Лермонтов ранняя лирика 1830-1832 гг

"Десять русских поэтов". Сборник открывается стихотворениями Пушкина, продолжается - Лермонтова. У каждого поэта составителями выбрано примерно около 20 стихотворений. У Лермонтова - "Дума", "Смерть поэта", "Люблю Россию я, но странною любовью", "Любовь мертвеца", "Утес", "Три пальмы", "Тучки небесные, вечные странники..." Это из позднего. Из раннего - "Жалобы турка", "Монолог", "Нищий", "Русалка". Это - канон. "Ветка Палестины", "Тростник", "Валерик" тогда в канон не входили.

Но где истоки этого "из пламя и света рожденного слова" гениального поэта? Все мы помним хрестоматийное "Есть речи - значенье..." Человек непосвященный с удивлением откроет, что стихи эти имели более раннюю версию:

"Есть звуки - значенье ничтожно,
      И презрено гордой толпой -
Но их позабыть невозможно: -
      Как жизнь, они слиты с душой;
Как в гробе, зарыто былое
      На дне этих звуков святых;
И в мире поймут их лишь двое,
      И двое лишь вздрогнут от них!"

Строки эти звучат гораздо более интимно, чем окончательный вариант. Очевидно, изначально они имели отношение лишь к любовным переживаниям лирического героя, да и самого поэта, и лишь впоследствии Лермонтов попытался придать им иной, более обобщенный смысл. Русское общество и литературная критика требовала от литературы, даже и от поэзии выражения того, что является значимым для всего общества, человечества, а не только для одного человека. Лермонтов услышал это требование. И появился "храм", "молитва", "битва" - выход к людям, от одного - ко всем, от глубоко личного - к универсальному. Но как будто в финальном более совершенном варианте что-то важное утратили эти строки (Примечание 1).

В то же время сказать, что первоначальный их вариант остался лишь в ранних набросках поэта, было бы не совсем правильно; мотивы этого стихотворения явственно прозвучали в зрелой прозе Лермонтова - в романе "Герой нашего времени". Печорин пишет в своем "журнале" о своей встрече с Верой: "Тут между нами начался один из тех разговоров, которые на бумаге не имеют смысла, которых повторить нельзя и нельзя даже запомнить: значение звуков заменяет и дополняет значение слов, как в итальянской опере". 

Это - далеко не единственный пример верности поэта своим ранним исканиям - пример того, как постоянный, можно даже сказать, навязчивый мотив проходит в разное время через многие "пробные" стихотворения, пока не обретет своего законченного, наиболее совершенного, с точки зрения автора, выражения. Но в то же время в поэтическом творчестве Лермонтова немало такого, что было "найдено" однажды и навсегда. Таковы его стихотворения "Монолог", "Жалобы турка", "Ангел", "Чаша жизни", "Еврейская мелодия" ("Я видал иногда..."), "Нищий", "Русалка", "Тростник".

Именно в ранней лирике поэта немало образов архетипических, почерпнутых из глубины веков, из сокровищницы мировой культуры. Так, иконы итальянского живописца XIV века Фра Анжелико, исполненные в прозрачных, нежных тонах, навевают строки лермонтовского "Ангела". А "говорящий" взгляд Марии Магдалины Эль Греко (XVII в.), весь образ кающейся грешницы накладывается на стихотворение "Покаяние", где падшая женщина приходит на исповедь. Но юный поэт по-своему трактует эту хрестоматийную ситуацию: грешница хочет поведать священнику повесть своей жизни, но, вероятно, считая себя жертвой социального зла, или же по гордости характера, в то же время ропщет на свою судьбу, и покаяния не происходит. Богоборческая трактовка, типичная для романтической поэзии.

Любопытно, что не только человек без специального филологического или же искусствоведческого образования, подобный автору статьи, но и признанный литературовед и искусствовед Петр Перцов в свое время признавал, что Лермонтов (наряду с Гоголем) был для него ключом к постижению итальянской и испанской живописи эпохи ренессанса и барокко. Действительно, даже далекий от живописи человек, наверное, станет всматриваться в полотно... французского художника Никола Пуссена "Пастухи в Аркадии" (XVII в.) под влиянием этих "кладбищенских" строк Лермонтова:

"Вчера до самой ночи просидел
Я на кладбище, всё смотрел, смотрел
Вокруг себя; — полстертые слова
Я разбирал..."   

