Заговор вероятностей. Глава 16. Несчастье. Роман

          Глава 16.

          Несчастье.

      Света уже в пятый раз перечитывала одну и ту же фразу в журнале «Работница» — высказывание, приписываемое Эйнштейну: «Если вы не можете объяснить свою мысль пятилетнему ребенку, то это означает, что сами Вы ее не очень хорошо понимаете».

      «Чего ты хочешь? Выйди, наконец, из состояния заторможенности, словно тебя накрыла вдруг сорвавшаяся с гребня горы лавина, и ты уцелела под многометровым слоем снега и льда, но „промедление смерти подобно“, еще полчаса, и начнешь задыхаться от нехватки кислорода. Очнись и живи, как нормальные люди!» — не хотелось ни думать, ни торопиться, ни спать.

      Она была жива, здорова, переночевала в поезде.

      Толпа вынесла на перрон и через боковые ворота на привокзальную площадь с длинным хвостом очереди на такси. Света оглядывалась на остановке двух маршрутов троллейбусов, едущих в противоположные стороны по городу, но белой соломенной шляпы Петра Ивановича нигде не было видно.

      Втиснулась вместе со своей огромной спортивной сумкой в толпу на задней площадке троллейбуса, прилипла к поручню и заднему стеклу, чувствуя себя вернувшейся в родной город после кругосветного путешествия. А ведь прошло всего два месяца, но это был уже достаточный срок, чтобы порадоваться долгожданному возвращению.

      И дома ночью на своей кровати ей приснилась, как отголосок прошедших дней, их группа. Вся эта девичья заводь, собираясь в одном месте на привале, превращалась в своенравную бурную речку, копию Малой Лабы, со своими подводными течениями-настроениями, вспышками радости и недовольства, слезами, бешеным хохотом, взглядами исподтишка в сторону мужской половины.

       И Света скользила по волнам своего настроения и настроения других, уединяясь, по привычке не выставляться. Собирала волю в кулак на подъемах, где отрывалась от нетренированных сверстниц, ворчащих запыхавшихся тетенек, уходила вперед, рассматривала окрестности, не спеша, без лишних комментариев оставшихся внизу, чувствуя себя первооткрывателем.

      И, увлекаясь, не замечала, что Иван шел за ней следом, ловил шикарные моменты и фотографировал. Вот она поворачивается, замечает его на камнях рядом, с его фотоаппаратом. Иван машет ей: «Замри!». Она устремляется к нему, а он поворачивается и уходит вместе со своим отрядом молодых, неугомонных студентов, не оглядываясь.

      Дернулась, села на кровати, зная, что нужно напрячься, догнать, ведь для нее это не проблема, — но поздно, уже проснулась в другом измерении.

       За окном в полумраке растаявшей ночи на востоке — одинокая яркая звезда, холод далекой Венеры.

       Достала из сумочки колечко с красным камнем: «Мы все равно будем вместе». Легла, вспоминая с горечью вечно правильные, бабушкины обидные присказки: «Часом опоздал — годом не вернешь».

       Бабушка спала за стенкой. Обрадовалась приезду пропавшей внучки, но вида не подала, спросила строго:

       — Себя соблюла? Совесть и стыд девичий не растеряла? — Света покраснела от обидных слов, сразу решила ничего про Ивана не рассказывать.

       Встала с дивана в зале, включила настольную лампу, достала томик поэм Лермонтова:

      Не все ж томиться бесполезно
      Орлу за клеткою железной:
      Он свой воздушный прежний путь
      Еще найдет когда-нибудь,
      Туда, где снегом и туманом
      Одеты темные скалы
      Где гнезда вьют одни орлы,
      Где тучи бродят караваном!
      Там можно крылья развернуть
      На вольный и роскошный путь!
      Но есть всему конец на свете,
      И даже выспренным мечтам.

     Улеглась обратно в постель, угрелась и заснула без сновидений.

