Счастливчик

       -Ну вот, дед, ты и дома. Давай, заходи. Нагулялся, наверное, старый солдат!
       Подъем по лестнице на второй этаж сегодня дался нелегко. Спасибо внуку, без него, наверное, и не дополз бы до двери. Все-таки неплохим парнем вырос Колька, никогда не откажет в помощи.
       Денис Степанович, поддерживаемый под руку, осторожно переступил через порог и отдышался.  Он с улыбкой посмотрел на засуетившегося в прихожей внука. Здоровенный мужик с туго обтянутой кожаным пиджаком широкой спиной, сопя, возился у вешалки, пристраивая в угол целлофановый пакет с подарком. Если рассудить, какой он уже Колька? Вон, седина в висках пробивается, и свои пацаны школу заканчивают, но для него он так и остался сопливым сорванцом.
       -Пришел, слава Богу!- в коридор вышла жена,- Я уж волноваться начала, ну куда в таком возрасте таскаться!? Ведь, завалишься когда-нибудь в подворотне, и ищи потом тебя! Коля, ну хоть ты скажи ему!
       -Ничего, бабуля, все в порядке! Пошел дед на встречу ветеранов, значит так нужно,- и сын, и внуки всегда поддерживали его,- Да и волноваться нечего, деда доставили, куда надо, и обратно вернули в целости.
       Жена подошла и вытерла взмокший от трудного похода по лестнице лоб, поставила за шкаф ненужные дома костыли.
       -Коля, может останешься? Ведь праздник нынче, у меня наготовлено,- знала, что внук все равно уедет в свою компанию, но с надеждой пригласила его.
       -Нет, дорогие мои, сегодня не могу. Наши собрались на даче, шашлыки уже дымятся, так что, извините. Вот на днях возьму Наташку, соберу свою банду, и нагрянем к вам… Ну, с праздником вас, ветераны,- Колька осторожно обнял и расцеловал бабку, потом крепко пожал руку деду, поцеловал его, а когда тот, мелко заморгав, надтреснутым голосом чуть слышно произнес «Спасибо, Коля!»,  с деланной бодростью сказал,- Смотрите у меня, за столом сильно сегодня не напрягаться!

       Денис Степанович, придерживаясь за стену, прошел в комнату; кряхтя, снял пиджак с орденами и медалями и повесил его на спинку стула. Медалей у него было много, но в последнее время он их сразу все не носил – тяжело. Большая часть лежала в коробке, в шкафу; только первая - «За отвагу» и последняя - «За взятие Берлина» были пристегнуты рядом с заменявшими остальные орденскими планками. Ордена же: три - «Солдатской славы» и один - «Красной звезды» он носил всегда.
       За открытой дверью балкона шумел праздничный город; подойдя, он увидел в ближнем сквере три армейские машины защитного цвета, суетящихся вокруг них военных и, не подпускавшую зевак к машинам, милицию. Это были салютные установки, прибывшие на назначенное место и готовившиеся по команде в честь великого праздника расцветить небо города восхитительным фейерверком.
       Подошла жена, ласково провела рукой по седой макушке,- Ну что, старший сержант Дениска, встретил своих?
       -Только Журавлев пришел сегодня,- он вздохнул,- Васька Скрипкин умер в том месяце, а Иван Строков в госпитале, наверное, уж не поднимется. Совсем мало нас осталось, Клавушка.
       Жена взяла его за ухо и повернула лицом к себе,- Ну, ты прекращай мне тут раскисать! Праздник у нас, и разводить нюни не время!- она мягко улыбнулась,- Вижу, устал, так ты ляг, отдохни. Я на кухне закончу, а как начнется салют, позову.
       Она помогла ему дойти до дивана, уложила и поправила подушку.
       Денис Степанович с удовольствием расправил гудевшую от чрезмерного напряжения спину. Повезло ему с женой, как встретил после демобилизации в сорок восьмом, так уже почитай больше шестидесяти лет вместе. Всякое бывало, но детей вырастили, правнуки уже в жизнь выходят, значит, все в порядке.