Но почему-то из сотен стихотворений поэта 1830-32 гг. именно "Тростник" - эта баллада с фольклорными интонациями - заставила когда-то замереть перед прочитанным - как перед чудом из редчайших чудес. Возможно, она навеяна Гоголем, его "Вечерами на хуторе..." - там тоже была злая мачеха и погубленная ею падчерица. А Лермонтов уже по наитию добавил к этому байронические мотивы - сына мачехи, негодяя, который безуспешно домогается любви девушки. Стихотворение написано в 1832 году, а гоголевские "Вечера..." вышли в 1831; так что хронологически это возможно.

"И был сынок любимец
У мачехи моей,
Обманывал красавиц,
Пугал честных людей.
<...>
Моей любви просил он, —
Любить я не могла,
И деньги мне дарил он, —
Я денег не брала;
Несчастную сгубил он,
Ударив в грудь ножом,
И здесь мой труп зарыл он
На берегу крутом;

И над моей могилой
Взошел тростник большой,
И в нем живут печали
Души моей младой...»

Удивительный тон - какая сила самых простых слов, какой неповторимый отпечаток личности восемнадцатилетнего автора, способного уже зрелым взглядом смотреть в самые бездны жизни (Примечание 2).

Многие исследователи - Б. Эйхенбаум, Л. Гроссман, Л. Гинзбург, Н. Бродский, В. Вацуро - посвятили немало времени выяснению различных литературных либо фольклорных источников образов лермонтовской лирики, отражению в ней модных в то время философских течений, раскрыли перед нами невероятно широкий круг чтения юного Лермонтова. Но все это никак не объясняло той особой магии, той, не побоюсь этого выражения, силы гипноза, которую имеет его слово. А не в том ли эта сила, что, стараясь расслышать в звучании тростника мольбу загубленной девушки, поэт вкладывал в стихи глубину своего личного страдания?   

Лермонтов рано потерял мать (в три года), и в дальнейшем конфликт между самыми близкими людьми (бабушкой и отцом) тяжело переживался подростком, затем юношей-поэтом, рождая чувство одиночества, непонятости, горечи. Раздоры, среди которых проходили отроческие годы Лермонтова, более полно, нежели в лирике, отразились в ранних драмах поэта - "Люди и страсти", "Странный человек" - драмах, которые при жизни Лермонтова не ставились на сцене и не публиковались - он, по понятным причинам, даже не стремился к этому. К тому же, не только конфликты личного характера омрачали детские годы поэта, но и злоупотребления крепостничества, многим из которых он, судя по всему, был свидетелем - и неравнодушным свидетелем. (Не один исследователь прошлого описывал, как Лермонтов бросался с кулаками или с чем-то, что попадало под руку, на обидчика, когда кого-либо из крестьян вели наказывать.) Тяжелейшие случаи крепостного произвола описаны в драме "Странный человек"; описаны юным автором с отчаянием и яростью, кажется, не имеющими прецедента в других произведениях русской литературы.

Таким образом, совсем обходить молчанием в известной степени неблагоприятную атмосферу, в которой прошло детство поэта, было бы неправильно - без этого слишком многого нельзя понять не только в Лермонтове-человеке, но и в Лермонтове-поэте. И в то же время автору претит та грубая откровенность, с которой готовы говорить сегодня о его семейной обстановке некоторые филологи, публицисты, психологи. Есть в тоне и содержании их писаний нечто такое, что не принимает во внимание значение творческого потенциала Лермонтова для преодоления тяжелых человеческих переживаний и внутренних конфликтов, равно как саму гордую натуру поэта. Стихи юноши-Лермонтова на смерть отца (а Юрий Петрович Лермонтов умер, когда ему было 17) как будто дают ответ всем подобным попыткам под прикрытием сострадания рассматривать будто под микроскопом, "препарировать" чужую душу:

"Ужасная судьба отца и сына
Жить розно и в разлуке умереть.
 <...>
Но ты простишь мне! Я ль виновен в том,
Что люди угасить в душе моей хотели
Огонь божественный, от самой колыбели
Горевший в ней, оправданный творцом?
<...>
Н е  м н е  с у д и т ь, в и н о в е н  т ы  и л ь  н е т, –
Ты светом осужден. Но что такое свет?
Толпа людей, то злых, то благосклонных..."

