А крайний слой был зелёным и резным.

У него были очень грустные глаза. 

В университете болтали, что много лет назад у него умер ребёнок, а потом его жена ушла от него. А я наивно полагала, что займу её место…

На другой день я едва притронулась к завтраку, выпив  лошадиную дозу безвкусного кофе с тремя ложками сахара, уткнувшись в Клиффорда Саймака как в уютную вязаную жилетку всепонимающей матери.

После завтрака - мне просто удобно называть это действие завтраком, я сидела в позе лотоса на своей кровати и читала вчерашнюю газету. 

Помню, там была интересная статья о мобильных телефонах, в которой упоминалось о том, что эти чёртовы телефоны воздействуют на область мозга на уровне висков, где с внутренней стороны полушарий расположен отдел коры, отвечающий за память. Как я поняла, если травмировать этот участок, то мозговая деятельность человека приведёт к тому, что он, зная все слова в отдельности, не сможет понять смысл фразы, сложенной из этих слов. Забавно, правда?

Я ещё подумала, что если бы решила потратить свои драгоценные усилия на то, чтобы обезопасить общество от здоровых и думающих его членов, то трудно было бы найти более выгодный и действенный способ. 

Вы не верите, что это возможно? 

Кстати, у вас есть сотовый телефон во внутреннем кармане или в дипломате? Да? Вы не могли бы удалить его от меня в радиусе десяти метров? Спасибо.

Да, я понимаю ваше недоумение, ведь я уже мертва, и по логике событий мобильник, болтающийся на вашей шее, не может причинить мне вреда. 

Но раз я мыслю, поверьте, как бы плохо мне не приходилось, я не хочу потерять остатки своего разума. 

Я не хочу видеть своё прошлое как рассыпанные по столу кусочки пазлов. Яркие, собранные картины былого – всё, что у меня есть, и я прошу вас об элементарной жалости, хотя всю жизнь была уверена, что жалость – это самое дорогое из всех чувств, которые человек может подарить человеку.

Вы спрашиваете, раз я могу так спокойно сидеть на краешке вашего стола, и когда мне вздумается, вылететь в форточку, то уж наверняка я много раз посещала человека, которого я люблю. 

Да, вы правы, я не отхожу от него ни на шаг. 

Что? Почему я решила его покинуть и поболтать с вами? 

Знаете, захотелось перекинуться парой слов с кем-то, а вы, на беду, можете меня слышать и даже видеть. 

Как я вам? 

Хотя мне всё равно. Но я знаю, что у меня красивое платье. Это моё любимое. Мне повезло, что меня убили в моём любимом платье цвета блёклой розы. 

Вы думаете: почему я так спокойно разгуливаю по улицам, вместо того, чтобы лежать в могиле и ждать часа страшного суда? Не догадываетесь? 

У меня нет могилы, а моё тело надёжно укрыто от постороннего взгляда и надёжно упрятано. 

И я не думаю, что его отыщут в ближайшие сто лет. 

Нет, я не скажу вам, где оно лежит. Я пока не готова отправляться на тот свет. Меня и этот вполне устраивает.

Зачем вам вообще это надо: копаться в моём прошлом? Неужели интересно? Нет, я не скажу вам своего имени. При жизни оно никогда мне не нравилось. 

Ну, если уж вам так хочется звать меня по имени, извольте, придумайте его себе сами. Аурелия? Любите медуз? 

Нет-нет, мне совершенно всё равно, как вас там зовут. Может, мы больше никогда не увидимся в материальном мире.  

Почему он меня не видит? 

Что-то вы задаёте слишком много вопросов… 

Откуда я знаю, почему вы контактируете со мной, а он нет. Наверное, у вас есть способности. Почему вы не видите других духов? Да откуда же я знаю? Может, у нас с вами волны одной длины, а, вообще, я в этом ничего не смыслю. 

Как это случилось? Что, убийство? Так я же вам и начала про это рассказывать. 

Да, я позавтракала, прочитала газету, а потом всё пошло не так. 

У вас бывает такое чувство, что внешне всё хорошо, а внутри вас сидит наглый маленький червячок по имени страх и гложет вас, истачивает стенки вашего организма, проедает ваши ткани, а причин для страха нет? Не бывало? Считайте, вы просто счастливчик. 

