Рейс Москва-Алма-Ата или Научный Сундучок

Я, как всегда, опаздывала.
 
Рейс в Алма-Ату вполне мог улететь без меня, как это сделал недавно нетерпеливый ереванский. В этот раз повезло, вылет задержали, и я успела. Хорошо, что зарегистрировалась онлайн, а багажа у меня как всегда не было. Привыкла летать налегке, птичка перелетная!

Командировка организовалась очень вовремя. Моя семейная жизнь трещала по швам, диссертация буксовала. Поэтому поездка в Алма-Ату была глотком воды в пустыне последних месяцев. Новые люди, новые идеи, да и тема научной конференции в университете Аль-Фаради была интересной.
 
Влетела на борт последней. На свое место шла, провожаемая суровыми взглядами более дисциплинированных граждан. Хорошо еще, что не я оказалась причиной задержки!
 
Было душно и тесно. «Трансаэро», земля ей пухом, никогда не была жадной. Поэтому экономила. Лишний ряд кресел, а ну, граждане перелетные, ножки-то подожмите! Кондиционер, включаемый только после 40* по Цельсию - пар, граждане потеющие россияне, костей не ломит! Еда - это вообще особая история.

Впрочем, меня это никогда не напрягало! Ноги у меня короткие, жару люблю и аппетит отменный. Раньше, когда мы ещё летали с мужем вместе, я съедала два ланча, его и свой. Теперь, когда мой малоежка почти переведен в разряд бывших, придётся поголодать.

При регистрации пришлось выбрать места в середине салона. Как ни странно, я люблю самый последний ряд. Да, там пованивает, не откидываются кресла, зато никто не стучит ногами в спинку. И вообще люди за спиной меня раздражают.
Была мысль поменяться. На моем любимом месте около туалета сидела немолодая приятная дама. Перед ее носом качались сцепленные лапы переднего пассажира, закинувшего руки за спинку кресла. Она явно страдала, но молчала.

Знаю я этих интеллигенток в десятом колене. У меня к ним классовая неприязнь, от меня не зависящая и совершенно иррациональная.

Я, старший преподаватель на кафедре металловедения, без пяти минут кандидат наук и жена доктора философии. Любительница музыки Скрябина и знаток русского авангарда. Я, свободно владею английским и немецким. Неплохо французским, особенно виртуозно матерюсь на южном наречии.

Со стороны я вполне интеллигентная, образованная девушка средних лет. Но на самом деле все иначе. Моя густая крестьянская кровь сворачивается от одной мысли о белой крахмальной салфетке и ноже для рыбы! Гены моего папаши непобедимы.
Тридцать лет назад он сумел охмурить мою мать, столичную штучку, неведомым образом оказавшуюся в колхозе «Прощай урожай». Папаша был чертовски хорош, нагл и остроумен. Настолько, что умудрялся удачно хохмить, имея словарный запас, как у пигмеев Берега Слоновой кости. На этом его видимые достоинства заканчивались. Он пил, был бабником и бездельником.

В деревне таких не любят, но Пашка-гармонист был местным заводилой, вечным тамадой и хорошим собутыльником. Мужики били его за блуд, а бабы жалели и подкармливали.

Родословная у него была совсем никакая, в отличии от матушкиной. Беда в том, что родив меня и помесив деревенскую грязь чуть больше месяца, московская профессорская дочка сбежала, оставив младенца похмельному сожителю.

В то самое утро, когда мой батька проснулся в холодной постели от истошного крика голодной и обкаканой дочери, разухабистый гармонист Пашка исчез, а на его месте появился одинокий кормящий мужик по прозвищу Подгузник. После того, как папка прибежал в сельскую автолавку, в которой отродясь ничего не было, кроме консервов, водки и хлеба, и потребовал срочно привезти подгузники, его стали называть только так. Не знаю каким образом небо переключает людей в один момент с положения «дурень» на положение «отец», но это произошло.
Бабка и дед, поначалу хотели забрать нагулянную внучку у своего непутевого сына, но он занял круговую оборону.

