Клочок пятнадцатый. Дворец дураков

В Лисиуме тикали часы. Более унылого зрелища я ещё не видел, хоть и проводил в этом месте свои так называемые “лучшие” времена. Теперь же вид этих гладких письменных столов, полосатых обоев, и крошечных подвальных окошек насылал на меня только тоску. Вокруг ни одного лисиумца, лишь Джек сидел за столом, закинув на него ноги и задумчиво таращась на часы на стене. Последние дни он проводил в унылом молчании, изредка выплескивая мысли на бумагу. И мысли эти были слегка мрачными, на мой вкус. Однако я не был единственным, кому неожиданное омрачение Джека показалось неугодным.

— Господин Тэтлер, — произнёс Уэлч, возникая рядом с креслом. — Вы сегодня один?

— Как и вчера, — бесцветно ответил Джек, не отрывая глаз от часов.

— В последнее время у нас тихо, не правда ли? Впрочем, ничего удивительного. Зима, господин Тэтлер, зима – пора семейных праздников, да-да. Я и сам, знаете ли, весь в делах с этими родственничками...

— Вы чего-то хотели, господин Уэлч?

— Ах, да-да. Вы слышали о предстоящих скачках? Последних в этом году.

Джек слегка поморщился, но воздержался от комментариев. Он дотянулся до сигареты на столе, зажег, наполнил лёгкие тёплым дымом.

— Слышал, — вздохнул он. — Но участвовать не собирался.

— А вот это, господин Тэтлер, очень и очень плохо, — строго перебил Уэлч, отмахиваясь от табачного дыма. — Деятельность писательского клуба, видите ли, подразумевает писательство!

— Забавный вы, господин Уэлч. Что ж я, недостаточно написал за эти месяцы, чтоб забить простой? — фыркнул Джек, напомнив себе нахмуриться, принимая вид ежа, которого пытались тащить из-под крыльца. Touche pas, я своевременно напомнил себя.

— И вы называете это праздничным чтивом? — взъерепенился Уэлч, яростно замахав веером рукописей над головой Джека. — Кто ж будет читать сие, скажите-ка мне, господин Тэтлер. Кто, а? Быть может,  пастырь или жена его? А может, ещё пол-Лондона тех, кто собирается праздновать Рождество? Вот они будут читать вашу нынешнюю слякоть?

Да уж, а ведь в чем-то он был прав. Вернее, он был прав во всём, но чёрта с два мне это признать. В последнее время в голове Джека как будто что-то помутилось, его работы стали всё больше и больше походить на сыр с плесенью, который ели совсем уж отчаявшиеся мыши. Но Уэлча я тоже понимал. Когда в клубе стало на одного так называемого “поддержальца” меньше, второй становился единственным столбом, на котором держалась вся эта скандальная слава. Однако, судя по Джеку, свою хвалёную скандальность он обронил где-то на вокзале. Он закрыл глаза, и я вместе с ним, так ход часов становился отчетливей. Простое, неизменчивое тик-так, пожалуй, единственное постоянство в нашей с ним жизни. В какой-то момент я почувствовал стрелки часов под своими веками, как будто назойливые черты лезли мне в голову своим тик-так, прямиком в разум... Я ничего не мог поделать с этим, лишь сидел, слушал, пока Уэлч внезапно не прекратил браниться.

— Вы знаете, господин Тэтлер. В последнее время мне кажется, что Вы не в себе, — он едко прошипел и я, открыв глаза, с ужасом осознал, что Уэлч смотрит прямо на меня. Этот взгляд пожалуй, был как ведро помоев мне на голову, столь знакомый и ненавистный. Но мог ли управляющий смотреть на меня? В конце концов, я действительно был “не в себе”.

— Так отправьте меня в бедлам, господин Уэлч, — произнёс Джек, не открывая глаз. В какой-то момент мне показалось, что тот постепенно сливается с обивкой кресла своим полосатым пиджаком.

— Вам там самое место, — фыркнул Уэлч и удалился.

Мы снова остались вдвоём, только Джек и я, как и все последние дни. Смысла любоваться на часы в пустом клубе не было, в конце концов, дома у Джека висели такие же. Когда он возвращался по опустевшей вечерней улице, я привычно плёлся за ним. Однако, наш маршрут непременно сворачивал на соседнюю улицу, туда, на Тисовую аллею, мимо одного дома, стоящего на продаже. Джек замедлял шаг и я вместе с ним. Мы останавливались у окна на втором этаже, рядом с небольшой пристройкой для домашней прислуги. Это был своеобразный ритуал, торжественный и прощальный, когда Джек молча таращился на знакомое здание и уходил.