Интуитивная, страстная и ищущая натура поэта, его обращенность к предельным метафизическим вопросам не могут быть полностью изъяснены из одних лишь обстоятельств быта. И прежде всего самый гениальный дар Лермонтова увлекал его на путь  п о з н а н и я  и с т и н ы. 

"Когда б в покорности незнанья
Нас жить создатель осудил,
Неисполнимые желанья
Он в нашу душу б не вложил,
Он не позволил бы стремиться
К тому, что не должно свершиться,
Он не позволил бы искать
В себе и в мире совершенства..."

Однако истина может быть горькой; и склонный к сосредоточенным раздумьям, меланхолии поэт описывает такие состояния, ставшие для него обычными:

"Есть время — леденеет быстрый ум;
Есть сумерки души, когда предмет
Желаний мрачен: усыпленье дум;
Меж радостью и горем полусвет;
Душа сама собою стеснена...
<...>
Я к состоянью этому привык..."

Конечно же, юноша 16-17 лет, предающийся поэзии, может и преувеличивать серьезность и глубину постигающих его несчастий, но все же умение прямо смотреть в лицо горьким истинам сложилось у Лермонтова именно тогда. Это умение проявит себя в полной мере в поздней лирике поэта и его зрелой прозе - в "Валерике", в "Завещании", во взгляде на типичного для эпохи молодого человека в "Герое нашего времени" (Примечание 3).   

Поздние и ранние стихотворения существенно различны по языку: для поздних более характерна экономичность языковых средств, уверенная краткость, мужественность и сила тона. Но и в тех, и в других Лермонтов остается поэтом, "чувство которого опускается до самого дна". Так, читая и переводя Байрона, пробуя написать стихотворение или поэму по мотивам великого английского романтика, Лермонтов непременно стремился копнуть глубже, чем его предшественник, перед ним открывались пропасти, в которые не довелось заглянуть Байрону (Примечание 4).

Вот фрагмент байроновского "Darkness" в лермонтовском переводе: "И змеи ползая увивались между толпы, шипели, но не уязвляли — их убивали на съеденье люди; и война, уснувшая на миг, с новой силой возобновилась; пища покупалась кровью, и каждый печально и одиноко сидел, насыщаясь в темноте; не оставалось любви; вся земля имела одну мысль — это смерть близкая и бесславная; судороги голода завладели утробами, люди умирали, и мясо и кости их непогребенные валялись; тощие были съедены тощими, псы нападали даже на своих хозяев, все кроме одного, и он был верен его трупу и отгонял с лаем птиц и зверей и людей голодных, пока голод не изнурял или новый труп не привлекал их алчность; он сам не искал пищи, но с жалобным и протяжным воем и с пронзительным лаем лизал руку, не отвечавшую его ласке, — и умер".   

И Лермонтов пишет "в ответ" "Ночь I", "Ночь II" и не просто рисует ужасающие картины, но ставит страшные, "невозможные" вопросы, которые не приходили на ум Байрону:

"Единый смертный видел, что не дай бог
Созданию живому видеть...
И вот он поднял костяные руки —
И в каждой он держал по человеку,
Дрожащему — и мне они знакомы были —
И кинул взор на них я — и заплакал!..
<...>
Вот двое. — Ты их знаешь — ты любил их…
Один из них погибнет. — Позволяю
Определить неизбежимой жребий...
И ты умрешь, и в вечности погибнешь —
И их нигде, нигде вторично не увидишь —
<...>
Решись, несчастный!..»
"Тут невольный трепет
По мне мгновенно начал разливаться,
И зубы, крепко застучав, мешали
Словам жестоким вырваться из груди;

И наконец, преодолев свой ужас,
К скелету я воскликнул: «Оба, оба!.."