А меня этот гадкий червячок прогрыз настолько, что ему уже мало было моего тела, и он взялся за мою душу. 

Да, пожалуй, вы правы. Причина всегда есть. Это я просто хотела поговорить красиво, блеснуть образностью мышления. А вы молодец, мне нравится, что вы не слушаете меня раскрыв рот и веря каждому моему слову. 

Да, причина у моего страха была. 

Знаете, что самое ужасное, что может произойти с человеком? 

Конечно, у каждого есть свой ответ на этот вопрос. 

А у вас какой? Боязнь одиночества? 

Нет, больше всего на свете я боялась, что он – человек, которого я люблю – не полюбит меня никогда. Да, именно так всё случилось. 

Вы говорите, любовь – это высокое чувство? 

Я вам даже завидую… 

Для меня это обернулось кошмаром. 

Каким? 

А разве не кошмар – ненавидеть всё вокруг себя потому, что кто-то не влюбился в тебя? Смешно.  

Спасибо, что вы не находите это смешным. 

Пыталась ли я хоть пальцем ударить для того, чтобы он меня полюбил? 

Ха-ха. 

Да я горы свернула. 

Маячила у него перед глазами, как реклама, бегала за ним, как шаровая молния, попробовала все средства в мою пользу. 

Нет, у меня ничего не вышло. 

Вам жаль? 

Мне раньше тоже было жаль. 

Намекала ли я о своей любви? 

И да, и нет. Знаете, я создавала столько ситуаций, что он мог, пожалуй, сотню раз положить начало взаимному чувству. 

Я из породы женщин, которые никогда не скажут о своей любви мужчине, даже если будут умирать. Я считаю, что это унижение. Я сказала и «да» тоже? Если есть много способов обойти закон, так почему же нет хотя бы одного, чтобы обойти чувство унижения?

Как мне удалось? 

Я узнала его электронный адрес и писала ему длинные, полные чувства письма, он их получал. 

Что? 

А ничего. Я ни разу не получила ни одного ответного письма. 

Наверное, ему нравилось такое внимание к своей скромной персоне. Вот мне бы явно польстило, если бы я получала каждодневно письма, исполненные высокого слога, повествующие о любви ко мне. 

Вы бы ответили? Но, вам, наверное, таких писем не пишут. А так всегда бывает, поверьте мне. 

Почему я разговариваю с вами, будто вы ребёнок? 

Ну, выглядите вы чуть постарше меня. 

Вы с какого года? С 19..? 

Я на два года старше вас. Да откуда вы этот бред взяли, что женщины считают ниже своего достоинства сообщать год своего рождения? 

Жаль, что вам такие попадались. 

Уж поверьте мне, достоинства при жизни у меня было на троих, но я никогда не скрывала, сколько мне лет. И это вы называете оригинальностью?

Мне было двадцать три, когда меня убили, официально я числюсь пропавшей пять лет. 

Бываю ли я у себя дома? Бываю, но редко. И знаете, меня радует, что моя комната стоит такой же, какой я её покинула в тот день, когда всё пошло не так. Моя мать считает, что раз тела не нашли, то я могу объявиться в любое время, и она знает, что мне бы не понравились изменения в ящиках моего стола или на полках моего бельевого шкафа. 

Мне приятно знать, что моя одежда - выстиранная и тщательно выглаженная - весит на плечиках, что моя обувь всегда начищена, что мои книги не покидают своих по-лок. Моя мать даже купила специальный спрей для очистки от пыли монитора моего компьютера. И я если бы она знала, как я это ценю!...

Мне тяжело находиться рядом с матерью. Мне её жаль, после моей смерти она осталась совсем одна. Хоть бы собаку завела. Но она знает, что я не люблю собак. Почему? Мне не нравится, как от них пахнет, когда они возвращаются в квартиру после прогулки под снегом или дождём. Как? Ну… Это трудно описать, принюхайтесь как-нибудь сами, если вам так интересно это узнать. 

Давайте я вам всё-таки расскажу ещё кое-то. 

Про тот день, когда всё пошло не так. Я уже говорила, что я прочла в газете о вреде сотовых телефонов. У меня всегда они вызывали неприятные эмоции, и, конечно же, я не страдала манией носить эту чёртову трубку на шлевке джинсов или в специальном кармашке своей сумочки. 