     Утром поехала в институт. И ничего не предвещало несчастья.

     В деканате висел на двери листок: «Завтра с тряпками и ведрами мыть окна в аудиториях, готовить учебные кабинеты к занятиям». Знакомых никого в институте не встретила. Большой спортивный зал блистал свежей побелкой и яркими светло-желтыми покрашенными полами.

       Прошлась пешком по главной улице до Аллеи Героев, спустилась к Волге. Жара уже угасала, ветер гнал мелкую рябь по воде. У причала еще теснились большие туристические пароходы с беспокойными туристам, но конец августа, как водораздел лета и осени уже чувствовался в арбузных развалах на каждом свободном углу, по роскошному изобилию овощей, фруктов, винограда на центральном рынке.

      И все утренние кавказские мотивы улетели, растаяли в оживленном шуме переполненных людьми нарядных улиц родного города.

      С порога закричала безответно:

      — Бабуля! Ты дома? Я винограда купила! — и тишина. В полумраке с улицы после яркого солнца она увидела сидящую на полу с неестественно вытянутой ногой плачущую бабушку:

      — Светочка, я тапком зацепилась за половик и упала неудачно. Что-то с ногой. Пошевелиться не могу. Обед приготовила. Пошла в спальню за лекарством. И вот. Хорошо, плиту на кухне успела выключить. Тебе теперь хлопоты.

     Она сидела на полу такая грузная, растерянная, несчастная, что Света сразу схватила ее за руку:

     — Сейчас я помогу тебе, бабулечка, подняться, отведу и положу на кровать.

      Бабушка с пола подняться не смогла. Она сидела, привалившись к косяку двери, и стонала. Света побежала на пятый этаж к соседям, которым, как ветеранам войны и труда, год назад провели домашний телефон — один на целый подъезд.

      Дядя Вася, тетя Маша и их взрослый сын Саша обедали. «Скорая» приехала через пятнадцать минут. Вчетвером вместе с соседями подняли и положили бабушку на кровать. Врач «Скорой помощи» был немногословен — надо везти в поликлинику на рентген. Возможен перелом тазобедренной кости. Четверо мужчин, спасибо фельдшеру и шоферу «Скорой помощи», взяли тканевое одеяло за четыре угла и внесли бабушку в лифт. И Света увидела, как бабушка сидит в этом одеяле на полу вечно заплеванной кабины лифта у ног трех мужчин, а сама она побежала вместе с шофером по ступенькам с четвертого этажа, забыв запереть входную дверь.

       Дальше все было, как в нереальном, словно просмотренном со стороны, сне: донесли бабушку до рентгенкабинета. Фельдшер и шофер ушли. Дядя Вася и Саша остались, с помощью дюжего санитара и кого-то из больных, сидевших в очереди, помогли внести бабушку и положить на металлический стол под рентген-аппарат, потом в кабинете хирурга ей примотали к больной ноге плотно оструганную доску.

      А бабушка как-то съежилась, была, как неживая, изредка стонала, когда ее, такую тяжелую, как куль, таскали по бесконечным коридорам поликлиники. Те же фельдшер и шофер «Скорой помощи», соседи, наконец-то, внесли ее и положили на собственную деревянную с пружинным матрасом кровать.

       Просто все они пожалели и беспомощную бабушку, и растерявшуюся Свету. Она пыталась всучить им деньги, бутылку водки из холодильника, но получила отказ и видела вокруг только сочувствующие взгляды и, как плакала беззвучно бабуля, — ее голубые, выцветшие глаза, часто моргающие ресницы и мокрую от слез подушку под щекой.

      И Свете тоже хотелось зарыдать в голос от невозможности помочь ставшей вдруг беспомощной, такой всегда сильной и властной бабушке. Вечером позвонила матери. Та пообещала приехать на два дня:

      — Светочка, ведь новый учебный год начинается. Уроки с первого дня пропускать не хочется.