Что это? Болезненные игры воображения или настоящие записанные по пробуждении по памяти сны поэта? Та самая "безотрадная, жаждущая горя фантазия", по выражению Белинского, или... предвидение? Ведь человечество столкнется со своего рода "концом света", со страшными катаклизмами - в XX веке. И, к примеру, фильм о нацизме Алана Пакулы "Выбор Софи", где человек поставлен перед нечеловеческим выбором - мать между двумя ее детьми - "напомнит" тем из нас, кто хорошо знает Лермонтова, юношеские "безумные видения" поэта. 



Так что же было отрадой юноши-поэта, страдающего от личных разногласий самых близких ему людей, от уродств крепостнического быта, наконец, от собственных внутренних противоречий ("лишь в человеке встретиться могло священное с порочным")? Поэзия. Любовь.

Самые известные любовные циклы Лермонтова - Сушковский и Ивановский - принадлежат именно его ранней лирике. Из ивановского цикла большинству из нас известно "Я не унижусь пред тобою..." (Примечание 5).

"Я не унижусь пред тобою;
Ни твой привет, ни твой укор
Не властны над моей душою.
Знай: мы чужие с этих пор.
<...>
Отныне стану наслаждаться
И в страсти стану клясться всем;
Со всеми буду я смеяться,
А плакать не хочу ни с кем;
Начну обманывать безбожно,
Чтоб не любить, как я любил..."

Но мало кто из нас задумывается, что это стихотворение является последним, обращенным к возлюбленной, манифестацией разрыва с ней. Оно - финал драматичной "вертеровской" истории любви юного Лермонтова, который в итоге ее чувствует себя перевоплотившимся в холодного циничного светского молодого человека; и этот молодой человек начнет отныне "обманывать безбожно", "в страсти клясться всем", чтобы не любить искренно, "как он любил".

Наталье Ивановой посвящены десятки стихотворений 1831-32 гг., открывающие перед читателем вихрь сильных и самых разных чувств, уносящий юного поэта. И думается, что с особой остротой любовные драмы ранней юности переживает человек, который не имеет противовеса в своей семье, которого не отвлечет от его страсти всего лишь суета многочисленных домашних, повседневные дела, совершающиеся вокруг него.   

История Лермонтова с Натальей Ивановой была несомненно "вертеровской". К этому периоду относятся упоминания в письмах о Руссо и о Гете: поэт писал знакомым, что Руссо разочаровал его, он ждал от него больше познания человеческой природы, познания истины, в то время как у Гете в "Страданиях молодого Вертера" "человек более человек". В стихотворной тетради Лермонтова же тем временем появляется следующее:

"Есть место: близ тропы глухой,
В лесу пустынном средь поляны,
Где вьются вечером туманы,
Осеребренные луной...

Мой друг! ты знаешь ту поляну;
Там труп мой хладный ты зарой,
Когда дышать я перестану!"

Едва ли поэта на самом деле посещали мысли о самоубийстве. Ведь у него, как когда-то у Гете, было средство, которого не имел в своем распоряжении несчастный Вертер, - Лермонтов доверял свои чувства бумаге.

И все-таки поразительно, как в современном мире каждый стремится сделать акцент прежде всего на каком-нибудь жестком, остром, болезненном мотиве! В сочетании с фрагментарностью мышления современного человека это ведет к созданию искусственно затемняемого образа разбираемого поэта или явления. Уважаемый автором филолог Игорь Волгин, комментируя стихотворение Лермонтова "Я не унижусь пред тобою...", активно настаивал на той горечи, которую оно выражает, на тех "претензиях", которые предъявляет поэт к своей возлюбленной. В стихотворении есть строки, где Лермонтов вопрошает себя, не отнимал ли он у вдохновенья "те мгновенья", что "протекли у ног" любимой. "А  ч е м  ты заменила их?" - цитировал Игорь Волгин с ударением на "чем", подчеркивая интонацию своего рода "допроса". Видимо, Игорь Леонидович давно не перечитывал всего цикла, ведь в действительности чувства Лермонтова к Наталье Ивановой, выраженные в стихах, на редкость многокрасочны:

"Ты не коварна, как змея,
Лишь часто новым впечатленьям,
Душа вверяется твоя,
Она увлечена мгновеньем.
Ей милы многие,
Вполне - еще никто..." 