Потом я вышла в интернет, в сотый раз прочитала сообщение в своём почтовом ящике, что «У вас 0 входящих сообщений». 

А, может, оно и к лучшему, что он не отвечал на этот глупый интернетный интерес. 

Может, я бы тоже не отвечала. Я его выгораживаю? А как ещё? Ведь я же люблю его. 

Так вы хотите услышать дальше? Тогда не перебивайте, мне трудно об этом говорить. Я вообще не понимаю, зачем я вам всё это рассказываю. Вам тоже не с кем общаться? Мне жаль. Нет, мне, правда, искреннее вас жаль. 

Потом я неожиданно для себя написала ему прощальное письмо. У меня хватило ума понять однажды, что раз он не отвечает на мои послания, то я ему не нужна ни в каком виде: ни в живом, ни в виртуальном. 

Что? А, в мёртвом виде я ему тоже не нужна. Он даже не знает, что я пропала без вести. 

Ну, так я хотела перестать ему писать. Просто перестать писать. Но в тот день на меня нашло, злость выпирала из меня, как иголки из куклы вуду. И я подумала, почему бы не заставить его почувствовать себя виноватым в смерти незнакомой ему девушки? 

Вы говорите, что это жестоко? 

А я вам уже сказала, что у меня всегда был скверный характер, и друзей у меня не было, и вообще, когда меня настигали порывы злости, я делала людям гадости. Какие? Ну, как-нибудь расскажу. 

Почему? Я думала об этом, и пришла к выводу, что это была самозащита организма на уровне инстинктов. То есть, я хочу сказать, когда меня злость распирала, как мок-рый горох распирает узкие бальные туфли, то мне самой было от этого ужасно плохо, больно, тоскливо… А когда я выплёскивала часть своей злости наружу, то мне становилось легче. Это такая терапия. 

Ну так вот. 

Я написала ему прощальное письмо, в котором уже без излишней помпезности сообщила, что я больше не в силах выносить его молчание, и собираюсь после отправления письма свести счёты с жизнью. 

Что? Да, он читал мои письма. И последнее тоже прочёл. 

Он теперь вообще мало что делает без того, чтобы я не присутствовала рядом. А вы, однако, циник! Нет, когда он принимает душ, я нахожусь за дверью. 

Чувствует ли он моё присутствие? По-моему, он уже не способен что-то почувствовать. Он же не меня любит. Он любит другую женщину. Вот, кстати, скажу вам по секрету: я собираюсь её убить. 

Зачем? Из принципа. Пока она жива, у него есть надежда, что она вернётся к нему когда-нибудь. А с её смертью надежд больше не будет. Ну и что, что ему будет очень больно? Да, я понимаю и осознаю, что мы находимся в равном положении, хотя я доподлинно знаю, что он всё бы отдал, чтобы находиться рядом с нею в качестве духа. 

Нет, мысли я не читаю. 

Я просто читаю. Стою за его спиной и читаю, когда он ведёт дневниковые записи. И я его, уж поверьте мне, оберегаю и от несчастных случаев, и от хулиганов, и даже от суицидальных попыток. 

Что я могу сделать? Я могу двигать предметы, могу нагнать страху, могу сделать свой шаг слышным. 

Мне пройтись? Нет, в вашем случае ничего не выйдет. Видите ли, я обладаю способностью материализовываться только в том случае, если мной владеет злость. А вы не причинили мне ничего дурного. Ну, если только вы свой мобильник обратно принесёте…

Эй, эй, я пошутила. Я же его просто уничтожу. Вам придётся новый покупать. 

Что будет? Да я тресну им хотя бы вот об угол книжного шкафа и, поверьте моему опыту, что, когда вы принесёте его в ремонт, то окажется, что повреждена его чёртова микросхема, которой в продаже нет. Нет, давайте не будем экспериментировать. 

Вы это хорошо сказали про смену темы.

Что у меня на компьютере? Я вела дневник, записывала события, случающиеся со мной, в литературном ключе. Пыталась, по крайней мере. У меня всегда была склонность к письму, с детства. 