      Мать привезла судно для тяжелобольных, клеенку, старые простыни и пододеяльники на тряпки, марганцовку. И виноватая улыбка не сходила с ее губ:

      — До нас мы ее не довезем. Представляешь, почти четыреста километров. Придется кого-нибудь нанимать, чтобы ухаживали за бабушкой, а мы будем деньги присылать.

        Бабушка чувствовала себя виноватой и лежала молча. Вечером, когда она уснула, Света озадачила мать:

      — Я перехожу на заочное отделение, сама буду ухаживать за бабушкой.

        Мать заплакала:

      — Все, пропал твой институт. Останешься без образования.

       Света была непреклонна:

      — Мама, ты видишь, как бабушка стесняется? Она старается лишнюю ложку еды не съесть и не выпить лишний глоток воды и лежит, терпит часами, хотя хочет в туалет. А если придет чужая женщина? Она от стыда умрет, но будет ждать, пока я в три или четыре часа дня приду из института.

       Мать молчала, но это был единственный выход: «Ничего, бабушка поднимется через полгода, и опять Светочка вернется на очное отделение».

      На другой день Света отправилась на прием к ректору. Прождала два часа у двери аудитории, где шло заседание ученого совета, зашагала по коридору рядом, не отставая, хотя высокий ректор явно хотел отвязаться от настойчивой просительницы:

      — Прошу перевести меня на заочное отделение на факультет географии, по семейным обстоятельствам.

      — Оставьте заявление в приемной секретарю!

      — Но я учусь на факультете «Физкультура», а мне нужно на географический факультет.

       Ректор остановился:

       — Постойте! Но Вы же играете в сборной института по волейболу? Какое заочное? Никаких заочных! Кто будет честь института защищать?

       Но Света своего добилась. На доске объявлений появился приказ о переводе ее на географический факультет, на заочное отделение с обязательной сдачей всех недостающих предметов за первый курс до двадцать пятого декабря текущего года.

       Первого сентября с утра пошел дождь, стало сумрачно, неприглядно, словно осень ненавязчиво помахала в окно зелеными пока листьями.

       Света вчера вечером проводила мать на поезд. Рано утром отчим должен был встретить ее на станции, сорок минут вглубь Заволжья, и на торжественную линейку в школе она должна была успеть.

       Стало нестерпимо грустно, но сама на себя прикрикнула:

       — Что ты все из себя слезы выжимаешь? Бедная, несчастная — это бабушка, которой шевельнутся больно, и нужно лежать с этой доской еще полгода. А ты свободная и независимая. Мать деньги оставила, скоро бабушке пенсию принесут, — много ли двоим надо? И, вообще, сегодня праздничный день — день знаний. Надо купить торт, колбасы, яблок и обязательно пять роз бабушке и устроить пир на весь мир! И, может быть, от Ивана письмо получу!

       Задумалась в трамвае, который весело карабкался в гору. Обе руки были заняты, одна — тортом и пакетом, в другой — цветы. Сумка на ремне через плечо была сдвинута на бок. На остановке была толпа, а в трамвае какой-то парень уступил детское место впереди.

      На длинном стебле розы один шип не убрали, и он через оберточную бумагу впился в ладонь, а тут кондукторша не поленилась, пошла по вагону разгонять безбилетников: «Готовьте деньги за проезд».

       Света сидела почти у переднего выхода. Поставила торт на пол, одной рукой передвинула сумку на колени и ахнула — сбоку сумка была прорезана острой бритвой во всю длину, и кошелек исчез. Его мать подарила на день рождения. Денег в нем было мало, но эта наглость посреди белого дня возмутила. Точно, резанули на остановке в толпе, не смотрела по сторонам, боясь, чтобы не помяли торт.

     — Девушка, оплатите проезд! — кондуктор нависла над головой.

     — Вот, видите, сумку разрезали и кошелек вытащили! — Света показала сумку.