Дома тикали часы. Более унылого зрелища я ещё не видел, хоть и проводил в этом месте каждый день с первого дня приезда. Теперь же вид этих заваленных барахлом полок, пыльных книг и  пожелтевших от табака обоев насылал на меня только тоску. Джек снова таращился из кресла на часы, закинув ноги на крышку секретера. Я перестал удивляться ещё неделю назад, когда он только-только начал “тормозить”.

— Ты будешь участвовать? — окликнула его Арчер, восседавшая за столом в компании двух дам.

Джек покачал головой. Однако неукротимую старушку такой ответ не устраивал никогда, а потому упрямец моментально оказался за столом, унылый и мрачный как туча над Лондоном. Нашему с ним взору предстал пёстрый веер карт, вершащих человеческие судьбы по пятницам и четвергам. Признаться, гадалка из Арчер была вполне себе неплохая, но в своё время я ни разу не полагался ни на один из её раскладов. Теперь же я смотрел на карты с мальчишеским интересом.

— Что ж, приступим. Дамы желают? — промурлыкала Арчер, выпуская струю опиумного удовольствия из своих губ. Её гостьи не отказались, Джек же отмахнулся. — Не будь мокрой простынью, мальчик. Нет ничего лучше вишневой микстуры Айера, верно?

— Позволю себе не согласиться, — шутливо вмешалась одна из дам, её крошечные как бусины, зрачки уставились на Тэтлера. — Лучше успокаивающего сиропа миссис Уинслоу, пожалуй, ещё ничего не придумали.

— Верно, верно. Чудная настойка, — медленно кивнула Арчер и потрепала Джека за плечо. — Особенно для таких непослушных мальчишек как маленький Джеки.

Речь всех троих напоминала мне лошадиное ржание, замедленное настолько, что каждый звук мог тянуться целую минуту. Уверен, они бы трепали Джека гораздо воодушевленнее, если бы не увязли в опиуме по самую глотку. Но и Джек был хорош, как тухлый остаток говядины с прошлогоднего ужина. Только причиной его унынию был не прославленный лауданум, а его собственный мозг.

Когда на столе начали появляться первые карты, являющие всем четверым судьбу одной гостьи, моё любопытство снова лениво закопошилось. Судьба, конечно, та ещё шутница, но мне было куда интереснее, разложит ли Арчер карты на меня самого.

— Поглядим же, дорогуша, что гложет твой ветряный рыжий котелок в последнее время, — сказала Арчер, тасуя карты с закрытыми глазами. Остальные тоже закрыли глаза, смиренно ожидая.

Смотрел только я, исследуя каждую выпавшую карту. Сперва человек с уроборосом, обёрнутым вокруг его пояса, после Бафомет и следом Бледный всадник. Пару минут я молча таращился на безрадостную комбинацию и, обнаружив то же выражение на лице Джека, заметно напрягся. За все то время, что Арчер боялась гадать мне, я ни разу не видел столько мечей от судьбы, направленных мне в глотку.

— Бог мой, — пробормотала Арчер, угрюмо рассматривая карты.

— Что это? Какого чёрта это значит? — неуверенно спросил Джек, выходя на секунду из прострации. Хотя, пожалуй, даже дураку было бы понятно, что дело дрянь.

Арчер неуютно поерзала на стуле и её гостьи повторили за ней, неохотно поглядывая на карты.

— Знаешь, мальчик, — спустя несколько свинцовых минут молчания, вздохнула Арчер. Она сняла очки и протёрла стеклышки дрожащими пальцами. — Может, тебе действительно стоит обратиться куда нужно?

Джек метнул в неё свирепый взгляд, прежде чем резко подняться со стула. В какой-то мере я понимал его, деля с ним ненависть к так называемым “домам боли”.

— Я не сумасшедший, — он прорычал, сжимая скатерть пальцами.

— Я этого не говорила, Джек. Ты знаешь, что я имею в виду, — строго возразила Арчер и, слегка смягчившись, продолжила. — Ты не сумасшедший, но тебе нужно немного помощи, чтобы улучшить твоё... настроение.

Джек фыркнул, выпрямляясь во весь рост, мгновенно щетинясь. Но как бы мне не хотелось признавать, после распада его многолетнего соперничества, в Джеке что-то стухло. Наблюдать его бренное, абсолютно прозрачное существование было невыносимо моему сердцу.

— Мне не нужна помощь, — рявкнул Джек. — Чёрта с два мне снова оказаться в кресле этих кабинетных вредителей!