       За окном где-то на улице раздался мелодичный автомобильный сигнал. Денис Степанович повернул голову, на стене, над телевизором висели фотографии. Все их он видел уже сотни раз, но одна была ему особо дорога. Оригинал фото лежал вместе с медалями в коробке, на стене же, в рамочке под стеклом была копия.
       На фотографии, на фоне католического костела стояли четыре бойца. В выцветших гимнастерках и запыленных стоптанных сапогах они весело глядели в объектив, браво прижимая к картинно выпяченной груди автоматы.
       Он прекрасно помнил это местечко в западной Украине, закрыв глаза, мог рассказать, что было вокруг них во время съемки, помнил и пожилого еврея-фотографа, мог даже вспомнить запахи, витавшие в воздухе в тот день. Тогда их остановили на пополнение на четыре дня, и они, – четыре боевых товарища, отыскали в городке фотографа и попросили запечатлеть их в самом красивом месте. Так и появилась эта фотография.
       Вторым слева стоял он – сержант Денис Самойлов, справа одноклассник и сосед по улице Витька Журков, слева Толик Конопленко, а за ним Федька Веревкин. Денис, Толик и Витька – все кто остались от пехотной роты, начавшей свой невыносимо тяжкий боевой путь в ноябре сорок второго под Сталинградом. Не раз фашистские пули и осколки выбивали друзей из строя, но каждый раз, подлечившись, всеми правдами и неправдами добирались они до родного батальона и старались держаться вместе.
       Только Федька Веревкин воевал не от Сталинграда. Прибыл он с пополнением из штрафного батальона, где кровью отмывал свое уголовное прошлое, нажитое в лихой Сухумской банде грабителей, с которыми приобрел вместе с прозвищем Гвоздь неоценимую способность открывать изогнутым гвоздем квартирные двери. Характер Федька Гвоздь имел веселый, нрав независимый, а в первом бою здорово помог, забросав гранатами расчет фашистского ручного пулемета, и за это был принят в их компанию.
       Почти два года воевали они вместе, но законы войны неумолимы, и «костлявая подруга», по каким-то только ей известным соображениям позволяющая солдату какое-то время радоваться жизни, рано или поздно заглянет ему в глаза, пощупает железной рукой, крепко ли держится душа в теле. А тут, чуть дал слабину, пиши - пропало, пожалуйте, товарищ, на Высший Суд.
       Отправился на Высший Суд уже в Польше, где-то южнее Варшавы Толик Конопленко. Сразила его фашистская пуля, тогда же зацепило и Веревкина. Денис и Витька Журков похоронили друга. Помянули, как водится, но ни на минуту непрекращающаяся боевая солдатская работа не позволяет долго предаваться унынию, – впереди была Германия, а там, глядишь, и войне конец.
       Следующая потеря подстерегла их компанию на Одере. Уже после переправы рванула рядом с Витькой вражеская мина. Заплакал Денис, когда увидел друга с окровавленными культями вместо ног перед отправкой в тыловой госпиталь. Крепился Витька, шептал в полузабытьи серыми  бескровными губами, что еще вернется, но до госпиталя не доехал.

       Много полегло на этом Одерском плацдарме товарищей, но Витька навсегда остался в его сердце.
       -А ведь и фартовый же ты парняга, Дениска!- сказал тогда вернувшийся из госпиталя Гвоздь, узнав, что из всего их отделения целым и невредимым остался один он. А услышав, как искалеченный Витька умер от ран, резюмировал,- Все-таки  лучше, когда сразу – в сердце, или в голову, или вообще в куски. Неохота мне домой обрубком возвращаться, там и так забот после войны выше крыши будет,- и опять повторил,- «Везуха» на тебя, брат, глаз положила…
       И верно, везло, очень везло, просто удивительно везло Денису. Казалось бы, пехота – царица полей, костями своими щедро удобрившая необъятные просторы от Сталинграда до Берлина, не позволяла долго оставаться в строю. Вполне законным было быстрое выбывание по ранению или перемещение в списки безвозвратных потерь, но вот для Дениса какими-то высшими силами было сделано невероятное исключение. В какие бы огненные, смертные передряги не попадал он, не брали его ни пули, ни осколки. Прошагав тысячи километров по истерзанной войной земле, истоптав не одну пару сапог и изорвав не один комплект обмундирования, он не был даже легко ранен.
       По этой причине и не удалось ему ни разу отдохнуть в тыловом госпитале, и домой съездить тоже не довелось, отпуск давали только по ранению, а он отделывался лишь царапинами, все лечение которых ограничивалось смазыванием зеленкой и легкой перевязкой в батальонном медпункте.
       Пережил Денис двенадцать взводных, восемь ротных и пять командиров батальона, а тех, кто стоял рядом в строю – и не перечесть. Ох, и много их было за три года – павших боевых товарищей, запомнить всех не способна человеческая память, а вспомнить попытаешься, – "крыша съедет" наверняка. По этой же причине не стал он и офицером. Отправляли на офицерские курсы, обычно, после госпиталя, из строевых частей крайне редко, ну, а его командиры старались придержать, считали, наверное, за некий талисман, думали, и им так же повезет, и напрасно.