Так пишет поэт о своей возлюбленной, уже подозревая ее в "измене", так понимает ее истинную натуру. Страсть, горечь, нежность и лиризм всегда переплетались в стихах Лермонтова, обращенных к этой девушке, не вытесняя друг друга:

"О нет! я б не решился проклянуть! —
Все для меня в тебе святое:
Волшебные глаза, и эта грудь,
Где бьется сердце молодое".

При этом отношения поэта с его возлюбленной имеют все приметы не только восхищения внешней красотой избранницы, чувственного влечения, но и диалога двух душ:

"Мои неясные мечты
Я выразить хотел стихами,
Чтобы, прочтя сии листы,
Меня бы примирила ты
С людьми и с буйными страстями;

Но взор спокойный, чистый твой
В меня вперился изумленный,
Ты покачала головой,
Сказав, что болен разум мой,
Желаньем вздорным ослепленный.

Я, веруя твоим словам,
Глубоко в сердце погрузился,
Однако же нашел я там,
Что ум мой не по пустякам
К чему-то тайному стремился..."

Эти строки перекликаются со стихотворением "Когда б в покорности незнанья...", фрагмент которого процитирован выше. Некоторые лермонтоведы в прошлом трактовали их таким образом, что девушка "его не понимает". Нет; она как раз понимает, и сам поэт сознает, что он понят. В них - сущностное различие между мужчиной и женщиной, как его на сегодняшний день видят философы, психологи. Мужчины (уж, во всяком случае, склада Лермонтова) более устремлены ввысь - в жизнь общественную, к наукам, к искусствам, порой к "неразрешимым вопросам". А женщины содержат в себе более земного начала, они - здравый смысл, уют, тихая гавань.



Говоря об устремленности Лермонтова в жизнь общественную, следует признать, что он не принадлежит к числу людей рано политизированных, как декабристы, Белинский, Герцен или Огарев. Собственная концепция развития России стала вызревать у поэта ближе к 25 годам во многом вследствии сближения с некоторыми из славянофилов (знакомство с Самариным, высоко ценившим Лермонтова), и мы не знаем точно, каким образом она бы оформилась, если бы Лермонтову довелось прожить дольше. Но чувство любви к родине - то безотчетное, но сильное, возникающее в человеке прежде всяких политических убеждений - жило в поэте с детства, и патриотическими мотивами пронизаны уже его юношеские поэмы и прозаические наброски (Примечание 6).

Потому-то так естественно возникает интерес Лермонтова к древней истории Руси - не ко временам Ивана Грозного (в эту эпоху происходит действие уже зрелой поэмы "Песня про купца Калашникова"), а к более ранним, менее полно освещенным в исторических источниках и овеянным поэзией временам новгородской вольности до Рюрика - в поэме "Последний сын вольности". Тогда же зародился другой замысел Лермонтова из истории Древней Руси - уже из времен татаро-монгольского ига, замысел поэмы о Мстиславе Черном. Мстислав - историческое лицо, один из русских князей, по преданию получивший прозвище Черный от своей задумчивости; он вместе со своим братом Всеволодом до последней возможности оборонял Владимир в 1238 г. (Примечание 7).

Жаль, что этот замысел не осуществился; слишком многое заставляет думать, что поэтика этих отдаленных эпох была доступна Лермонтову как мало кому другому. Поэт был ближе к природе, чем большинство его современников, к Богу, как сказал бы религиозный человек; то непосредственное ощущение природных сил - солнца, ветра, земли - которое было свойственно нашим далеким предкам и которое неуклонно утрачивалось с развитием цивилизации, было Лермонтову сродни.

