Роза

РОЗА
   Так  они   и  шли.  Дни.  Вставали  утром  и  пропадали  ночью.  Мозг   покрывался  плесенью.  Она  зародилась  ночью,  когда  меня  не  было  в  этом  мире.  Тело   было,   и   сам  мозг   тоже   лежал   на   подушке,  а  меня  не  было.   Наверное,   гулял  по  Млечному   пути,   холодно   там,  но  красиво.   Звезды,   как   листья,   устилающие  лесную  дорогу  в   конце  осени.  По   ним   мягко  шуршится  босиком.  Хочется,  очень  хочется.  А   кому  не   хочется?  Сесть  на   край,   свесить  ноги  и  посмотреть  вниз,   в  эту   черную   бездну.   Но  почему  черную?   Потому что  так  нам  говорят.  А  вы  не  верьте  тому,  что  говорят,  никто  там  никогда  еще  не  был. Может,  она   полна   теплого  света  и   бабочка  на  цветке.  Душа   наша  -  бездна.  Может,  в  ту  ночь  я   и  искал,   где  в  ней  свет.  Не  в  первый   раз,   так   бывало   и   раньше,   причин   для   этого   множество.  Но  я   сам   находил  дрова,  брал  спички  и  разжигал  костер.  Так   бы  и  сейчас,  только   валежник  в  дальнем  лесу  и  не   могу  найти  компас.   На  могиле  памяти   сидит  черный  ворон,  но  вот  он   взлетает   и  становится  белым.
   Анна  живет  за  стенкой,  в   соседней  квартире,  я  знаю,  что  ей   сейчас  плохо.  Смотрю  в  стену   и   вижу,  как  она   сидит   за   пианино,  как    вытирает  раскрытой  ладошкой  слезы,   после  каждой  одинокой  ноты,  отпущенной  в   пространство.  За   неделю   она   узнала   их   пять  штук.  Небогато,  но  не  неожиданно.  Я  догадался,   что  так  оно  и  будет  уже  в  тот  день,   когда  четыре  сильно  вспотевших  мужика  безжалостно   волокли   «Красный  Октябрь»  на   наш   этаж.  Его  бы   поаккуратней,   у  него  и  так-то  жизнь  не  сахар,   не  меньше  двадцати  мальчиков   и  девочек   терзали  его   пожелтевшие   клавиши,  убивая   мечты  родителей  о  явлении  миру  нового  музыкального гения. Но  мужикам  наплевать  на  гениев,  не  слышали  и  не  знают,  знают,  что  по  сто  рублей  за  этаж  на  каждого,  а  музыка  у  них  в   ушах   у  всех  одна,  стон  разрывающего  грудную  клетку  сердца.  Музыка - она   есть,   везде  и  всегда  есть, в   любом  из  нас  есть,   только   своя  у  каждого.  Я   как-то  спросил:
  -  Кем   станешь  Анна,  когда  вырастешь?
 Она   ответила,   не  задумываясь:
  -  Балериной!
  Ей   восемь  лет.  Мы  друзья.  С  прошлого  лета.   Она   сидела  на  скамейке  перед  подъездом   и  с  таким   удовольствием,   так  вкусно  ела   мороженое,   что  невольно  захотелось   улыбнуться   и  сесть  рядом.   Я  и  улыбнулся   и   сел.
   -  Тебя   как   зовут?
   -  Анна. 
   -  Ты  почему  одна   во   дворе?
   -  Мама   сказала,  чтобы   я  на  улице   доела  мороженное.
    -  Вкусно?   
     -  Да. Хочешь?  -  она  посмотрела  на  меня   большими,   на   пол-лица,   серыми  глазами   и,  как   другу  в  детском  саду,  протянула   руку  с   пломбиром.
    Моя  рука  потянулась   в   ответ,  но  вспомнил,   что  взрослый  я,   давно  взрослый.
    -  Спасибо,  Анна,   не   буду   портить  сладким   аппетит   перед   ужином.
 Мы  редко  встречались  с  ней  потом.  Почему-то  всегда  на  лестнице,  я  поднимаюсь,   а   она,  неизменно  счастливая,   бежит  вниз  иногда   одна,   иногда  с  матерью.   Успеваю:
    -  Здравствуй,  Анна!   
    -  Здравствуйте! 
    -  Как  дела? 
    -  Хорошо!  -  ответ  звучит  уже  со  следующего  пролета.
  Потом   захожу   в   пустую   квартиру,   и  в   ней  долго  светло.  А  сейчас  Анна  потеряла  счастье.  Рано,  Анна,  очень  рано.  Завтра   куплю  ей   розу.   Постучу  в   дверь   и  протяну,   может  улыбнется.  Глупости.  Какая  роза  девочке  в   восемь   лет?  Все  равно   куплю.  Себе,  как   будто  ей.