Нет, я не боюсь, что кто-то прочтёт мой дневник. У меня на этой папке стоит пароль, и я больше чем уверена, что никто никогда не догадается, какой именно. Я же не настолько глупа, чтобы использовать в качестве пароля кличку любимого попугая или университетское прозвище человека, которого я люблю.

Вы хотите знать, как его зовут? Не понимаю, зачем. Вы с ним познакомитесь? 

Могу я спросить, для чего? Ах, вы расскажете ему обо мне. А потом будете вместе ломать головы над паролем? Вы мне симпатичны, поэтому, прошу вас, не заставляйте меня играть главную роль в дешёвом мистическом сериале. 

Что? Вы пытаетесь меня разозлить, чтобы я что-нибудь тут сломала? Вам разве недостаточно того, что вы меня видите и понимаете? Я вам настоятельно не рекомендую меня злить.

Я принимаю ваши извинения. Надеюсь, что вы были искренни, когда говорили эти слова. 

Да, мы и правда крутимся вокруг этого чёртова дня, когда всё пошло не так. 

Давайте я вам вкратце расскажу, как это случилось, но вы не задавайте вопросов, а то я собьюсь и чего доброго не захочу продолжить. 

Значит, я отправила ему фальшивую предсмертную записку, потом позвонила своей знакомой, которая накануне приглашала меня на дачу к своим новым друзьям. 

Вначале я отказала, но попрощавшись с иллюзорной возможностью того, что человек, которого я люблю, сможет полюбить меня посредством интернета, я набрала её номер и сообщила, что передумала. 

Маме я оставила записку, что проведу выходные на даче родителей своей знакомой. 

Когда я вышла из подъезда, то кожей ног почувствовала, что что-то не так. 

Вытащить бы это «что-то» из своих пред-мыслей… Но я даже не предприняла такую попытку. 

Внешне не было поводов для беспокойства, абсолютно никаких; это теперь я понимаю, что когда внешне всё воспринимается вырезанной без изъянов скульптурой, то именно это внешнее отсутствие несовершенств и должно подозрительно бросаться в глаза. Увы, меня погубило то, что я была наивной серой шейкой. 

А с того момента, как я села в машину, то я вообще не сказала ни одного слова и не сделала ни одного жеста, по которому можно было бы предположить, что в машину садилась именно я, а не другая девушка. 

За рулём сидела Света, моя институтская знакомая. В своё время мы были одноклассницами, потом учились на одном курсе, и до дня моей смерти мы встречались иногда, но не в силу общности наших интересов, а в силу привычки и, думаю, одиночества. 

Я села на переднее сиденье, и первое, что сказала, было: 

- Какая классная музыка!

Из Светкиного плеера звучала тупая иностранная попса. На заднем сиденье охали и ахали два придурка, типа, какая у Светки клёвая подружка, с талией, как у Барби. 

Я промолчала, и это было моей ошибкой, но уже не первой за этот день: я не была её подружкой, и я не была клёвой в их понимании этого слова. 

Это был последний раз, когда меня видели живой. 

Что было потом? Не совсем то, что вы подумали. На самом деле это убийство было несчастным случаем. Я написала в записке, что проведу выходные на даче у Светки, но мы там так и не появились. Мы поехали на дачу к, Вове, кажется так его звали. 

Я не буду описывать вам это лишенное смысла времяпровождение. Единственное, что мне грозило, так это очнуться пьяной в постели с малознакомым парнем. Но до этого даже не дошло.

Светка нашла под диванной подушкой в гостиной пистолет и стала дурачиться, наставляя его то на меня, то на второго парня. 

Я даже имени его не помню. На тот момент, когда я потягивала через соломинку абсолютно невкусный алкогольный коктейль, мне  было тотально всё равно, как зовут этих гостеприимных придурков. 

Пока Вова приготовлял на кухне затейливый ужин, мы трое по очереди подержали в руках пистолет, и каждый выбрал себе живую мишень. Вова, хозяин дачи, клятвенно уверил нас, что пистолет не заряжен. 

- Ну, стрельни в меня, - предложила Света в тот момент, когда Вова целился ей в голову. 

Я равнодушно пила коктейль, и это тоже было моей ошибкой. 