Я понимал его как никто другой, наблюдая, как Джек стремительно вылетел из гостиной Арчер. Да уж, резвости мне тогда было не занимать. Впрочем, запала в Джеке хватило ненадолго и он снова погряз в унынии.

Я наблюдал за его беспокойным сном, вздрагивая каждый раз, когда он подскакивал в кровати после очередного кошмара. Я сидел с ним в Лисиуме, смотря на часы, бродил вдоль Тисовой аллеи. Ничего не менялось. Вечно так продолжаться не могло, затяжная апатия должна была где-то кончиться и даже такой упрямый человек как Джек должен был когда-то сдаться.

Тогда я обнаружил себя на пороге самого ненавистного места в моей прошлой жизни — больницы. Чистосердечное признание: я страшно боялся этого места в свои годы и, не буду врать, даже после смерти всё ещё побаиваюсь этих плиточных коридоров. Однако в этой ситуации Джеку было куда хуже, ведь над его плотью еще угрожающе висела расправа Гиппократа.

Когда он толкнул дверь и исчез внутри, я остался стоять на ступеньках, не решаясь последовать за ним. Это был единственный раз, когда я позволил себе отстать. Страх был слишком велик, отпугивающий меня от больниц как волка огонь.

Ну что с ним может случиться? Ничего, пожалуй, хотя тут соврать самому себе не удалось. В голове возникали совсем уж ужасные картины, пока я беспокойно ходил под окнами.

Спустя часа два до меня дошло, что с моим олухом что-то всё-таки случилось. Улицы уже заволокло темнотой, главные часы Лондона отбивали поздний час у меня над головой. Чёрт возьми, это всё больше походило на плохую шутку. Сначала Сигх, потом я сам. Все вокруг исчезали куда-то и у меня так и не появилось смелости последовать за ними. Что ж, не в этот раз. У меня не было выбора и я, подавляя внутренний тремор, скользнул внутрь приоткрытого окна в кабинете на втором этаже.

Я помнил это место и оно помнило меня. Длинные руки в монохромной клетке коридоров тут же заключили меня в холодное объятие. Вырваться мне было не суждено, не сейчас, не без моего смертного двойника. В затхлом, сером воздухе медленно оседали волокна пыли, в глубине коридоров таился слабый свет, приманивая меня как удильщик. И я подчинялся, следуя за ускользающим источником света, который сперва показался мне всего лишь свечой. Однако, уходя всё глубже в бездну клетчатых коридоров, я убедился, что для свечи сей огонёк был слишком уж проворным. Стоило мне ускорить шаг, как он тут же начинал мерцать, грозясь совсем погаснуть. Он вел меня, дрожа и извиваясь как рыба на леске, погружаясь всё глубже в пучину.

Чем дальше я забредал, тем больше вокруг всё вокруг меня преображалось. В тусклый цвет стен постепенно скользнул безупречно белый, превращая коридор в подобие одной длинной бесцветной трубы, двери кабинетов сменились тяжелыми и навесными, изредка попадавшиеся кресла вовсе исчезли. Всё вокруг становилось каким-то невыносимо пустым и стерильным, связывая мои внутренности в тугой узел. Заглядывать сквозь маленькие решетчатые окошки на дверях я не решался, но струящийся из одного из них шепот заставил меня остановиться. До боли знакомый шепот, почти забытый, но заставивший меня осторожно прильнуть ухом к двери.

Сначала скрежет, потом тихое, почти ласковое “ш-ш” на тихое хныканье, снова скрежет. Едва различимое и дрожащее: не бери, не бери его, а то привяжешься.

Я стоял там, молча слушая, держа ладонь на холодной поверхности двери как дети держат на груди матери, пока шепот повторял, снова и снова: не бери, не бери его... привяжешься ведь, привяжешься...

Внезапно огонёк замерцал и погас, устав меня ждать. Тьма тут же утопила меня вместе с коридором и шепот исчез. Я остался один, продолжая путь наощупь как слепой щенок. Вокруг ни света, ни запаха, ни ощущений земли под ногами. Ничего. В какой-то момент что-то во мне перевернулось, когда пальцы обжег холод метала. Ручка, а значит и дверь. Я потянул на себя и в лицо мне ударил тусклый лунный свет, разрезанный чёрными прутьями.

— А, поглядите-ка кто соизволил явиться, — фыркнул обитатель палаты, глядя на меня из дальнего угла. Сперва я принял его за огромную личинку, обернутую в кокон смирительной рубашки. Незнакомец неуклюже шлепнулся на плитку и, содрогаясь как разрубленный червь, повернулся, чтобы глядеть мне в глаза.

Его округлые, поблескивающие безумием глаза показались мне чертовски знакомыми. И этот вздернутый нос, и эти впалые щеки и этот рыжий пушок на его обритой голове. Проклятье...

