Кольцо Саладина, ч 4. Последнее воскресенье, 27

- А вас я попрошу задержаться, - сказала Вероника, глядя сразу на нас обоих - на меня и на Синтию.
Наш немногочисленный кворум шумно поднялся со своих мест и потёк в дверь, мы остались вдвоем, как приговорённые. Я мысленно выругался, поскольку мечтал сбежать к своим зонтикам. Синтия и глазом не моргнула, сидела, как всегда, скромно и доброжелательно глядя на Веронику.
- Вы поняли, почему я вас оставила? - спросила Вероника, когда кабинет опустел.
- Мы самые лучшие, и нам сейчас вручат переходное красное знамя, - сказал я.
- Мы не оправдываем какие-то ожидания, - сказала Синти.
- Совершенно верно, - кивнула Вероника. – Ваше «Воскресенье» в том виде, в каком вы его подаёте, никуда не годится. Ваши танцы ставлю я сама. И я за них отвечаю. И я не могу допустить, чтобы вы привносили какие-то свои, не учтённые в сценарии нюансы.
- А мы привносим, гады такие, - не утерпел я.
- А вы привносите, - с нажимом сказала Вероника. – Я не вижу любящей пары. Я вижу двух петухов, которые расходятся в надежде на новую драчку. Вы уходит со сцены с мыслью «Попадись мне только». Что это такое? Когда я составляла вашу пару, я учитывала в первую очередь профессионализм. А профессионал – это тот, кто умеет отодвигать личное. А у вас это личное орёт с первого па.
- Вероника Васильевна, - вежливо сказала Юля. – Мы постараемся разобраться.
- Очень хорошо, - сказала Вероника. - Сейчас без двадцати восемь. Через двадцать минут я хочу посмотреть тот танец, который должен быть. А не тот, который вы мне подсовываете из раза в раз.
- А зрителям понравилось, - сказал я упрямо.
- Зрители – не специалисты. Они видят красивую картинку. С картинкой у вас всё хорошо. Меня не устраивает концепт. Вы, как исполнители, должны жить в образе, а не доказывать друг другу, кто круче. Всё. Идите и разбирайтесь. Жду вас ровно в восемь на сцене.

Мы вышли и сели на подоконник в коридоре.
- Ну, - сказал я, - давай начистоту? Ты рассказываешь, чем я тебе не угоден. Потом я про тебя. Идёт?
- Идёт. Но сначала ты, - сказала Синтия.
- Да пожалуйста, - я усмехнулся. - Итак. Ты очень самонадеянная. Ты знаешь себе цену и этим бравируешь. Знаешь, что хороша собой и не можешь допустить, что кто-то к тебе ровно дышит. Тебе нужно меня пленить, чтобы вертеть, как хочется. Ты вынь да положь должна доминировать.
Я покосился на неё. Она сидела с непроницаемым лицом. Чего-чего, а владеть собой она умела отлично. Ничего, я тоже умел владеть собой.
- Всё? – спросила она.
- Ещё, - я поднял палец. – Тебе кажется, что я фаворит Вероники, любовник, любимчик и всё такое. А тебя это задевает. Тебе нужно, чтобы я лежал именно у твоих ног. Вот теперь всё. Валяй теперь ты.
Я оперся спиной о стену и закрыл глаза. Я, конечно, перегнул палку, но ни грамма об этом не жалел, я давно знал эту штуку: чем больше вывалишь правды, тем легче на душе.
- Ты очень самонадеянный, - начала спокойно Синтия. - Ты знаешь себе цену и этим бравируешь. У тебя мужская партия не только в танце, но и по жизни, ты считаешь женщину ведомой. Ты в любимчиках у Вероники, это видно невооружённым глазом. У неё есть какие-то права на тебя, у тебя - на неё. Это автоматически отодвигает остальных участников на вторые места. Ты – первый. Но не потому, что лучший, а потому что привилегированный. У меня всё.
- То есть, я плохо танцую? – я открыл глаза.
- Ты очень способный, - сказала Синтия. – У тебя какое-то врождённое хореографическое чутьё. Но ты не выкладываешься. Ты не хочешь расти, развиваться. Ты даже побеждать не хочешь. Ты словно одолжение делаешь нам – всем, кто выжимает себя по полной.
- Ты выжимаешь себя по полной? - я заинтересованно повернулся к ней.
- Я с детства так привыкла, - сказала она. – Я с четырёх лет в спорте, с шести – в танцах. И не от случая к случаю, а всерьёз. Да, меня учили побеждать. И не плакать, когда больно. И я это умею.
- Замечательно, - сказал я. - Дальше что? Нам сейчас показывать танец. Что я должен сделать за то, что ты такая профи? Спать с тобой?
- Это было бы логичным, - не смутилась Синти. - И продуктивным.
Я покосился на неё. Да, это была не Аня.
- То есть, в этом всё дело? – уточнил я. – Извини, я это не планировал.
- Я пошутила, - сказала Юля.
- Давай без шуточек, - я постучал по циферблату. - Вероника права. Мы всё время что-то друг другу доказываем. Глупо. Я и так признаю твой профессионализм. И даже восхищаюсь им. Но я не могу ползать перед тобой с собачьими глазами.
- Хорошо, тогда ответь, почему у нас не получается «Последнее воскресенье?»
Да, это была её манера. Не «как ты думаешь, почему», а «ответь, почему». Училка деловая...
Я молчал. Я знал, почему не получается. Но объяснить это я мог только одной женщине. Однако, именно эта женщина этим не интересовалась. Потому что ей важен результат, а не причины…
- Красивый танец, - сказал я дипломатично. – Всё правильно, мы не должны его проваливать.
- Тогда пошли, - Синтия встала. – Попробуем не провалить.

