На качелях судьбы продолжение 4-7

                ***
Поздней осенью в семье Широковых случилось пополнение: родилась девочка, которую нарекли Марусей. Егор глянул на девочку, похлопал жену по плечу и сказал:
- Ну, и ладно, что девчонка! Помощницей будет. Но чтобы следующим был парень!
Но следующей была опять девочка. Нина.

В это время у «москвичек» уже тоже были семьи. Обе сестры стали замужними женщинами. Шура родила Якова, а у Наташи родился Женька.

И только у Егора опять девочка! Он злился, сам не зная на кого, и всё больше времени пропадал не весть где. Да, нет! Груня, конечно, знала, что её муженёк пропадает то у Польки, то у Дашки. Они этого и не скрывали и при встрече насмешливо смотрели на Груню. Та опускала голову и торопилась домой. А сама думала горькую думу: «Если опять родится девочка, уйду в родительский дом. Папаньки нету, так к брату с Парашей попрошусь. Как лошадь буду у них работать, не выгонят, поди-ка».

И следующей была опять девочка. Несчастная словно знала, что её не ждут на белом свете: она умерла, даже не получив имени.

А Груня засобиралась к брату.
- Это ты куда собираешься, Аграфена? – спросила Федора, увидев, что сноха что-то складывает в узелок.
- Домой я пойду, маманя! И девчонок заберу… Не обессудьте! А Егор и не заметит, что меня нету. Он бракованной меня считает, раз сына не могу ему принести. Только знаю, что будь у нас сын, он всё равно по бабам шастать будет. Нелюбая я ему! – Груня впервые говорила так много и смело.
Федора подошла к ней и прижала сноху к себе.
- Судьба такая, Грунюшка! – ласково сказала она. – А дом твой тут! Не дозволю тебе уйти! И сама не позорься и нас не позорь. А с сыном я потолкую по душам!
Что уж Федора сказала своему сыну, но он перестал ходить на посиделки и стал больше времени проводить дома. Конечно, он не перестал навещать своих зазноб, но это у него называлось «засиделись допоздна в конторе». Груня опять ждала ребёнка и молила всех богов, чтоб это был мальчик.

                ***
Когда в июле Егор, бывший в колхозе бригадиром, послал жену на болото косить осоку, Федора встала на дыбы.
- Егор, ты ополоумел совсем что ли? Баба на сносях, а ты её косить посылаешь? Ладно бы косить, эту проклятущую осоку вытаскивать из воды надо! Ты сам хоть раз пробовал её вытаскивать? Ты знаешь, какая она тяжёлая? А ещё вода по тебе течёт! Застудится баба! Скинет дитя! Али их у тебя полна изба?
Егор выслушал мать, понурив голову, а потом сказал:
- Ничего не случится! Все идут, и она пойдёт!
- Да ведь все-то не с пузом! – пыталась достучаться до Егора мать.
- Всё одно девку принесёт!
- А девка иль не человек? И жена твоя, и сёстры, и я когда-то девками были. Мы что? Не люди?
- Ну, запрягла! Ну, поехала! – и Егор шагнул в сенцы.
А из сеней крикнул:
- Грунька, завтра косить иди!
Федора устало опустилась на лавку и виновато взглянула на сноху.
- Ничё, маменька! Срок небольшой, я потихоньку…

На болото Груня, конечно, пошла. Косить было, действительно, тяжело. Ноги были до середины икры в воде, а вода холоднющая… Осока больно резала ноги. Через какое-то время они совсем потеряли чувствительность, приходилось их как-то разминать, чтоб хоть немного согреть. А вытаскивать осоку из воды было вообще одним мучением.

К Груне подошла Парашка, жена брата, и зашептала ей на ухо:
- Грунь, ты никак говорила, что тяжёлая, а у тебя, видать, краски пошли…
Груня ойкнула и выбралась из болота. Больше она сегодня не косила, а, придя домой, легла на койку и отказалась от ужина. Разговаривать ни с кем не хотелось, но всё же пришлось, когда на следующее утро в дом Широковых  пришёл милиционер, а с ним фельдшер из районной больницы.

- Вы гражданка Широкова Аграфена Васильевна? – спросил человек в форме.
Федора, почуяв беду, подошла к сношниной постели.
- Я, - еле прошептала Груня.
- По показаниям односельчан, вы пытались сделать подпольный аборт. А вы должны знать, что аборты у нас в стране запрещены по закону. Рассказывайте, к кому ходили за услугой?
- Это что такое? Это что такое? Кто это вам сказал такую напраслину? – в разговор вступила разгневанная Федора.
- А вы, гражданка, кем доводитесь Аграфене…э-э-э…Васильевне?
- Я свекровь её родная! Вот я кто! – Федора грудью наступала на милиционера.
- Позвольте нам с Аграфеной поговорить…- попросил представитель власти.
- Не позволю! Ай не видите вы, что она наскрозь больная лежит? А сказать вам, дорогие гости незваные, почему с ней эта хворь приключилась? Я скажу! Она вчерась осоку пластала на болоте… А потом эту осоку вытаскивала. А она тяжёлая, эта осока-то и мокрая. А Груня в положении… И с её ли брюхом эту работу делать? Но начальство, - тут Федора закашлялась, - приказало, и она пошла. А почему? Потому что приказ надо исполнять! А вы на неё: закон она порушила! А она, горемышная, дитя теряет. Это чего она пойдёт к повитухе? Али у неё дитёв полна изба? Вы гляньте, гляньте! Где они, мои внучата? Так что разворачивайте, извиняюсь, конечно, оглобли и шагайте отсюдова.
- Но постойте, как вас называть?
- Федора Платоновна я.
- Федора Платоновна, тогда ведь сноху вашу в больницу надо! Дозвольте фельдшеру её осмотреть!
- Фельдшерица пускай смотрит! А вы из горницы ступайте в другую избу, - и Федора выпроводила милиционера из комнаты, а сама подошла к Груне, тронула её за плечо, поддерживая, и тоже вышла.