Из "Последнего сына вольности":

"И долго, долго не видать
Им милых ближних... но они
Простились с озером родным,
Чтоб не промчалися их дни
Под самовластием чужим,
Чтоб не склоняться вечно в прах,
Чтоб тени предков, из земли
Восстав, с упреком на устах,
Тревожить сон их не пришли!..
О! если б только Чернобог
Удару мщения помог!.."

"И песня громко раздалась.
Прерывисто она неслась,
Как битвы отдаленный гул.
Поток, вблизи холма катясь,
Срывая мох с камней и пней,
Согласовал свой ропот с ней,
И даже призраки бойцов,
Склонясь из дымных облаков,
Внимали с высоты порой
Сей песни дикой и простой!"

Это написано поэтом, который "верит" в существование "теней предков", и Чернобога (в данном контексте - бога мщения), и "призраков бойцов", которые поддерживают сородичей, наблюдая за происходящим "из дымных облаков"; и союза природы с восставшими за "честь и вольность" воинами, ведь даже водный поток "согласовал свой ропот" с их боевой песней. 

Вместе с тем взрослеющий поэт мог опираться в постижении минувших эпох, кроме своей обостренной восприимчивости, сверхразвитой интуиции, еще и на возрастающее знание и понимание глубинного смысла ключевых для истории нашего государства событий. Лермонтов был знаком с "Историей государства Российского" Карамзина, к тому же на его интересы оказывал влияние его близкий друг С. Раевский - образованный чиновник, знаток и собиратель русского фольклора.

Естественное движение творчества Лермонтова было прервано поступлением в юнкерскую школу, и режим закрытого военного учебного учреждения налагал многочисленные ограничения на занятия поэзией. Кроме того, в военной школе поэт оказался в совсем иной атмосфере, чем в Благородном пансионе или же Московском университете; среди товарищей, по воспоминаниям современника, царил дух "лихости, разгула", в моде было гусарство. И все это было по вкусу Лермонтову, который слыл "добрым малым" и был заводилой юнкерских забав. Тем не менее, и там поэт продолжал писать: по вечерам и даже по ночам, оставив веселые компании, он забирался в самый дальний класс и, заперев дверь на крючок, писал - но уже другое и по-другому (роман "Вадим", описывавший сцены из пугачевского бунта). Это было время перелома - в творчестве, в характере, в судьбе.

От неосуществленного замысла поэмы Лермонтова о Мстиславе Черном остался прекрасный поэтический отрывок:

"Три ночи я провел без сна — в тоске,
В молитве, на коленах, — степь и небо
Мне были храмом, алтарем — курган;
<...>
О боже! как? — одна, одна слеза
Была плодом ужасных трех ночей?

Нет, эта адская слеза, конечно,
Последняя, не то три ночи б я
Ее не дожидался.
<...>
Свой замысел пускай я не свершу,
Но он велик — и этого довольно".

Последние два стиха этого отрывка (и не только они) звучат сегодня как имеющие отношение к самому поэту в большей степени, чем к герою его ненаписанной поэмы. Автор относится к тем людям, кто полагает, что замысла своего Лермонтов в полной мере не свершил - просто не мог свершить за неполные 27 лет своей жизни. Но в то же время как много он оставил нам!.. И, если признанные шедевры его поздней лирики известны каждому, то ранние стихотворения по сей день читаются гораздо меньшим количеством даже по-настоящему увлеченных литературой людей. А между тем как прав Достоевский, сказавший: «Какое дарование!.. Все его стихи — словно нежная чудесная музыка… А какой запас творческих образов, мыслей, удивительных даже для мудреца!..»

Писателю вторит выдающийся советский лермонтовед И. Андроников: "Страницы его юношеских тетрадей напоминают стихотворный дневник, полный размышлений о жизни и смерти, о вечности, о добре и зле, о смысле бытия, о любви, о будущем и о прошлом..." Кроме того, Андроников убежден: "Как всякий настоящий, а тем более великий поэт, Лермонтов исповедался в своей поэзии, и, перелистывая томики его сочинений, мы можем прочесть историю его души и понять его как поэта и человека".

И автору статьи лишь после прочтения ранней лирики и поэм по-настоящему открылась  л е р м о н т о в с к а я  т а й н а.