Вероника расписала нам очень красивое вступление.
Всё начиналось речитативом: мы, стоя в разных концах сцены, говорили каждый в свой микрофон. Наши голоса переплетались, имитируя телефонный разговор, перебивали друг друга, иногда обрывались. А в самом конце сливались на какие секунды в проникновенный дуэт, когда мы проговаривали одновременно одни и те же слова. А потом опять разделялись на два сбивчивых полушёпота. И затихали, давая дорогу музыке…
С этим вступлением пришлось повозиться дольше, чем с самим танцем: мы записывали отдельно реплики, прослушивали, снова перезаписывали…
Вероника говорила: «Вы должны танцевать так, чтобы зрители поняли: завтра война»
И весь танец мы расставались, пронзительно и медленно, и в самом финале, буквально на последних метрах, когда зал уже практически терял меня из виду, моя походка должна была переходить в строевой шаг, а музыка танго переходила в топот сапог, который становился в конце единственным звуком – тревожным и оглушительным.
Танец был поставлен в рекордно короткий срок – за несколько часов. Мы сами были удивлены, как получилось всё – легко, вдохновенно, остро. Это была удача. Мы даже успели пробно обкатать танец в каком-то ДК, и нам покричали «Браво».
Ещё было немного времени – особенно, если репетировать по ночам. Лично мне было к этому не привыкать.
Всё было отлично. Кроме одного…