     — А глаза где твои были? Смотрите, богачка, рук не хватает! У жуликов глаз наметанный — сразу миллионеров видят! Плати штраф!

      — Тетенька, какой штраф? У меня нет ни копейки. Ну, возьмите торт, мне еще три остановки ехать!

      — Какая я тебе тетенька? Выходи из трамвая, а то я тебя сейчас на остановке сдам контролерам! Племянница нашлась!

      И тут в разговор вмешался какой-то дядька, которого входящей толпой задвинули прямо к Светиным коленям.

     — Девушка со мной, вернее, меня дожидалась. Вот деньги за проезд, а это штраф, — и он протянул кондукторше какую-то крупную купюру.

     — Мне лишнего не надо, — огрызнулась та, сунула сдачу и медленно двинулась в хвост вагона.

      — Спасибо, что спасли от неминуемого растерзания, — щеки Светы горели и от стыда, и от несправедливых слов.

      — Давайте, я ваш торт и сетку с покупками под потолок подвешу, подержу повыше. А денег много увели? — Света передала торт и пакет, сама осталась сидеть со своими красными розами в обнимку. — Сейчас угадаю, сколько лет исполнилось прекрасной незнакомке. Наверное, семнадцать или восемнадцать лет?

      Света встала. Через остановку нужно было пробираться к выходу, да и неудобно было разговаривать с человеком, задирая голову, или с его брюками.

      Мужчине было лет под тридцать, широкоплечий, такой накаченный здоровяк, выше ее на голову, рыжеволосый, с еле заметными веснушками на щеках, с мягкими прядями волос, начинающий лысеть со лба. Он был в синей, с темными полосами в цвет его глаз плотной рубашке с закатанными до локтей рукавами, заправленной в темно-синие шерстяные брюки, под широкий черный пояс.

      «С таким дядькой лучше не встречаться ночью на улице, схватит, и никакие приемы не помогут. Сразу видно — силач, — мелькнула глупая мысль. — И вообще, нечего рассматривать, хватай свои сумки и бегом к бабушке».

       Но дядька не собирался отдавать сумку и торт, придержал Свету под локоть галантно на ступеньках трамвая свободной рукой:

      — Я вас до дома провожу, чтобы еще каких-нибудь ЧП не случилось. Меня зовут Андрей. Серьезный неженатый товарищ, обычно с девушками на улицах не знакомлюсь. Если вас дома встретит муж, скажете — родственник из Самары. Но, судя по свободному пальчику от кольца, вас дома встретит мама или недовольный отец, где это, его доченька, пропала на свой день рождения?

      — Вот и не угадали! У меня день рождения уже прошел. А сегодня праздник всех учащихся и студентов — первое сентября. Вот мой дом. Спасибо, что выручили и помогли. Я уже пришла.

     — А как тебя зовут? Вдруг доведется нам опять встретиться на этом же маршруте трамвая? Не буду же я кричать на весь вагон: «Девушка, а девушка! Помочь вам сумки донести?»

      Андрей говорил раздельно, четко выговаривая слова, делал упор на твердые согласные. И Света, изучавшая психологию на первом курсе, заполнила мысленно для себя такой пробный тест: решительный, волевой, привыкший командовать, имеет всегда свою точку зрения, возможно, склонен к взрыву эмоций, может подавлять в споре оппонентов, явный оратор, то есть, привык говорить по существу.

      "Что ты его тестируешь? Что он тебе, ученик или сотрудник фирмы, куда ты его будешь на работу принимать? Взрослый, самостоятельный, вдвое тебя старше, и надо с ним не обидно расстаться. Самое главное, чтобы не узнал адрес. А имя — что? Таких, как я, Светок, тысячи в Волгограде!"

       Света специально остановилась у первого, самого крайнего подъезда:

      — Меня зовут Света. Знаете, здесь живут мои знакомые. Вот пришла их детей с первым сентября поздравить. Еще раз спасибо.