Через некоторое время вышла фельдшерица и сказала, что Аграфену надо бы в больницу, но та отказывается ехать категорически.
- Тогда мой наказ вам такой: больной нужен строгий постельный режим и покой. А ещё лекарство ей выпишу, придётся купить, - сказала она.
- Пишите, пишите, всё купим! Сын у меня забооотливый! – сказала Федора нараспев.
                ***
В положенный срок Груня родила мальчика, которого назвали Николаем. Молодая мать, как птица, вилась над ребёнком, а Егор подошёл к зыбке, глянул на сына и, проворчав «наконец-то», вышел на двор.

После рождения внуков Федора перестала ходить на колхозные работы, занималась хозяйством, детьми. А Груня, «отдохнув» недели две после рождения сына, вышла в бригаду. Она была очень рада долгожданному сыну и каждую свободную минуточку старалась проводить с ним. Только минуточек таких было крайне мало. Егор же сыном не занимался, у него всегда находились дела поважнее семейных.

А затем в дом Широковых нагрянула беда. Скарлатиной заболели сначала Маруся, а потом и Нина. Груня не знала, как уберечь сына, и очень боялась за него.
Маруся умерла в субботу, а в понедельник её хоронили. Собравшиеся у Широковых односельчане всё выискивали глазами Егора, а его всё не было. Бабы шушукались, что-то обсуждали, кивая на Груню.
- Схоронят Марусеньку без отца… Грунь, Егор-то где? – спрашивала несчастную мать Ленка Утихина.
- В конторе, наверное… Заседает, - горестно вздохнув, ответила Груня.
Егор явился к выносу. Слезинки не уронил: он же мужик! После похорон Груня спешила к Нине, которой было так плохо! Но чем она могла помочь дочке?

Нины не стало в следующий понедельник… Тут до Егора вроде бы дошло, что это умирают не только Грунины дети, девочки, но и его тоже. Он подошёл к маленькому гробику, в котором лежала Нина – маленькая, белая, как мел, девочка-ангелочек… Волосы на голове Егора были взъерошены, в руках он беспрестанно мял свою шапчонку. Рядом стояла почерневшая Груня. Казалось, она стала ещё меньше ростом, в лице её не было ни кровинки, глаза были закрыты. Женщине, потерявшей в течение девяти дней двух дочерей, не хотелось смотреть на белый свет. Тошно было и Егору. «Как же так? Были дочки. Теперь их нет… - размышлял Егор. - Не хотел я дочерей, вот и потерял… За что Бог их наказал? Может, за меня? Как же мне жить?»

                ***
Слава Богу! Болезнь обошла маленького Колю стороной. Мать вилась над ним раненой птицей, так боялась потерять! Слишком много потерь выпало на её долю! Слишком!
Зато из Москвы пришли радостные вести: У Шуры родилась Ираида, а у Наташи – Валентина. Шура и Наташа жили хорошо, давно уж в своих квартирах. Со Степаном не виделись, он запретил свидания. Редко писал сёстрам и матери в деревню. Матери регулярно высылал деньги, чем её, настрадавшуюся и наголодавшуюся в молодости, очень радовал. Теперь Федора могла себе позволить посещение базара. А оттуда приносила то платок себе и снохе, то штанишки с помочами внучку, то рубашонку ему же.

Девки из Москвы пока не приезжали, объясняя это тем, что у них маленькие дети, а в деревне для них нет никаких условий. Федора на это лишь поджимала губы и молчала.

А Груня снова родила сына. Назвали его Анатолием. Только мальчик не дожил даже до полугода: смыла его дизентерия… Что может быть хуже для матери, чем потеря собственных детей? Похоронив мальчика, Груня словно окаменела. Но однажды, когда Егор явился домой очень поздно, она не выдержала.

- Из-за тебя, кобелина, Бог детей наших наказывает! Из-за тебя кладём не в чём неповинных детушек в сырую землю! Не знаешь ты боли! Не ведаешь страданий! Всё удовольствия свои справляешь! Почему Бог не видит твои прегрешения? – кричала несчастная женщина, впервые не стесняясь свекрови и не боясь разбудить сына.
- Хватит уж! Весь дом всполошила! – Егор пытался заставить жену перестать кричать. – Ну, дела ведь в колхозе…
- В каком колхозе? В каком? От Польки пришёл, чтоб она околела! Смеются все надо мной! В глаза смеются! Вот соберу Кольку и уйду, куда глаза глядят!
- Я те уйду! Чтоб таких речей я больше и не слышал! – Егор не на шутку рассердился. Он себя виноватым нисколько не считал.

Заплакал Колька, и Груня бросилась к нему, прижала к худой груди и стала укачивать мальчонку, разбуженного криками взрослых.
Федора не встряла в ругань молодых, даже с кровати не поднялась. Она понимала, что Груня права, но Егор – сын. Сын, который её не оставил, который живёт с ней в одном доме. Утром она сделала вид, что ночью никакого скандала не было. Только губы поджала плотнее да молчаливее была больше, чем всегда. Груня понимала, что свекровь всё слышала, поэтому осмелилась сказать:
- Я, маманя, больше рожать не буду. Не заслужил Егор детей. Плохой он отец.
- Это ты чего такое говоришь? На всё воля Божья! – ответила Федора.