От районной опеки Пашка тоже отбился. Тамошние тётки были все свои, местные. И значит наверняка познали ласки местного казановы. А надо сказать, что папаша умел сохранять добрые отношения со своими бывшими. На него трудно было сердиться, вот они и не сердились. И даже вспоминали с благодарностью синеглазого веселого любовника.

Детство мое было сытым, умытым и ясным. Лет до двенадцати я считала себя мальчиком. Гоняла с пацанами по окрестным лесам и полям с вечно разбитыми коленками. Претендентов на роль моей мачехи было множество. Ходили местные молодухи упорно, но безуспешно. Готовили обеды, гладили белье и прижимали нас по очереди к пышным своим грудям, меня днем, а папку ночью. Мы же не повелись. У нас была семья, и Пашка ни с кем не хотел делить меня и свою трезвую отцовскую жизнь.

Лет до десяти меня вполне удовлетворяло объяснение отца, что мама уехала. Уехала и уехала. И так хорошо.

Но потом я поняла, что меня жалеют. «Сиротиночка, что с тебя взять…» - как-то пропела соседка, глядя на мою чумазую физионОмию и нечесаную кудлатую башку. Старая отцовская футболка не скрывала уже явных признаков взросления, выпирающих двумя аппетитными холмикам.
 
Я тогда очень обиделась. С утра я всегда была причесанная, умытая и чисто одетая, папка за этим следил!

В конце концов вопрос был поставлен ребром: где мать? Когда вернется и вернется ли вообще? Искать ее или не надо? Припертый к стенке отец, достал старую фотографию, где он обнимал сидевшую на жерди забора девушку в цветастом сарафане. Тень от широкой шляпы падала на ее лицо. В руках она держала подсолнух.

Слово «мать» и эта тоненькая, залитая солнцем фигурка, совершенно не слеплялись в один образ. Мамки моих друзей все как одна были дородными, усталыми, безнадежно старыми тридцатилетними тетками. С натруженными мощными руками и плохими зубами. Какая шляпка? Да и какой забор выдержит эти туши?
Вскоре после моих изысканий, отец продал наш дом, и мы уехали в Рязань. Там нас никто не знал, косо не смотрел и вопросов глупых не задавал. Рядом была школа с английским уклоном, не то что наша, сельская с текущей крышей.

«Ирка! - папка был мужик простой, но умный. - Не для тебя эта проклятая жизнь деревенская! Не хочу я для своей доченьки такой судьбы. Учись, Ирка!».

Я и училась. Школу закончила с золотой медалью, уехала в Москву. Папка на трёх работах впахивал, чтобы у меня все было. Так что гены, счастливое детство и диплом у меня от него. Да и вся моя успешная и уверенная взрослая жизнь тоже.
На мать я обиды не держала. Да и как можно обижаться на человека, которого не знаешь? Порченная голубая кровь видимо свернулась в моих жилах под натиском здоровой деревенской и вывелась естественным образом. Оставив стойкий иммунитет к аристократическим замашкам и заморочкам.

И все-таки наступил момент, когда я начала ее искать. Семья моих высоколобых предков жила в доме Академии наук на улице Вавилова и обо мне помнила. Очень жалела, что так получилась и, по их словам, в тяжкие годы вынужденной разлуки непрерывно думала о несчастном ребенке.

Весь этот бред я услышала, сидя за круглым столом в большой гостиной. Родня в количестве четырех человек: бабушка (доктор философии), дедушка (бывший доцент кафедры научного коммунизма, а ныне советник по демократии и правам человека в каком-то международном фонде), тетушка - преподаватель социологии в Сорбонне, проездом из Парижа, и моя двоюродная сестра, слегка обкуренная студентка МГИМО. Единственный член семьи не скрывавший своих искренних чувств и поэтому смотревший на меня, как легавая на блоху.

Матушка моя находилась на ПМЖ во Франции, страшно хотела меня видеть, но вот незадача, приехать не смогла.
Именно в тот день во мне вылупилась на свет божий непонятная нелюбовь к крахмальным скатертям, круглым столам, салфеткам в серебряных кольцах и жемчужным ниткам на дряблых шеях.