       Денис Степанович мотнул головой и провел ладонью по лбу. Заснул, что ли? Но нет, не спал, день  уж сегодня такой – без воспоминаний никак не обойдется.
       Он повернулся и посмотрел на висящий на стуле пиджак. Над медалями в рядок отливали позолотой три ордена солдатской славы. Последний из них получил он за последний свой бой в той войне. Часто этот бой вспоминался ему в последнее время, даже снился по ночам.

       Уже успели они порадоваться Великой Победе, покричать, побесноваться, отметить и написать письма родным, что живы, ан - нет, опять понадобилась их солдатская работа. Подняли их часть по тревоге и скорым маршем отправились они из-под Берлина на юг, в Чехословакию, где, не поверив своему поражению, продолжала упорное сопротивление группа войск генерала Шернера, продолжали, скрипя, перемалывать в муку человеческие жизни ржавые жернова войны.
       Крепко и от безнадежности отчаянно дрались эсесовцы, приходилось выбивать их из каждого дома, подвала, этажа, чердака. Медленно продвигался взвод Дениса по древним улицам небольшого городка Оломоуц, гудела канонада, над крышами проносились штурмовики, сухим треском очередей и лопаньем гранат то там, то тут вспыхивала и так же внезапно затихала перестрелка.
       Дома на улице стояли в основном целые, в окнах никого не было видно, сквозь разбитые стекла трепыхались на ветру занавески. Жители или сбежали, или попрятались. Попадались и разрушенные – те, где фрицы организовали очаги сопротивления, и по которым ударила авиация или дивизионная артиллерия. 
       Под пули особо старались не подставляться, опыта уже было выше макушки; поддерживала их самоходка, при необходимости бившая прямой наводкой по огрызавшимся огнем окнам и подвалам.

       Неудачи начались недалеко от перекрестка. Из окна второго этажа неожиданно ударил фаустник и подбил самоходку, а потом из подвала дома, углом выходившего на улицу, зарычал пулемет. Четыре человека, шедшие в передовой группе, упали, как подкошенные, остальные залегли за кирпичной осыпью разбитого дома и теперь напряженно вглядывались в пустые окна, слушая, как перекатываются по улице гулким эхом взрывы снарядов в горевшей позади самоходной установке.
       Денис с надеждой неотрывно смотрел на упавшего впереди Гвоздя, «Пусть будет ранен, пусть тяжело, только бы не убит!». Но Гвоздь лежал на вывороченных камнях брусчатки и не двигался.
       Вражеский пулеметчик, между тем, продолжал свою работу. При малейшем шевелении раздавалась щедрая длинная очередь, и пули густым роем свистом и визгом рикошетов заставляли вжиматься в битый кирпич. Попытки подавить его огнем к успеху не привели, уж больно неудобной была позиция, а гранатой добраться – далековато, таким образом, к лежавшим впереди четырем скоро добавились еще трое раненых.
       Денис закурил, когда кто-то тронул его за полу шинели. Обернувшись, он увидел взводного.
       -Х-хреновые дела, С-степаныч, - взводный слегка заикался после контузии,- К-как добраться до г-гада, не пойму. С-сидит крепко, с-сволочь, наверное, с-смертник.
       -Похоже на то,- Денис сплюнул, осторожно выглянул, тут же пригнулся, прослушав визг промчавшихся над головой пуль,- Самоход наш сгорел, а без поддержки он нас тут до второго пришествия будет держать. Вызывай, лейтенант,  подмогу.
       -К-какая подмога, С-степаныч! Пока п-посыльный доберется, п-пока что-нибудь к нам д-доползет, он нас всех тут п-переложит. М-может, г-гранатой?
       -Не получится, далеко - не добросить, к тому же амбразура узкая и над тротуаром, граната не закатится, бесполезно снаружи рванет.
       Лейтенант перевернулся на спину и тяжело задумался, рано поседевшая его голова подрагивала от напряжения. Наконец он опять лег на живот и глубоко вздохнул.
       -С-степаныч, только ты сможешь этот п-пулемет подавить,- голос командира обрел обычную решительность и жесткость, заикание почти прекратилось,- Слушай приказ: мы ударим по амбразуре из всех стволов, на пару-тройку секунд отгоним немца от пулемета, а ты броском вперед до н-наших на дороге,- он вздохнул,- а оттуда возьмешь его гранатой, там рядом. Автомат и все л-лишнее оставь, чтоб не мешали.
       Денис, молча, выслушал приказ, сжал зубы, вспомнив недавно отмеченную победу, поиграл желваками, потом оглянулся на залегших в развалинах бойцов. Все молодые, из последнего пополнения, прибывшего в роту после скосившего почти всех ветеранов штурма Зееловских высот. В отделении остались тогда только они с Гвоздем.
       -Все понял, лейтенант,- он отложил в сторону автомат, снял ремень с подсумком и осторожно стянул со спины вещмешок. Потом взглянул в глаза командира и, усмехнувшись, вытянул у него из-за пояса две немецкие гранаты на длинных деревянных ручках
       -Этими сподручнее… А чтоб вернее было, как махну рукой, еще раз ударите, только глядите, меня не свалите, обидно будет…- он подмигнул,- Ну, не боись, бог не выдаст – свинья не съест, давай, командуй!
       Денис взял в каждую руку по гранате, потом снял с головы каску, решив, что от пулемета она не поможет, а без нее будет легче, и напрягся, мысленно уже пробегая смертельную шестидесятиметровку.

