Не сойти с лыжни

(1961 год)

Я проснулась в холодном поту. Тревожный и чёткий сон стоял перед глазами: как будто бы я нахожусь в большой комнате без мебели. Огромное открытое окно и напротив — распахнутая дверь. В окно ворвался ветер, и он гонит в открытую дверь листву, бумаги, какие-то непонятные обрывки ткани. А я тщетно пытаюсь мыть пол и сгоняю воду к двери…

Всё было так явно, что когда я села на кровати, то почувствовала настоящую усталость. Будильник показывал три часа утра.

Я устроилась в постели поудобнее. Но какая-то непонятная тоска заполняла душу. Стало тревожно. В свои двадцать лет я ещё не задумывалась о значении снов. Я почему-то вспомнила о Фире. Раз, а то и два в неделю я навещала в районной больнице свою школьную подругу Фиру, проходившую очередной курс лечения. Ей уже двадцать два года, а заболела она ещё будучи в девятом классе.

В те послевоенные пятидесятые годы Фира, как и многие, не имея тёплой одежды и обуви, по призыву старших по комсомолу в дождливую осеннюю погоду участвовала в сборе металлолома. Перенесла ангину практически на ногах и получила ревматизм сердца.

Я часто бывала у неё дома ещё в девятом классе, особенно когда болезнь прогрессировала. Младшая Фирина сестра Соня ещё училась во вспомогательной школе, а мать работала в столовой фабрики. Отец девочек уже давно жил отдельно, работал дворником и занимал служебную площадь. Дочками не интересовался, иногда пил. Такие бедные и недружные еврейские семьи встречаются редко.

В последний раз я видела её в больнице с пиявкой в области сердца, что повергло тогда меня в смятение. Вспомнив об этом сейчас, я подумала, что Фире, наверное, совсем плохо, но она храбрится и улыбается, чтобы не напугать окружающих.

— Завтра же навещу её в больнице, тем более что завтра, то есть уже сегодня, воскресенье, — решила я, устраиваясь в постели поудобнее, чтобы хоть на немного заснуть.

Сразу после раннего завтрака я отправилась в больницу. Так всё и случилось, предчувствие не подвело. Фиру уже вывезли из палаты. Она скончалась. А на тумбочке лежала открытка. Женщины, лежащие в палате, сказали, что это для меня. На открытке изображены две лыжницы. Одна из них сошла с лыжни и освобождается от лыж. А на обороте уже обессиленной Фириной рукой написана последняя просьба: не бросать её младшую сестру Соню и стать ей вместо Фиры старшей сестрой. А она сходит с лыжни, она очень устала…

Я отправилась к матери покойной и застала её дома. Тётя Феня, как называла её девушка, выбирала платье, в которое оденет Фиру в морге. И, к моему удивлению, мать выбрала старенькое, которое часто было надето на Фире, когда она лежала дома.

— Что вы? Зачем же так? Тётя Феня, ведь это в последний раз. Выберите ей что-нибудь поновей, — сказала я убитой горем женщине.

И мать не обиделась, а рассказала мне о суровом еврейском обряде похорон. Время от времени она тихо приговаривала: «Не знаю, как выдержу. Не знаю». Оказывается, сначала покойная будет в этом платье отвезена в синагогу. Там будет раздета и запелёнута в десятиметровую белую ткань, которую уже купила бедная мать. Оказывается, пока священник отпевает покойную, люди могут оплакивать её, причитать, выплёскивая своё горе на волю. Но как только гроб будет закрыт, то никаких рыданий и причитаний быть не должно.

В день похорон было больно смотреть на мать, как её, полуживую, оттаскивали от могилы дочери. Глухое гортанное рыданье вырывалось из её уст. И как непонятно и странно для меня было то, что родственники, подхватив Фирину мать под руки, силой вели её с кладбища и резко ругали на еврейском языке. Они говорили, что Бог пожалел её дочь и взял к себе, и там, на небесах, ей будет лучше, а своим рыданием она мешает ей оставить землю. Перед выходом с кладбища я оглянулась, чтобы мысленно проститься с Фирой:

— Прощай, моя дорогая мученица. Я постараюсь подольше не сходить с лыжни. Спи спокойно.

Хмурое серое небо где-то у горизонта сливалось с мрачным, безмолвным погостом. Ветер из стороны в сторону раскачивал обнажённые ветки редко посаженного кустарника, словно продолжая горевать ещё об одной утрате. Озноб пробежал по моей спине: «Господи, да как же велико и мрачно это кладбище!» — пронеслось у меня в голове. Для меня это были первые сознательные похороны близкого мне человека, оставившие в душе суровый след.

С тех пор прошло много лет. Я всю жизнь помнила последнюю Фирину просьбу и не раз выручала оставшуюся вскоре совсем одну её младшую сестру Соню Яхкинд. Но каждый раз при уходе на небеса близкого человека снится мне один и тот же сон.

25.12.2002