Vera Italiana

 
        Мается бедная Иечка, не зная, куда время девать. С одной стороны, бежит оно быстро и всё туда, туда. С другой стороны, она находится в периоде полной жизненной, ото всего вольной, беззаботной  свободы.  Думала, думала, и-таки надумала: не пойти ли поучиться итальянскому языку? Почему итальянскому, спросите вы? На это есть масса причин: во-первых, ещё один язык в достаточно богатом  языковом арсенале будет льстить её самолюбию.  Во-вторых, зная французский, – это дело, как пишут  умные книги, полугода-года, хотя никто никуда не спешит.  Потом последует двухразовая трёхчасовая недельная занятость. А главное -- выход в люди, да ещё в исключительном  окружении молодёжи, да ещё в самом центре культурной столицы. Она хоть будет видеть,  как кипит жизнь, и что происходит в любимом, некогда своём, городе.  А наиглавнейшее  -- это, конечно, возможность износить  безнадёжно-дремлющие-на-полках-шкафа многочисленные, приобретавшиеся годами, вещи. А тут  разнообразие надо соблюдать -  ноблэс, как известно, оближ.*
 
        Начались курсы. В группе одни молодые девчонки,  плюс неведомо как забредший паренёк, мечтающие свалить из этой прекрасной страны в ужасную, дикую Италию. Не понимают своего счастья, глупые! Когда Иечка первый раз пришла на занятие, на ней был красивый чёрный свитер с белой окантовкой и чёрные брючки,  очень идущие к седой модной стрижке.  Видимо, у неё был такой важно-внушительный вид, что перед ней мгновенно молча  расступилась куча молодых девушек, заполнивших узкий коридор.  А администратор, тоже юная особа, отвечая на невинный Иечкин вопрос, залилась густой краской.
 
        К такой реакции на себя Ия уже привыкла. Как-то случилось ей, будучи в Москве, ехать рано утром  в  замкадовском автобусе в шикарной норковой шубке и такой же шляпке на фоне глубоко-рабочего класса. Зайдя в переднюю дверь, как было положено, и, не будучи в состоянии справиться с турникетом и недавно введённым способом оплаты, она в растерянности стояла, глядя на пассажиров битком набитого автобуса в надежде получить  помощь. Они же, успешно перешагнув оказавшееся для Ии непреодолимым  препятствие, бросали  на неё презрительно-довольные  взгляды  и с нескрываемым интересом взирали  на её мучения. Внезапно в притихшем автобусе   Ия услышала  мужской голос: «Вот и члены московского правительства не знают, как с ним обращаться».  Услышав такое, Иечка напыжилась, облечённая высокими полномочиями, и с сознанием  возложенной на неё важности,   продолжила  недолгий путь. 
      На этом всё не кончилось. Иечка направлялась в Третьяковскую галерею. Было совсем-раннее утро, и она оказалась одной из первых посетителей. Купив билет, она  разделась и прошла в первый зал, где висели картины Перова. В центре зала стоял вместительный круглый диван с удобными сидениями, на котором расположились, судя по всему, старшие школьники в ожидании экскурсовода. Завидев Иечку, они дружно, не сговариваясь, поднялись со своих мест и уважительно  устремили взоры на шедшую-горделивой-походкой Ию. Она же, чтобы не утратить с-утра-охватившего её чувства собственной значимости, пускаясь в объяснения, что она, мол, не экскурсовод,  снисходительно-величественно, как бы  разрешительно,  махнула им рукой, мол, сидите, сидите, и в той же тональности, с высоко поднятой головой,  горделиво  прошагала мимо.
    
       Годы улетают, но мы по-прежнему молоды, и всё, происшедшее с нами, кажется спрессованным, укладывающимся в очень узкие временные рамки, и всё, что мы вспоминаем, начинается словами: «Вот недавно, в 1970 году…» Или что-то в этом духе.  А тут идёт Иечка по Большой Конюшенной, убивая оставшиеся в запасе несколько минут до начала занятий итальянским языком. Идёт неспешно по уютной улице с бульваром, разглядывая архитектуру домов на противоположной стороне. Вот Театр Эстрады, где много лет работал Аркадий Райкин,  а вот знаменитая Пышечная, которой почти семьдесят лет, но которая столько лет была и остаётся привлекательной для ленинградцев и приезжих, что заняла место в «Красной книге» памятных адресов города. На углу -- величественный ДЛТ в роскошном стиле модерн, первый универмаг, невероятно популярный в советское время, где частенько «выбрасывали» дефицит. Иечка вспоминает канун семидесятого года, когда они с мужем вместо новогоднего застолья устремились в ДЛТ, где с девяти вечера была объявлена продажа по низким ценам невероятно-популярной шапки из песцовых хвостов. Они были там не одиноки: навалившаяся на прилавок  толпа расхватывала шапки по семи рублёв за штуку. Давали не больше одной в руки. Взъерошенный муж оглядывал толпу в поисках Иечки, которой удалось, наконец,  пробраться к прилавку и купить две шапки. Эти уродины сидели как гриб на головах почти всех ленинградок или  были их заветной мечтой.  В начале 21 века в универмаге прошла гигантская реконструкция, и теперь величественный красавец уныло-горделиво возвышается над городом: там пустынно, ибо это магазин роскоши, до которой большинству жителей  дела нет.
         
         Идёт Иечка, любуется, предаётся множественным воспоминаниям…     Тут из одного из миллиона «жрательных мест» весёлой гурьбой вываливается молодёжь. Провинциальная, слышно по выговору. Хотя теперь вся молодёжь говорит с немыслимо-провинциальным акцентом, чуждым уху пусть не коренной, но укоренившейся петербурженки.  Ребятам лет по семнадцати. Одна из них, видимо, лучше осведомлённая о достопримечательностях города, указывает на знаменитую Пышечную. Интересно, через сто лет она будет так же знаменита, как Литературное кафе, связанное с уходом Пушкина?  Хотя новое время пушкиных не обещает… Да, так вот, она, указуя на длинную очередь, выстроившуюся на улице, говорит: «Ну, это Пышечная, которая была там  ещё в старое время».  Прозвучавшее «старое время» оглушило Иечку больше, чем осознание собственного возраста. Значит, она - это «старое время». Вот-те раз. А ей всё кажется, что она молода, хороша и легко порхает по Невскому, запруженному безликими серыми массами в натянутых на нос вязаных шапках,  бесформенных надутых куртках, шагающими в громоздких ботинках и сочно матерящимися через слово. Она  только удивляется, почему мужчины больше не останавливают на ней взгляд и не просят телефончик.
       
         И только её старшие товарищи - Дом книги, мимо которого она пробегает,  да Казанский собор,  ценящие  ум и красоту, -  всё так же любовно-приободряюще на неё взирают, мол, ты, как и мы, с возрастом делаешься краше. И мудрее. Что, пожалуй, долговечнее внешней красоты…

     * Noblesse oblige (фр.) - Положение обязывет