     Она заскочила в лифт, боясь, что вдруг этот дядька последует за ней, и придется пожертвовать тортом для самообороны, как в американских фильмах, и размазать сладкие розы на его физиономии и темно-синей рубашке. Но дверь лифта благополучно захлопнулась. Света вышла на пятом этаже, посмотрела вниз через окно. Андрей шел к остановке трамвая. Невольная тревога улеглась:

     — Надо скорее к бабуле. И так столько времени она лежит одна! А вдруг пить захотела, и некому подать. Играешь в казаки-разбойники с чужим мужчиной! Больше делать нечего!

      Бабушка спала. Ее лицо на высокой подушке выделялось своей бледностью. Седые волосы лежали коронкой вокруг лба, морщинки которого разгладились. Сжатые губы, нос с легкой горбинкой, закрытые глаза были так торжественно спокойны, дыхания не было слышно, и Свете вдруг показалось, что бабушка уже не здесь, в комнате, а где-то далеко.

       Рука с бледными выступающими венами и складочками морщин поверх белого пододеяльника была теплой. Бабушка открыла глаза:

       — Слава Богу, вернулась! Ты меня не пугай! Что я без тебя? Дай глоточек горло промочить. И судно нужно. А цветы кому?

       — Бабуля, у нас сегодня будет праздник! Цветы — тебе, чтобы скорее поправлялась. Я сейчас стол накрою.

Нарезая овощи в винегрет, докторскую колбасу, хлеб, Света старалась не думать об институтской группе. Как сегодня соберутся в общежитии всей толпой, плюнут на все запреты и будут пить вино, говорить о графике встреч на осень по волейболу, о межфакультетской, а потом — межвузовской спартакиаде по легкой атлетике.

       На спорте отныне была поставлена большая точка. И нужно попросить тетю Машу посидеть с бабушкой, а самой уехать утром в институт и там разрулить ситуацию между двумя деканатами об окончательном переводе на геофак.

       И тут она опять запустила на орбиту свои воспоминания о прошедшем месяце в горах. Это было, как наваждение. Она доставала, листала свой дневник, ложилась, не снимая тапочек, на свой диван и грезила с открытыми глазами минуту за минутой, глядя на стучащий ветвями в окно мощный тополь, а потом, закрыв глаза, проходила с отрядом над бушующей Лабой, обнималась с Иваном, смеялась с девчонками.

      Задумавшись, она очнулась, когда услышала только второй пронзительный звонок. Открыла дверь, не спросила: «Кто там?»

      На пороге с роскошным букетом белых роз в красивой блестящей упаковке стоял Андрей. Света испуганно отступила вглубь прихожей:

       — Откуда вы узнали мой адрес?

       — Светочка, с праздником всех студентов! Тебя здесь все во дворе знают. Можно войти?

      Света растерялась:

     — Зачем Вы пришли? — Света проговорила это шепотом, но бабушка подала голос:

     — Светочка, это к нам пришли? Пусть зайдут поздороваться!

       И Андрей, положив цветы на стул, мимо Светы прошел через зал в спальную. Света за ним.

      — Это доктор? — бабушка улыбалась своими бледными губами, разглядывая незваного гостя.

      — Меня зовут Андрей. Я — Светин знакомый. — Света ахнула от возмущения, но Андрей успокаивающе похлопал ее по плечу:

      — А вообще-то я агроном. Главный агроном пригородного колхоза. Тут, недалеко, полтора часа езды от города на машине. Приезжал по делам в сельхозинститут. Студенты у нас на уборке урожая работали, правление им премии выделило. Моя машина возле института стоит. Я решил молодость вспомнить и на трамвае покататься. Вот со Светой познакомились. А у Вас по какому случаю лазарет?