Если бы я соображала трезво, то не сидела сейчас бы перед вами в полупрозрачном виде.  

Но я открыла рот и сказала свою самую последнюю в жизни фразу, умную, но презрительную: 

- Да ему слабо в муху попасть, не то, что в тебя. 

Вовин друг перевёл пистолет на меня и нажал на курок. 

Пистолет выстрелил так оглушительно, что я сначала почувствовала боль в ушах, а потом уже в груди. Пуля пробила мне грудь и засела в позвоночнике. Я умерла почти мгновенно. 

То есть, я хочу сказать, что на самом деле я всё слышала и видела, но не могла шевельнуть даже кончиком пальца, мой язык намертво прилип к гортани, а веки перестали моргать. 

Вслед за выстрелом дико завизжала Светка, в дверях гостиной в кухонном фартуке появился испуганный Вова. Испуганным он выглядел ровно столько, сколько нужно умному и холодному уму, чтобы оценить чрезвычайную ситуацию и мгновенно найти из неё выход. 

Вова осторожно приблизился к моему сползшему со спинки дивана телу. Бокал я так и продолжала сжимать в руке, но содержимое его вылилось на бледно-жёлтую обивку. 

Кстати, мне этот цвет никогда не нравился. Светка орала, что нужно вызвать скорую и судорожно рылась в своей сумочке, пытаясь вытащить свою розовую мобилу – «раскладушку». 

Вова потрогал мой пульс, потом приложил ухо к груди, и как только он коснулся ухом моей простреленной груди, Светка замолчала и перестала копаться в сумке. Она так и застыла в ней руками, вцепившись в пачку увлажняющих салфеток, а Вовин друг бессмысленно стоял с опущенным пистолетом, раскачиваясь, как маятник.

Вова убрал ухо с моей груди и сказал тем двоим: 

- Не надо никуда звонить. Ей уже ничем не поможешь. 

Голос у него был тихий и ожесточённый, как будто я своей смертью изгадила ему не только остаток дня, но и остаток дней. Хотя, похоже, так и было. Убийство по неосторожности, незаконное хранение оружия – мне кажется, что они трое это очень хорошо понимали; как и понимали то, что даже если им удастся отмазаться от тюрьмы, то в любом случае, моя смерть стала бы пятном на репутации будущих юристов.

Мне кажется, что Вовин друг понял, что не высказал Вова. Но Светка не поняла. Она вытащила мобильник и, собираясь набрать самый простой и короткий номер в мире, тихо сказала: 

- Надо вызвать милицию. 

- И что ты ей скажешь? - ожесточился Вова ещё сильнее.  

- Дай сюда пистолет, - обратился он к моему невольному убийце. Тот отдал. Вова засунул его в карман фартука и сказал двум оставшимся в живых: 

- Берите её за ноги. 

Сам Вова взял меня за подмышки немного приподнял. 

- Тяжёлая, сука, - констатировал он. Я разозлилась, но уже никак не могла выразить своё негодование. 

Светка рванулась к двери вместе с сумочкой. Вова бросил меня обратно на диван, и я больно ударилась затылком о деревянный подлокотник. Вовин друг тупо стоял у меня в ногах и хранил молчание. Я пыталась донести до его одурманенного ума, что я ещё жива, и что ещё не поздно изменить принятое решение, но я ошибалась. Я была мертва, и умерла мгновенно, как я уже говорила. Это я поняла позже.  

Вова вернулся в комнату без Светки. 

- Бери её и потащили в подвал, - коротко приказал он. 

Парни взяли моё обмякшее тело и, не особенно церемонясь, потащили на выход. И тут я поняла, что и после смерти всё развивается не так, как должно. Я осталась ле-жать на диване, в то время, как моё тело, болтаясь и задевая за мебель откинутой правой рукой, плыло к дверям. В левой руке оно всё ещё сжимало бокал. Я потянулась и потрогала затылок. Болело, хотя я не ощутила ни припухлости, ни боли.

И тут я поняла, что меня стало две. Одна я лежала в обмороке и меня тащили двое хилых парней вниз по лестнице, а другая я – совершенно живая и невредимая села на диване, коснувшись ладонью винного пятна. Надо было что-то делать. Я побежала вслед за ними и, не особенно раздумывая, размахнулась и ударила Вову обеими руками в спину. По логике вещей Вова должен был упасть, но он удержался на ногах и даже не пошатнулся. Упала я, споткнувшись о Вовину спину как о каменную ограду.