       -Огонь!- крикнул лейтенант, и тут же слева и справа дружно затарахтели автоматы, ударил взводный пулемет.
       -Господи, помоги!- он вскочил на ноги и, не пригибаясь, напрямую со всех ног бросился туда, где лежал его друг. «Добежать, добежать!»- он стремительно пересек улицу, плюхнулся на живот рядом с Федькой и замер.
       То, что Гвоздь мертв, было понятно с первого взгляда. Растекшаяся под ним уже густеющая лужа крови и остановившиеся открытые и присыпанные пылью глаза не оставляли сомнений. Он лежал на боку, чуть подогнув левую ногу, грязные закопченные пальцы все еще сжимали верный ППС. Федькина свежая кровь сладко-муторно пахла, вызывая злобу и отчаянную ярость.
       Немец оказался не робкого десятка. Расчет взводного был верен, дружный огонь по амбразуре на несколько секунд смутил его, но он быстро взял себя в руки, и гитлеровская пила смерти зарычала с новой силой.
       Прежде всего, он постарался достать близко подобравшегося к нему Дениса. Глухо со всхлипами свинцовым горохом застучали пули в тело Гвоздя, но не зря они почти два года прикрывали друг друга, и сейчас уже мертвый Федька защитил собой товарища.
       Денис замер, потом, поняв, что пулеметчику до него не достать, не поднимая головы, отвернул на гранатах колпачки, вытянул шнурки с кольцами, положил одну гранату на землю, взял вторую в руку половчее и резко махнул. А когда через мгновение взвод дружно ударил из автоматов, с криком «Ура-а!» вскочил на ноги, выдернул кольцо, размахнулся, швырнул гранату в цель и, неотрывно глядя, как она летит, кувыркаясь в воздухе, наклонился за второй.
       В тот же миг ожила, запульсировала вспышка вражеского пулемета, заработала адская машинка, понеслись к Денису свинцовые молнии, густо завизжали, засвистели вокруг ангелы смерти, рванули за воротник, за рукава, за полы шинели, ударили по голенищу сапога, резанули слева под мышкой.
       "Господи, прошу, не мучай, только сразу!"- мелькнула мысль, но он, не отрываясь, следил, как граната, преодолев высшую точку траектории, устремилась вниз, потом, не долетев и вызвав у него мгновение отчаяния, ударилась в тротуар, но подскочила и, задев рукояткой за край, нырнула в черный провал пулеметной амбразуры. Только после этого он упал, прикрыв руками голову, и уже не видел, как вместе с дымным выбухом разрыва вылетела и шлепнулась на мостовую серая кепка с эсесовской кокардой.
       С немым восхищением смотрели после боя на него молодые бойцы, подходили, разглядывали изрешеченную шинель, с торчащими клочьями подкладки из распоротой подмышки. Одиннадцать  дырок насчитал он тогда в обмундировании, но и в этот раз смерть пощадила его, даже не поцарапав.
       -С-спасибо, С-степаныч! Ввек н-не забуду! В-выручил!- сказал ему, отправляясь в медсанбат, все-таки нашедший в том бою свою последнюю пулю лейтенант. Ротный же, увидев, что Денис занялся штопкой и починкой, лично приказал старшине выдать новую шинель и сапоги...