— Джек? — неуверенно позвал я. Глаза несоразмерной гусеницы блеснули.

— Не узнал? Я уж думал, ты стал псом, а ты всё тот же хвост, самонадеянный ты идиот, — с издевкой фыркнул он, затрясшись в конвульсиях, чтобы подняться. К моему величайшему удивлению рубашка не сдерживала его и он ловко просунул руку сквозь дырявый рукав, вспарывая его ржавым скальпелем.

Я сделал шаг назад, глядя на жалкие остатки Джека перед собой. Боже правый, от него же почти ничего не осталось. Я бы предпочёл видеть себя истекающим кровью, чем сумасшедшим! Хуже участи я не знал и видеть себя, точнее его, таким было просто невыносимо.

— Всё-таки двинулся, — пробормотал я, силясь не рассматривать обезумевшую копию слишком пристально.

— А ты? — фыркнул он, разминая конечности с треском. — Ты мёртвый или сумасшедший? Хвост или пёс?

— Чего? — с безумцами я, пожалуй, ещё не спорил.

Не знаю, чем мой вопрос так взбесил его, но Джек крутанулся и метнул скальпель как копье. Инструмент вонзился в мягкую обивку стены рядом со мной.

— Ты серьёзно, чёрт возьми? — яростно заорал он, скобля скальп ногтями. — Я что вам, радио, а? Сколько можно повторять! Сколько ещё, а?!

Я открыл рот, чтобы ответить, но из него вырвался только хрип, когда пальцы Джека сомкнулись на моей глотке. Вот уж не думал, что стану бороться с самим собой.

— Хватит вырываться, олух. Я ведь и с ума сойти могу! — тряхнул меня Джек.

— Ты уже, болван! — заорал я в ответ, впиваясь ему в руки пальцами. — Дохлый я, только время зря тратишь.

— Ты, конечно, прав, но до чего ж приятно! — хохотнул Джек, но не дождавшись смеха в ответ, нахмурился. — Ничего, потом поймёшь.

Он протянул руку и вытащил застрявший скальпель. Несмотря на пятна ржавчины, инструмент оказался весьма острым, поблескивая в тусклом свете. Бояться мне было нечего, я ведь уже был мертв, но вид острия прямо напротив своей глотки заставил заметно понервничать.

— Слушай сюда, кусок везучего ублюдка. Если я ещё раз увижу твою рожу — мало не покажется, понял? И другим передай, тошно мне уже от собственной рожи, — рыкнул Джек и густо сплюнул на пол. — Не ведающие морды такие, блаженные, ну точно мальчишки церковные. Блевать тянет! Когда ж среди вас найдётся чёртов пёс.

— Какой ещё пёс, — я прохрипел, для мёртвого воздуха внезапно не хватало.

— Надоело объяснять как заевшая пластинка. Ты лучше скажи мне, дружище. Ты хвост или пёс? — внезапно спросил безумец, постукивая лезвием скальпеля мне по носу. — Пёс всю жизнь носится за хвостом как идиот, пока хвост дурачит его как ребёнка. Кто у руля? Безмозглый пёс или хитрый хвост?

Бессмысленность вопроса застала меня врасплох. Джек, воспользовались моментом, взмахнул скальпелем. Алое пятно ляпнуло на стену. Я взвыл, зажимая распоротую руку.

— Что бы ты ни выбрал, помни, — промурлыкал Джек, с упоением наблюдая за густым потоком крови, сочащимся из раны. — Что пёс, что хвост — части одной и той же задницы. Каким бы вшивым ни был хвост, от него не отделаешься. А если и отрубишь, то кому хуже сделаешь?

Я не слушал, с ужасом наблюдая как из глубокой зияющей раны вываливаются кольчатые черви. Скользкие тельца лениво извивались, выпадая на пол вместе с потоком крови. Тонкие хоботки цеплялись за кожу, повисая на моих дрожащих пальцах как жирные черные капли. Пиявки. Чертовы пиявки градом посыпались мне на штанины, на обувь. Открыв рот, чтобы заорать, я обнаружил одну из них у себя на языке.

Палата внезапно схлопнулась, превращаясь в одно большое черное пятно передо мной. Не было ни стен, ни пола, на который я мог бы упасть. И я падал в никуда, погружаясь в густую черноту, пока жирные черви заползали обратно в мой кровоток через рану. Какая глупая кончина — быть сожранным пиявками. В какой-то момент мне почудилось, что и чернота вокруг — это одна огромная пиявка, всасывающая меня в скользкую холодную оболочку своего тела.