    В  магазине  нервно  разукрашенная  помадой,  с  давно  не  крашенными  волосами,  забросившая  себя  толстая  тетка.  Молчунья,  перебирает  гвоздики,  откладывает  парами,  для  похорон,  наверное.  Смотрю  на  нее,  она  поднимает  голову,  там,  где  должны  быть  глаза,  глубокие  провалы,  в  них  темно.   Совсем  случайная  женщина  среди  корзин  и  ваз  с  цветами.  Что-то  с  ней.  Может,  спросить?   Не  ответит.   Холодно  от нее  и  хочется  уйти.  Но  Анна  и  роза.  Выбираю  ярко-красную,  огнем  радости  жизни  горела  Анна,  когда  еще  не  было  в  их  квартире  инструмента.  Вышел  на  улицу,  там  солнце  никуда  не  делось,  и  тот  же   сентябрь,  а  в  магазине  мне  подумалось,  что  может  зима уже,  а  я  и  не  знаю.  И  роза  вдруг  вздохнула  и  запах  вырвался,  запах  розы.  Лифт  не  люблю,  его  и  нет  в  нашей  пятиэтажке,  поднимаюсь  пешком.  Дверь  номер  семь - моя,  поворачиваю  к  ней,   открывается  соседняя,  номер  восемь.
  -  Значит,  судьба!  Если  Анна,  отдам  розу,  бог  с  ней,  с  вазой,  в  которую  еще  утром  налил  холодной  воды. 
   Вышла  мама  Анны,  мы  здороваемся  всегда,  она  чуть  ниже  среднего  роста,  лица  ее  раньше  не  видел,  как-то  некогда  посмотреть.  Сейчас  посмотрел  и  теперь  точно  буду  знать,  что  это  мама  Анны,  только  глаза  у  Анны  все  равно  больше.
  -  Это  Вам  с  Анной,  -  протянул  я  розу. 
  -  Грустная  она.
  -  Знаю.  Поэтому.  Она  говорила,  что  хочет  стать  балериной.
  -  Танцы  до  замужества,  а  музыка  на  всю  жизнь. 
  -  А  мечта?
  -  Мечта!  -  вздохнула  женщина,  -  Сколько  этих  мечт  мы  за  жизнь  хороним.  И  ничего,  живем.  Я  вот  в  ее  возрасте мечтала… - она  не  договорила,  вдруг  что-то  поняла  про  себя,  но  сказать  об  этом  не  захотела. 
  -  Пойду,  поставлю  розу  Анне  на  стол,  - резко  повернулась  к  своей  квартире,  раскрыв  дверь,  опять  повернулась,  -  Вам  спасибо.
  Вечером  поймал  себя  на  ожидании  музыки  из-за  стены.  Юмор  это.  Не  музыки,  конечно,  следующей  ноты,  а  ее  все  не  было.  И  до  конца  вечера  не  было.  Обрадоваться?  Но  нет  ее,  радости.  Тревога.  Заболела  Анна?  Неделя  без  звука.  Вторая  пошла.  Гиппопотам,  большой  такой,  почти  со  слона,  начал  прыгать  на  небольшой  вроде  болячке  тревоги  и  расплющил  ее  до  таких  размеров,  что  впору  стучаться  в  соседнюю  дверь  с  расспросами.  Только  умерли  те  традиции.  Это  в  детстве,  в  поселке  нашем,  если  домой  далеко,  можно  зайти  в  любой  чужой  дом,   попросить  хлеба  и  снова  вперед  с  пацанами.  Сейчас  нет.  Сейчас  слово  «чужой»  другое,  тогда  было  мягкое,  сейчас  жесткое.
   Странный  сентябрь  в  этом  году.  Вторая  половина  пошла,  а  на  улице  все  еще  сухое  теплое  солнце,  словно  и  не  Урал,  а  средняя  полоса.  Вечер,  дверь на  балкон  открыта,  вышел.  Во  дворе  заливной  детский  шум на  игровой  площадке,  они  не  знают,   чувствуют,  что  это  последние  теплые  вечера  и  хотят  вобрать  в  себя  это  тепло  до  самой  весны.  Хотя  нет,  это  я  так  думаю,  а  дети,  они  вообще  ни  о  чем  не  думают,  просто  бегают  и  радуются,  просто.  Давно  заметил,  что  разные  мы.  Да  и  взрослые  тоже  разные.  Я  вот  думаю,  что  «Маленький  принц»  - плохо  написанная  сказка  для  детей,  а  раз  плохо,  она  им  не  интересна.  Но  однажды  кто-то  из  взрослых  решил,  что  сказка  эта  страшно  глубокая  и  полна  потаённого  смысла.  И  всеобщий  восторг  охватил  цивилизацию.  Она  интересная  штука  -  цивилизация,  легкая  она  на  подъем,  надо  ей  только  подсказать  -  вот  это  прекрасно,  а  вот  это  уродливо  и  она  будет  знать,  что  вот  это  прекрасно,  а  вот  это  уродливо. 
   А  справа,  по  тротуару  вприпрыжку  бежит  к  дому  Анна,  она  держит  в  руке  пуанты  за  ленты   и  вертит  их,  описывая  круг.  Она  сияет,  как  солнце,   которое  как  раз  сейчас  пронзило   уже  поредевшее  золото  березы.  Прекрасен  этот  мир!  Это  я  для  тех,  кто  еще  не  знает.
  -  Здравствуй,  Анна!
  -  Здравствуйте!  -  подняла  она  голову.
  -  Как  дела?
  -  Хорошо!  -  она  это  уже  с  крыльца.
  Возвращаюсь  в  комнату.  В  ней  светло.