А во Франции я побывала. Проработала нам год, но мать искать не стала. Зачем?
Зато чуть не вышла замуж за коллегу из Марселя, забавного и веселого Жерома. Он чем-то неуловимо напоминал мне папку, легкостью, чувством юмора и любовью к ненормативной лексике. В Марселе говорят, что мат – отличная замена запятым. Но его неуемное жизнелюбие остановило меня на пороге мэрии. Я не стала мадам Жером Сидэ, но зато легко болтала и материлась по-французски с забавным южным акцентом.

Все это я рассказала, чтобы стало понятно, почему я не подошла к милой даме на заднем ряду и не попросила поменяться местами.
Кстати, ее лицо показалось мне знакомым.
В ожидании ланча я рассматривала облака и бесконечно меняющиеся ландшафты внизу. Какая огромная у нас страна!

Наконец нам принесли еду. Я с удовольствием съела содержимое своей коробочки и пожалела, что рядом нет мужа. Вернее, второго обеда. Сосед слева, показавшийся мне вполне приличным пару часов назад, потихоньку уговорил вторую фляжку коньяка. Дважды пытался угостить меня, я вежливо отказывалась. Желая наладить контакт, попутчик наивно предложил мне свой обед. Он явно не ожидал, что я соглашусь. Но когда дело касается еды, меня не надо просить дважды. Легкое движение - и его коробочка уже обосновалась на моем столике. Я искренне и тепло поблагодарила мужчину.
Это была моя ошибка. Лучше бы он ел.
 
Сытая и успокоенная, отвернулась к окну, накинула на ноги свитер и задремала. Проснулась от ощущения чего-то постороннего ниже живота. Чужие руки воровато шарили по моему телу. Подняв голову, я увидела совершенно невменяемый остановившийся взгляд соседа. Он повернулся ко мне всем телом и прижав к спинке правой рукой, оглаживал левой. Я рванулась, но безрезультатно. Несмотря на выпитое, мужик был много сильнее меня.

Попыталась закричать, его рука тут же переместилась выше и заткнула мне рот моей же кофтой. Меня затошнило от запаха пота и коньяка.
Не знаю, чем бы это закончилось, возможно я бы задохнулась от ненависти и отвращения. Мое синюшное тело выдали бы мужу с клоком зажеванного клетчатого трикотажа, а мне пришлось бы являться к насильнику в страшных снах до конца его поганых дней.

НО, к счастью для всех, началась зона турбулентности! Тряхнуло так, что восторженно завопили дети, впереди кто-то матюгнулся мужественным баритоном, а моего ухажера резко откинуло к проходу. Он выпустил меня, я выплюнула кофту и собралась было закричать. Но вместо этого из моей многострадальной глотки выползло почему-то изысканное «Casse-toi, idiot!», а следом стройными рядами содержимое коробочек с ланчами, слегка переваренное и потому ароматное. Все это прицельным фонтаном полетело в гада и достигло цели точно и в кратчайшие сроки.
 
Мой, похожий на киношного «чужого» в момент рождения, сосед, лоснящийся от слизи и всего остального не менее аппетитного, одним движением, свечкой, как пингвин на торос, выскочил в проход.

Я не слышала, что конкретно он орал, была занята заполнением его саквояжа. Не хотелось пачкать все вокруг и доставлять неудобство стюардессам. Но кажется, он хотел меня убить, сделать что-то еще некрасивое в извращенной форме, о чем и сообщал чрезвычайно эмоционально ошалевшим зрителям.
Когда я наконец смогла поднять голову, то увидела, как здоровенный мужик, который сидел перед моей дамой и раздражал ее своими ручищами, накинул на заблевыша плед, скрутил и оттащил куда-то в переднюю часть салона.
Через минуту все стихло.

Мой спаситель вернулся на место.
Вслед за ним потащилась в сторону туалета и я, чтобы помыться и не мешать бедным стюардам убираться. Хотела поблагодарить мужика, но он уже спал, по-прежнему закинув сцепленные руки за спинку кресла.
Дама дремала. Кажется, все самое интересное она пропустила.
И все-таки, где я ее видела раньше?..