      Он стоял у кровати бабушки такой большой, внушительный. Начал рассказывать анекдот про больного, бабушка неожиданно по-молодому засмеялась, потом сморщилась от боли. И Света испугалась. Этот Андрей даже близко не был похож на Ивана, но, когда она отвернулась, ей показалось, что все эти шуточки и приколы Ивана. И эта похожесть отдельных мягких интонаций украинца Андрея и Ивана, живущего в северном краю, где-то на границе с Эстонией, часто потом смущали Свету, пока она не привыкла к мысли, что Иван никогда больше не появится.

      — Извините, мне бабушку нужно накормить. И спасибо за цветы.

      — Светочка, прости  мое нахальство, но можно я к вам в гости буду изредка приезжать. Бабушка давно лежит?

      — Нет, только четыре дня.

      — У меня мать, парализованная, лежала три года. И я знаю, как тяжело переворачивать больного. Здесь нужна мужская сила. Где отец и мать?

     — Отца у меня нет. А мать с отчимом живут далеко в селе, на границе с Саратовской областью.

     — А другие родственники?

      Света покачала головой: «Нет никого. Но я сама справлюсь. Я сильная».

      — Все ясно. Иди, корми бабушку. Вот мой телефон, Если нужно, что будет, — лекарства, помощь — звони Я сразу приеду. А соседи — нормальные люди?

      — Да, дядя Вася, тетя Маша. Их сын Сашка на заводе работает. У них телефон есть.

       Андрей ушел. Света придвинула табуретку к бабушкиной кровати, принесла тарелки с едой. Бабушка взяла Светину ладонь в свою ладонь, погладила ее:

       — Давно знаешь этого молодца?

       — Час назад в трамвае столкнулась случайно. Он за меня штраф заплатил. Бабушка, давай обедать, а то я с голода сейчас умру.

       — Ну, время свою правду покажет. Чувствую, не отстанет он от тебя просто так. Поживем, поглядим. Не вовремя со мной беда приключилась. Но все в руках Господа. Спаси и сохрани тебя, внучка, от недобрых людей.

       Андрей приехал через два дня с хирургом своей районной больницы. Он позвонил в дверь опять два раза — два коротких звонка. Света даже не удивилась. Она стояла у проема двери в спальную и смотрела, как Николай Иванович, друг Андрея, слушал бабушку, мерил давление, расспрашивал, какие лекарства бабушка пила, бывают ли у нее запоры, чем Света обрабатывает кожу. Потом написал целый листок и отправил Андрея в аптеку.

       Андрей принес вместе с лекарствами авоськи с картошкой, морковью, луком, целый ящик спелых помидоров, большой кусок говядины:

       — Вы не переживайте, я все это в колхозе выписал. Вари бабушке борщ и супы, если умеешь.

       Они отказались от чая, попрощались. Андрей в дверях взял Светину ладонь и вдруг ее поцеловал:

       — Будь мужественной, девочка! — и, не дожидаясь лифта, быстро стал, не оглядываясь, спускаться с четвертого этажа.

       Бабушка лежала высоко на подушках. Мужчины подтянули ее вместе с матрасом, подложили под голову еще одну подушку:

       — Лежала, молила о смерти, чтобы самой не мучиться и других не мучить, а теперь прошу у Бога послать тебе настоящего заступника. Буду день и ночь об этом молиться.

      А Света без лифта бегала вниз к почтовому ящику. Приходили журнал «Работница», газета «Советский спорт», которую заставили на кафедре выписать на целый год. Прислали почтовые открытки девчонки. Писем от Ивана не было.

       Тетя Маша посидела с бабушкой полдня, и Света привезла в своей спортивной сумке ворох книг из институтской библиотеки, программы, какие экзамены и зачеты нужно было готовить и сдавать. С первого октября начиналась сессия у заочников — начитка новых лекций. Мать пообещала приехать на неделю.