Они вынесли меня во двор. Во дворе, лицом вниз лежала Светка, чуть поодаль ва-лялась её расплющенная сумочка. Я подошла и попробовала её поднять, но она словно налилась свинцом, и я чуть не надорвала мышцы. Вовин друг уставился на меня с таким видом, что мне подумалось, что он сейчас завизжит тонко и пронзительно, как женщина. Вова спустил меня на землю и очень медленно произнёс: 

- Мы их не видели, понял? Мы приехали на автобусе, потому что я куда-то засунул свои права, а ты напился. Мы поели, посмотрели телевизор, выпили ещё, потом легли спать. И вообще мы с ними даже знакомы не были. ТЫ понял?

Его друг кивнул. Они быстро занесли моё тело в подвал, бросив его на цементный пол. 

Я шла за ними след в след, но они оказались быстрее и, кинув меня на пол, за-хлопнули дверь прямо перед моим носом. Я бы, может, осталась в этом подвале наедине с собой, но там было холодно и темно, как в моих снах. Я рванулась вперёд и прошла через дверь. И этот факт помог мне окончательно убедиться в том, что я мертва. 

Они затащили Светкин труп в машину, потом Вова сел на переднее сиденье и завёл мотор. Машина спокойно выехала в ворота. Вовин друг закрыл их и сел рядом с водителем. Мне не улыбалось бежать за ними по лесу, и я удобно расположилась между ними.

Мне было страшно садиться рядом с мёртвой Светкой. 

И вот, возможно, вы можете подумать, почему я не видела её так же, как и себя. Но я не знаю. Я осталась после смерти, а Светка, может, тоже осталась и переживала то же самое, но я её не видела. 

Ребята подогнали машину к обрыву реки, и дальше работали, как профессионалы: пересадили Светку за руль, закрыли дверь и спихнули машину вниз. Мы втроём наблюдали, как машина медленно погружается в воду.  

Я слетела с обрыва и встала на капот, уже скрытый в тёмных волнах реки. И тут же перебралась на крышу. Машина уходила на дно всё быстрее, а вместе с ней и я. 

Знаете, я очень боюсь воды, до сих пор боюсь, хотя мне уже не грозит смерть от утопления. Но я решила опуститься на дно вместе со своей несостоявшейся подругой, чтобы определить, как глубока река в этом месте. Меня скрыло с головой, а машина всё ещё не достигла дна. Я стала медленно считать, и когда насчитала до десяти, мы приземлились. 

Наверное, метров пять здесь было точно. А если учитывать, что на этом участке реки нет пляжа, и здесь никто не купается, и по этому притоку не ходят катера, то шанс, что Светкину машину найдут, равнялся один к миллиону. Вечерело, и я больше никого не заметила. 

Свидетелей не было. 

Под водой было темно, как в могиле. И вот, пожалуй, первый раз после смерти меня разобрал смех. Я беззвучно тряслась, присев на корточки и держась за верх.  

Потом мне пришла в голову оригинальная идея, я спустилась с верха машины и запустила руку в открытое окно со стороны водителя. Моя рука нащупала Светкину голову, она лежала откинутой на спинку. Я нашла её ухо, потом её серёжку, я осторожно вынула её из уха, зажала в кулаке и, подпрыгнув, медленно полетела вверх. 

Я вынырнула так бесшумно, что даже не поколебала восстановившееся течение волн: плавное и неспешное. 

Серёжка всё ещё была в моём кулаке, но по мере того, как я поднималась по обрыву, серёжка наливалась тяжестью и тянула меня вниз, к хозяйке. 

Эти двое всё ещё стояли у обрыва, и я догадывалась почему. 

На даче их ждал ещё один труп, хотя мне было совершенно непонятно, почему они не посадили рядом со Светкой меня? Это было бы проще и быстрее. 

Оказалось, что Вове эта мысль тоже пришла в голову, и он высказал её вслух, выругав себя неприличным словом. Я едва доползла до обрыва и всё-таки смогла положить серёжку у ног убийц. Но они её не заметили, может, потому, что солнце закатывалось за горизонт быстрее обычного.