Примечание 1. Приводим последние две строфы стихотворения "Есть речи - значенье...":

"Но в храме, средь боя
И где я ни буду,
Услышав, его я
Узнаю повсюду.

Не кончив молитвы,
На звук тот отвечу,
И брошусь из битвы
Ему я навстречу".

Примечание 2. "Тростник" - единственное стихотворение ранней лирики Лермонтова, которое вошло в фольклор. Прочитать об этом подробнее можно в статье "Произведения Лермонтова в народно-поэтическом обиходе":

http://proza.ru/2024/04/01/1905

Примечание 3. Вопреки распространенному ныне мнению, что Печорин являет собой прежде всего (или исключительно) определенным образом преломленное альтер-эго самого Лермонтова, автор статьи склонен согласиться с определенной типичностью этого образа. Эгоцентризм, "холод тайный", "печоринские" истории с женщинами - все это было характерно для некоторых молодых людей из близкого окружения поэта - Столыпина, Трубецкого, Гагарина, возможно, Льва Пушкина. 

Примечание 4. Ф. Ницше писал о поэтах в своем знаменитом сочинении "Так говорил Заратустра" (1883): "Я устал от поэтов, древних и новых: поверхностны для меня они все и мелководны. Они недостаточно вдумались в глубину; потому и не опускалось чувство их до самого дна. Немного похоти и немного скуки – таковы еще лучшие мысли их. Дуновением и бегом призраков кажутся мне все звуки их арф; что знали они до сих пор о зное душевном, рождающем звуки! Они для меня недостаточно опрятны: все они мутят свою воду, чтобы глубокой казалась она..." Автор статьи находит, что его выражения могут быть употреблены в разговоре о лермонтовской поэзии для определения ее сущностных черт. 

Примечание 5. Сушковский цикл - цикл любовных стихотворений, посвященных Екатерине Сушковой. К нему относятся стихотворения "Нищий", "Благодарю", "К Сушковой" и др.

Примечание 6. Приводим отрывок из прозаического наброска "Панорама Москвы": "Москва не есть обыкновенный большой город, каких тысяча; Москва не безмолвная громада камней холодных, составленных в симметрическом порядке… нет! у нее есть своя душа, своя жизнь. Как в древнем римском кладбище, каждый ее камень хранит надпись, начертанную временем и роком, надпись, для толпы непонятную, но богатую, обильную мыслями, чувством и вдохновением для ученого, патриота и поэта!.. Как у океана, у нее есть свой язык, язык сильный, звучный, святой, молитвенный!.."

Примечание 7. Окончательное освобождение Руси от власти монголо-татар состоялось лишь после 1480 г. - знаменитого стояния на реке Угре.





Источники и литература:

Андроников И. Лермонтов. Исследования и находки. 1968.
Байрон Д. Г. Избранное. 2013. 
Белинский В. Стихотворения М. Лермонтова. 1840.
Лермонтов М. Собрание сочинений в 4 томах. Т. 1. Стихотворения. Издательство Пушкинского дома. 2014.
Лермонтов М. Собрание сочинений в 4 томах. Т. 2. Поэмы. Издательство Пушкинского дома. 2014.
Лермонтов М. Собрание сочинений в 4 томах. Т. 3. Драмы. Издательство Пушкинского дома. 2014.
Лермонтов М. Собрание сочинений в 4 томах. Т. 4. Проза. Письма. Издательство Пушкинского дома. 2014.
Ницше Ф. Так говорил Заратустра. 2021.
Перцов П. Литературные афоризмы. 1994.
Родин А. Каинова печать. 1991.
Щеголев П. Книга о Лермонтове. 1929.


Тем, кому чтение данного эссе доставило хотя бы несколько приятных минут, автор осмеливается рекомендовать другую свою статью о творчестве поэта "Дневник лермонтовских чтений", представляющую собой экспериментальный жанр.

http://proza.ru/2024/03/13/1041

Именно "Дневник..." послужил изначально источником некоторых идей, впоследствии заимствованных для данного эссе и развитых в нем.