Вероника остановила нас минуты через две, хлопнув в ладоши.
Юля повернулась к ней, уронив руки:
- Плохо, да?
- Нет, не плохо. Другое. Чес, не надо аристократизма. Ты сейчас был на десять лет старше и с князем Горчаковым в родословной. А мне нужен обычный молодой парень, с дворовыми повадками и с дворовым шармом. Юля, тебе тоже сейчас было тридцать лет. Вы устали?
- Да какое там, - с пафосом сказал я. - Всего-навсего девятый час. Я прям свежий, как огурец.
- Хорошо, - Вероника помолчала. – Юля, пожалуйста поднимись в кабинет, принеси кинокамеру. Чес, поди ко мне.
Я покорно спустился в первый ряд и сел на соседнее кресло. Подумал и съехал как можно ниже, уставившись на свои вытянутые ноги в чёрно-белых танцевальных туфлях.
- Ну, - сказала Вероника, - глянув на меня искоса. – Рассказывай.
Это было то, чего я подсознательно ждал. А возможно – и провоцировал.
- Юля ведь ни при чём, - сказала Вероника, глядя на меня в упор. - Я догадывалась, что это ты мутишь воду, и вот сейчас убедилась. Рассказывай, давай. Я не позволю тебе завалить эту работу. Я ей слишком дорожу.
- Я тоже дорожу, - буркнул я и замолчал.
Вероника ждала.
– Да, я разозлился, - сказал я с вызовом. – За то, что ты отдала нашу музыку.
- Да я же тебе её отдала, – изумлённо сказала Вероника. – Тебе. Именно поэтому. Зная, что ты станцуешь прекрасно.
- Ну, не только же мне, - сказал я упрямо.
- То есть, нужно, чтобы я танцевала с тобой?
Я поднял голову и уставился в потолок.
- Понятно, - сказала Вероника. – Мстишь Юле за то, что она не я. Юля мстит тебе за то, что её недооценивают. Как ты можешь вообще? Это провал.
- А как ты могла? – я даже подобрался на стуле, потому что ждал этого момента. – Взяла эту музыку и даже ничего не сказала!
- Я сказала тебе, - возразила Вероника.
- Когда уже сама всё решила! И вот так всегда! – я вскочил. – Ты здесь все за всех решаешь одна. И тебе наплевать на какие-то чувства! Тебе главное - твой проект, твоя карьера. Успех дела. Дело, дело! Одно дело! А на людей тебе наплевать!
Я высказал эту чушь – и мне стало легче. Мне на самом деле было больно, когда Вероника объявила мне, что берёт «нашу» музыку для танца. Объявила, как в всегда в своём стиле – безапелляционно: «Третьим танцем будет «Последнее воскресенье».
- Понятно, - помолчав, сказала Вероника. - Ты не Юле мстишь. Ты мне мстишь. А у тебя есть на это право?
- А мне плевать, есть у меня право или нет, - сказал я, прищурившись. – Всё равно полдворца считает нас с тобой любовниками.
- Ну ты и наглец, - сказала Вероника, глядя на меня снизу. – Я тебе никогда не давала пощёчины?
– Вот не удосужился королевской милости, - я саркастически развёл руками. – Но, если тебе надо, попроси Нору, у неё хорошо получается.
Она тихо засмеялась.
- Ты невозможный, - смеясь, она откинулась на спинку кресла. – Ну, прости меня. Я не ожидала, что ты так отреагируешь. Я думала, тебе приятно. Как мы всё исправим? Что мне сделать?
- Поздно, - сказал я непримиримо. – Пошёл кидаться с моста.
Она опять засмеялась своим красивым, глубоким смехом, который всё ещё меня волновал. Потянула меня за руку, заставила опять сесть рядом, положила свою кисть на моё запястье.
- Ты прав, - сказала она с грустью. - Я сейчас винтик. Винтик в этой махине. А ты живой. Поэтому я и доверила тебе эту музыку. Я сама её люблю. И я всё помню. Поверь. Но я не могу танцевать это с тобой. И не должна. Но я обещаю советоваться с тобой впредь. А ты перестань мне мстить. Вернее, не ты, а тот мальчик, что остался на берегу моря. Он ищет повода, чтобы отплатить за обиду. И находит.
- А мне так нравится, - упрямо заявил я, и она опять засмеялась. Протянула руку и провела по моим волосам. Я хотел было отдёрнуть голову, но передумал - просто закрыл глаза.
- Дикая колючка Маугли… - проговорила она задумчиво. - Если бы ты знал, как мне хочется иногда очутиться на том безлюдном пляже. Лежать на песке рядом с тобой, говорить о всяком глупом, о всяком серьёзном. Чувствовать, как душа отдыхает. Но той жизни больше нет. И той меня больше нет. И того тебя больше нет. Я понимаю, что жалко. Но… ты просто это всё станцуй. Иди…
И я встал и пошёл. Пошёл, понимая, что она права, что какой-то своей частью всё ещё продолжаю оставаться в белом домике с синими окнами посреди абрикосового сада. В той жизни, где спасительное море было всегда рядом, в той жизни, где мне было шестнадцать лет, семнадцать лет...
«Она же для меня это сделала», - внезапно осенило меня.
Я даже остановился на ступеньках, по которым поднимался на сцену. И стоял какое-то время в ошеломляющей догадке. Уже Юля входила в зал с кинокамерой в руках, а меня всё ещё раскачивало странное озарение. Да. Да! Она сказала: «Я тебе доверила». Она не доверила. Она подарила! Она весь этот танец дарила мне, а я, дурак, не додумался… Последнее воскресенье – это же наше с ней воскресенье… Это же наше с ней долгое прощание – все те два года, что она была рядом. Это же я уходил от неё в солдатских сапогах – всё дальше и дальше, в другую жизнь, навсегда…
Она для меня создала этот танец – а я ничего не понял. Пыхтел и обижался, пень бесчувственный…
Музыка плавно и нежно вступила. Юля двинулась через сцену, а потом побежала – к воображаемому телефону, я услышал её первые тихие слова – это было знаком для моего выхода.
И я пошёл. Послушно пошёл, сохраняя эти странные, эти волшебные чувства, описать которые никакой возможности не было. Но можно было их станцевать…

…Когда мы закончили, Вероника взбежала на сцену и обняла нас обоих.
- Ребята я вас люблю! – Глаза у неё подозрительно блестели. – Вы вот это запомните, пожалуйста – эти ощущения, с которыми вы танцевали. Этот настрой. Запомнили? Чес? Я тебя очень прошу! Запомнишь?
Юля спросила о чём-то, а я быстро спустился со сцены и вышел в вестибюль. У меня у самого щипало в глазах.
Из-под цветочной кадки я извлёк сигаретную пачку и спички: в зал категорически не разрешалось приходить с курительными принадлежностями, поэтому я оставлял заначку – и вышел на улицу.
Москва шумела вокруг. Весна победительно дышала с вечернего неба. Я закурил, глядя перед собой. У меня всё ещё звенели в ушах наша музыка и её слова…
Я медленно приходил в себя после сцены. Вокруг было ни души, только две девчонки торопились по тротуару издалека. Я машинально вгляделся – и узнал их. По походке, издалека. Моя пани и Татка.
Они торопливо приближались, тащили какие-то сумки, переговаривались и смеялись. И я тоже засмеялся и пошёл им навстречу.
------------------------------------------