Шутка не удалась, и я старалась напугать их, пока они шли по тёмному лесу обратно на дачу. 

Увы, в первый день моей жизни после смерти я ещё ничего не умела. 

Это сейчас я могу производить звуки, ронять предметы, разжигать газ в отключённой плите, а тогда я не могла даже дышать им в затылок и не могла создать вокруг них тягостную, жуткую атмосферу. 

Они ничего не боялись. 

Вернувшись, они сразу спустились в подвал. К моему неподдельному ужасу я обнаружила, что он толком ещё не отстроен. Вова спихнул меня в небольшое углубление и замесил в тазике цемент. Они работали чуть ли не до зари. Оба молчали, когда замешивали цемент, когда откидывали со лба потные волосы, когда мастерком выравнивали пол. Эта часть подвала, куда они зацементировали меня, представляла собой неровную поверхность с небольшими ямками. 

Когда от меня осталось только воспоминание, они продолжали упорно разводить цемент и, заложив углубления старыми досками, каким-то тряпьём и старым барахлом, они продолжали работать, как будто торопились отделать подвал к приезду хозяина. 

Рядом со мной зацементировали ящик старых игрушек - похожими я играла в детстве. 

И именно это соседство подействовало на меня печальным образом. Я вернулась в гостиную и просидела там до тех пор, пока солнце не вернулась к нам в виде рассвета. 

Я не знала, что мне делать. 

Я поняла, что невидима, что я могу летать, что я не могу спать и не хочу есть. 

Оставаться в этом мрачном подвале мне не хотелось вообще, и когда эти двое вернулись в дом, голодные и обессиленные, я выплыла в окно и отправилась в город. 

Всё, извините, но я больше не могу говорить об этом. 

Когда это вспоминаешь, то это совсем другое, когда ты это рассказываешь. Мне снова стало грустно. 

Вы молчите? Ошеломлены? Хотите знать, что было потом? С ними? 

Я точно знаю, что дача была продана в конце лета, то есть через полтора месяца после совершённого убийства. 

Меня и Свету объявили в розыск, но на нашу беду в тот день никого из соседей Вовы на даче не было, а машина у Светки была с тонированными задними стёклами, и бабки, которые покидают лавочку возле подъезда только с наступлением холодов, не могли сказать точно, сидел ли кто-то на заднем сиденье, когда я садилась в машину.

Такова история моего убийства. 

Жалею ли я? Нет, точно не жалею. 

Я ведь много времени размышляла над тем, почему я осталась жить в качестве духа, и пришла только к одному выводу: я так долго просила бога о том, что хочу быть рядом с человеком, которого я люблю, быть рядом всегда, без устали, без своих желаний и капризов, что, по-моему, он нашёл лучший и единственный в сложившейся ситуации выход. 

Чего мне не хватает? Вы не поверите, но мне не хватает снов. Я ведь больше не имею возможности спать…

Знаете, пожалуй я полечу. 

Мне кажется я впервые за пять лет так надолго оставила его... 

Только не говорите мне, что это первый признак того, что я перестала любить его так сильно, как любила во время жизни... 

Не говорите мне этого, пожалуйста, хотя бы из простого человеколюбия...

Не убивайте меня ещё раз, я пока не готова разлюбить его... 

Спасибо.

Вы будете обо мне скучать?...

Я не обещаю, что появлюсь у вас снова. Но всё может случиться. Сомнительно, что новые владельцы дачи решат расцементировать пол в подвале, да и у них там в углу свалено уже столько барахла, что для того, чтобы пройти по мне, надо отодвинуть старинный кухонный шкаф.  

Я мирно покоюсь в углу, но пока меня не похоронят по-христиански, я буду жить на земле, как дух. 

Когда он умрёт? 

А вы смелый, если отважились задать мне такой вопрос. Пожалуй, к тому времени я научусь проникать в сознания людей в виде навязчивого образа. 

Разве я не смогу явиться какому-нибудь одержимому с заявлением о том, кто я, и где меня искать? 

Что? 

Вы будете меня ждать?..

2005 год 

Рассказ опубликован в журнал "Урал" №6/2023 год

Автор граффити Бэнкси