       В комнату зашла жена, внимательно посмотрела, но уходить из мира воспоминаний не хотелось, и Денис Степанович прикрыл глаза, притворившись, будто дремлет. Клавдия тихо притворила за собой дверь, и опять былое побежало перед взором.
       Почему-то вспомнилась мать, младшие сестры погодки; а вот они с отцом плывут в лодке по покрытому туманом зеркально-неподвижному пруду на раннюю рыбалку. Вокруг ничего не видно, тишина полная, лишь слегка всплескивает под редкими гребками темная вода, да капают капли с весел, ненадолго зависающих в воздухе.
       «Тра-та-та!»- донеслось издалека, наверное, где-то запускают трактор или комбайн. «Тра-та-та!»- уже ближе тарахтенье, что же он не заводится-то никак, так и рыбу всю распугает! «Тра-та-та!»- над самой головой. 
       Нет, Денис, не комбайн это вовсе – вражеский пулемет работает во всю, снимает свой дьявольский урожай. Лежат бойцы, вжавшись в битый кирпич, взвизгивают пули, гулко рвутся сзади снаряды в горящей самоходке…
       А вот и взводный, и говорит, заикаясь, и толи вопрос, толи просьба в усталых глазах. И не может отказать ему Денис, не имеет права ни отказаться, ни спрятаться, потому что где-то там, глубоко в душе, знает – случись так, не сможет жить дальше, людям в глаза смотреть…
       Две гранаты в руках, рывок под стрекот своих автоматов, и мертвые глаза Гвоздя, и приторный запах его крови…
       Так, ну, где ты там, Ганс? Получи-ка в подарочек в честь безоговорочной капитуляции собранную на твоем же фрицевском заводе «колотушку»!
       Полетела, завертелась граната, и засверкало в темном провале, завыли, завизжали вокруг ангелы смерти.
       «Господи, прошу, не мучай!» - рвануло за воротник, за полы шинели, ударило по голенищу сапога, а когда граната, подпрыгнув, провалилась в амбразуру, мгновенно сменив отчаяние на радость, вдруг молнией резануло слева в груди, и огонь побежал по телу. И Денис, еще не успев понять, что произошло, но уже точно зная, что  это, прошептал,- «Неужели сразу?! Опять повезло! Спасибо, Господи!»...

       За окном сумерками опустился вечер, зажглись окна в домах, включили фонари и праздничную иллюминацию вдоль улицы. Жители домов высыпали на тротуары, заполнили площадь вокруг сквера, оживленно переговаривались, поглядывая на часы и с радостным возбуждением ожидая кульминации праздника.
       Военные закончили суету возле своих машин, заняли места по расчету. На несколько секунд воцарилась тишина.
       И вот, хоть и ожидаемо, но все равно внезапно, над салютными установками взлетело облако дыма, раздался сдвоенный резкий выстрел, в толпе тонко взвизгнули женщины, в потемневшее небо двумя светящимися точками  стремительно взлетели горящие заряды и там, в вышине, с громким хлопком вдруг превратились в бесподобные, огромные, состоящие из сверкающих и переливающихся звезд, красный и белый шары.  Улица, дома, автомобили, деревья, лица и, казалось, само небо озарились, и засверкали; люди закричали «Ура-а!!!», восторженно захлопали в ладоши, а в небе уже расцветали новые невиданные цветы, падали сверкающие водопады, разлетались в стороны восхитительные звезды.
 
       Висящие рядом медали «За отвагу» и «За взятие Берлина» с каждым хлопком чуть слышно и торжественно позванивали. По стенам и потолку веселыми разноцветными пятнами плавали отсветы от фейерверков, опускаясь вниз, они перебегали на стоящий в углу диван и освещали остановившееся и будто вдруг помолодевшее лицо Дениса Степановича, на котором застыла счастливая улыбка.