       У бабушки начались запоры, не помогали слабительные. Нога в месте перелома опухла, болела. Бабушка сникла, отказывалась от еды. Любое использование судна было проблемой, чтобы подсунуть его под спину, не потревожив тяжелое бедро правой ноги с привязанной доской.

       По рекомендации хирурга Света дважды в день, утром и вечером обтирала все тело бабушки для дезинфекции тряпочкой с водкой. Тяжелее всего было менять пеленки.

      — Хорошо, что у меня сильные, накаченные руки, — но Светиной силы не хватало, чтобы подтянуть бабушку, за день съезжающую с подушек и упирающуюся ступнями в спинку кровати. Но о телефоне Андрея Света даже не вспоминала.

       В конце недели, в субботу он приехал после обеда в белой рубашке, черной кожаной куртке, с большой охапкой разноцветных махровых астр:

     — У соседки половину клумбы проредил. Пусть у вас нашим сельским воздухом осень о себе напомнит. Как сейчас хорошо в степи, в лесу, у реки! Ты, Светочка, на улицу хоть выходишь? Нужно что-нибудь придумать! Сильно устала? Я о тебе все время вспоминаю.

        И от этого голоса, похожего на голос Ивана, от этой безысходности, что ты одна наедине с больным, старым, отчаявшимся, измученным человеком круглые сутки, и ведь прошла только неделя. И этот маховик будет и дальше раскручиваться, бить больно по бабуле и, конечно, из-за ее Светиной беспомощности. И появляющейся раздражительности, когда выспавшаяся днем бабушка бодрствовала ночью, звала требовательно или просительно: « Светочка, иди сюда, детка!», а ты только что ушла за просторную шторку ясных и радостных сновидений, когда душа парит в вышине неисполнимых снов и не хочет возвращаться во тьму привычных комнат, и ты со своего дивана взметываешься, еще одну-две минуты плывешь, и приземляешься, наконец, после реального зова: «Света, ты меня слышишь?».

       И все это вдруг вскипело, — невысказанное, запрятанное глубоко, как нежелательное проявление слабости у самоуверенной девчонки, старающейся быть взрослой, мудрой, — и вылилось слезами.

      Она рыдала на кухне, уткнувшись в локоть головой, чтобы вдруг не услышала чутко спящая бабуля после очередной ночной неприятности с кишечником, подмываний и присыпок, проветривания комнаты, с закутыванием бабушки в теплое одеяло и в пуховый платок на голову.

       И Андрей, этот чужой человек из неизвестной жизни, вдруг обхватил ее за плечи сзади, сгреб в объятия вместе со стулом, на котором она сидела, начал целовать волосы, ухо, мокрые щеки:

      — Девочка моя, давай я увезу тебя к себе вместе с бабушкой! И избавлю тебя от половины всех забот. Тебе только нужно поверить мне.

      Света сразу очнулась: «Господи! Ну, вот, дождалась! Ты чего тут цирк устроила? Слабачка несчастная! Давно не плакала? Захотелось, чтобы тебя пожалели?» — Света представила себя в роли бедной Алёнушки на берегу печального озера, хотела вскочить со стула, но Андрей держал ее крепко в своих объятиях.

     — Ну-ка, отпустите меня! — Андрей разжал руки, отошел к окну:

     — Светочка, молодец, ты сильная девочка. И слез твоих я не видел, понятно? Выходи за меня замуж. Я тебя буду на руках носить. И моей любви нам хватит на двоих. Влюбился, как мальчишка. Сходить бы нам с тобой в кино. В следующий раз я обязательно что-нибудь придумаю

       Через неделю в субботу он привез с собой пожилую медсестру. Она поставила бабушке систему с витаминами. И осталась в квартире, когда Света с Андреем поехали в кинотеатр «Победа» в центр Волгограда на двухсерийный фильм « Война и мир» на вечерний сеанс. Кинотеатр был переполнен. Перед началом в фойе играл какой-то эстрадный оркестр мелодии из известных кинофильмов.