Остаток полета я провела в гордом одиночестве. Смотрела в иллюминатор, развлекаясь поиском образов в облаках и ландшафтах на далекой земле.
Прощаясь с экипажем, я извинилась и объяснила причину моего искрометного выступления. Девушки предложили вызвать полицию, но я отказалась. Общение с полицией не вписывалось в мой плотный график.

Я быстро вышла в зал прилета. «Мою» Даму встречали, я видела, как она с улыбкой подошла к девушке с табличкой «Dr. L.Minasyan».
Соседа тоже ждали, миловидная женщина выбежала к нему из толпы встречающих. Я видела, как она всплеснула руками и что-то удивленно спросила. Возможно: «Милый, ты летел или плыл? Почему такой мокрый и чем это от тебя так пахнет?!».
А может быть: «Ну что, опять?! Ты опять нажрался и приставал ко всем подряд? Подонок!».

Меня бы устроил второй вариант.
 
Мужик что-то отвечал, махал руками, грозил в пространство кулаком… Но потом, увидев меня, замолчал на полуслове, сгреб женщину в охапку и стал активно подталкивать ее к выходу.

Я же, как мне показалось, вполне успокоилась, пришла в себя и полностью переключилась на мысли о завтрашней конференции. В отеле яростно терла себя мочалкой, смывая несуществующие следы чужих лап на теле. Утром, свежая и сосредоточенная, отправилась в Университет Аль-Фараби.

В просторном холле получила объемную папку с материалами. В том числе красиво оформленный буклет с фотографиями докладчиков, описанием сферы научных интересов и темой выступления. Открыла.

С первой страницы на меня смотрело радостно улыбающееся лицо моего вчерашнего попутчика, навечно помещенного в анналы моей памяти под кодовым названием «заблевыш».
 
Здесь же он был представлен Модератором, к.т.н. Ахметовым Сергеем Саурыковичем. Хотела бы забыть, почистить оперативку, протереть влажной тряпочкой, но видимо наш совместный кармический путь еще не закончен.
 
«Ну, тебе конец!» - подумала я.
 
Когда товарищ Ахметов увидел мою физиономию в зале, все его массивное тело дернулось с сторону выхода. Но бежать было некуда. Я же использовала любую возможность, чтобы помаячить у него перед глазами. Мысли о мелком хулиганстве я отмела сразу, как недостойные высокого звания «российского ученого». А было бы неплохо на глазах у всех подойти, приобнять, нежно взять под руку и оттащить в уголок. Нет, меня опять стошнит...

Месть моя была вполне невинна, но очень действенна. Мужик страдал, ему было страшно. Его круглое сытое лицо белело и покрывалось испариной. Казалось, еще минута, и он провалится сквозь землю, вернее бетонные перекрытия храма науки.
Были и приятные моменты. В первый день работы конференции я увидела в зале знакомую фигуру. Это была та самая «моя дама», доктор Лаура Миносян. Московский коллега представил нас, и я поняла, почему вчера ее лицо показалось мне таким знакомым. Наверняка видела фотографии в научных публикациях. А может встречались на кафедре, или подобных мероприятиях.

Она оказалась прелестным человеком. На прощальном фуршете, который устроил университет для своих гостей, мы болтали, как старые знакомцы. Мне очень понравилось ее фраза про «Научный сундучок». Так она называла «кладовую» своих идей, мыслей, гипотез, многие из которых становятся актуальными годы спустя, и могут дать жизнь новому направлению в научной работе. Главное, добавила я от себя, чтобы «научный сундучок» не превратился в кладовку, склеп, хламовник или могильник мыслей. Но это уже зависит от человека.

Улетали одним рейсом. Я заполучила вожделенное место около туалета, коллега в середине салона.
 
Лаура мирно спала, я ее не беспокоила.

О том, что произошло три дня назад, я решила ей не рассказывать. Академические гены в моей крови подсказали, что эта история шокирует и ранит ее даже больше, чем меня. Это я, потомок тех некрасовских женщин, которые и коня подожгут, и избу на ходу остановят, а она из другой породы.

Впрочем, я понятия не имею, какая кровь пульсирует в венах этой утонченной дамы. А спросить? Нет, совершенно невозможно!