      Андрей был опять в своей кожаной куртке, гладко выбритый, улыбающийся, и Свете вдруг захотелось коснуться его щеки и потрогать пальцем веснушки — имеют они объем или просто выдумка природы.

      После окончания сеанса они вышли на ярко освещенную площадь, пошли по парку и через пустырь к вокзалу, где Андрей оставил свою машину. Напротив ярко освещенного здания главпочтамта, в тени деревьев на пустынной аллее он взял ее за руку:

       — Светочка, я тебя люблю, моя девочка!

       И тут Света испугалась.

       Эта волна накатившей так внезапно любви чужого незнакомого человека, его искреннее участие в делах ее семьи, ненавязчивая помощь, но вместе с тем незаметное вторжение в их личную с бабушкой жизнь, это заполнение собой той душевной пустоты, в которой она оказалась после незабываемого похода, безмолвия Ивана, его исчезновения, — все это смущало. Она казалась сама себе тем осенним листочком, который плывет по течению незнакомой реки и неизвестно, куда, к какому берегу его прибьет сентябрьский ветер, но на свое дерево теперь он уж точно не вернется.

        Она выдернула свою ладонь из его сильной горячей ладони, пошла рядом независимо.

      — У тебя кто-то есть? — голос Андрея дрогнул.

      «Да, есть, и я люблю его больше жизни!» — захотелось закричать Свете, чтобы разбудить уже засыпающие улицы с редкими огнями пролетающих, шуршащих шинами по асфальту легковых автомобилей, но она по привычке промолчала.

      «Он же мне ничего плохого не сделал. Большой, сильный и добрый, как Дед Мороз! А ты — Снегурочка — дурочка! И что я после такого роскошного фильма, прекрасной музыки опять все вижу в мрачных тонах? Бабушка поправится. Андрей — вполне симпатичный, руки не распускает, ничего пока не требует. А если говорит о любви, так это даже приятно. Вот будет тебе тридцать лет, тетя Света, станешь пожилой дамой, уже точно никто цветы дарить не будет».

      И Света рассмеялась. Андрей схватил ее в объятия, словно ждал специального сигнала, и поцеловал Свету сначала в щеку, потом в губы, и она задохнулась от чувственности настойчивых, зовущих губ, на минуту раскрывшись в ласке и крепости таких сильных рук.

      Мелькнуло: «Улыбайся больше, идиотка!», но сказала тихо:

       — Нам уже пора вернуться домой.

      — Да, да! — он вел машину уверенно. Реклама поутихла даже на главной магистрали города. Задние красные фары впереди летящих по сонному городу машин завораживали, на перекрестках приветливо мигали зеленые глаза светофоров.

     И Свете вдруг показалось, что Андрей сейчас и не думает сворачивать в тоннель под железнодорожными путями к ее дому, а будет мчаться по пустынному шоссе, пока не кончатся высотные дома города, и не замелькают темные деревья с редкими огоньками еще не уснувших частных домов пригорода. Но Андрей свернул, где надо.

      В темном подъезде еще раз попытался удержать Свету в своих сильных руках, но она вывернулась и побежала вверх по лестнице. Лифт не работал. С площадки второго этажа крикнула потихонечку:

      — Спокойной ночи, Андрей! До завтра! — открыла дверь своим ключом. Медсестра спала на Светином диване. Свет был везде потушен. В темноте коридора на ощупь вытащила из антресоли старую раскладушку, матрас и одеяло и улеглась на кухне без пододеяльника и простыни, как бомж, чтобы не разбудить спящих женщин.

     Бабушка ночью не просыпалась. И Свете привиделись какие-то обрывки снов, неясных, неразличимых.

     (продолжение следует)

  Предыдущая глава 15. http://proza.ru/2020/03/28/1959

  Следующая глава 17.  http://proza.ru/2020/03/28/1964