Ставки

Здесь были строгие правила: не курить, не смотреть новости, отбой в 22:00. Вот, сейчас, ночью, я смотрел в потолок и разговаривал с соседями по палате. Один из них только что выбросил сигарету в окно и воздух был плотный, а дышать было тяжело, несмотря на открытую форточку и минус два за окном. Другая — девушка, лежащая напротив двери, вслух зачитывала нам, какие беды в мире произошли за минувшую неделю.
Врачи нас пытались оградить от ненужной и лишней информации, чтобы поддерживать моральное состояние на должном уровне, раз физическое поддерживать им не удавалось.
Ему — тридцать три; ей — двадцать один; оба выглядят младше своего возраста, а она так вообще девчушка. Жаль ее, конечно.
Я перебил: "Может, не надо? Не советуют же, еще свихнемся или что они там думают."
Теперь меня: "Не советуют — советуют, тоже мне дело, у нас словно мысли супер-позитивные... Не знаешь, сколько здесь проваляешься, пока не сдохнешь. Эти сволочи мне еще про цвет лица, да ладони втирают, отогнать мысли от внутренностей хотят, видишь ли, словно мы сами не знаем, что гнием изнутри... Суки!"
Он замолк и тишина резко свалилась нам на плечи тяжелым невидимым полотном. Даже старомодная музыка, что вечно бормотала этажом ниже заглохла. А может заложило уши. Не знаю. Когда правда высказывается вот так — резко, громко, прямо в лицо — весь мир на мгновенье замирает, становится беззвучным. Мы правда умирали. Конечно, каждый человек умирает, но мы умирали не так, как многие, не как мои родители, не как мой одноклассник, не как сосед сверху — их смерть была внезапной (автокатастрофа, передозировка, самоубийство), к ней не готовились, а мы были на испытательном сроке у смерти — знали, что осталось недолго, но сколько — загадка. Словно мы должны были заработать ее, эту самую смерть.
Приходили иногда к нему, но так и не понял, кто — то ли друзья, то ли действительно братья; ее тоже навещали и гораздо чаще, кого из ее близких я только не встречал: родители, бабка, бойфренд, подруги, даже учитель один заглянул. Издалека было видно, что если бы не ее болезнь, то и жизнь бы была путевой. А спрашивается, а чем сейчас не путевая? Пусть умирает, зато родные не обделяют вниманием, внешность вполне сносная, умница эдакая. Может, даже лучше, что она останется такой — молодой, красивой, любимой, кто знает, что уготовано ей было бы в будущем, а сейчас все как на ладонях, и то хорошо!
Мир двинулся. Стрелки начали бесконечный марафон сызнова — бегут куда-то, пыжатся, а все равно замкнуты в рамках, все равно возвращаются в начало, прям как люди. Мы поболтали ещё немного, да спать легли, все же отбой по расписанию.
На следующий день к ней снова пришли посетители, двое — парень и девушка. Первого уже видели, женишок ее, а со второй не знаком. Оказалось, что и моя соседка по палате до этого ее не видела, поэтому парень и привел ей показать свою новую невесту. Кажется, сначала это показалось шуткой или чем-то просто странным, но это оказалось правдой. И между строк читалось, хотя и не проговаривалось вслух: ты здесь навсегда, ты здесь живешь и умрешь, а мне что, не жить что ли? Я хотя бы честен перед тобой.
Они ушли, он пообещал еще прийти, а мир вокруг снова застыл.
Я давно заметил, что женщины, насколько бы близки ни были, все равно ненавидят друг друга, а если не близки, то подавно. Однако, сейчас она ненавидела только себя. Ненавидела за многие вещи: за то, что она слишком сильно любила и за то, что была неизлечимо больна. Этого, впрочем, достаточно, чтобы можно было назвать "многими вещами". Мы рождаемся, любим, умираем. Вот и все. Конечно, в промежутках между этими гигантами есть такие мелочи как государство, дом, работа, общество, политика, деньги, хобби, кровать, коридор, наполненный смесью аптечных запахов, отдаленная глухая музыка на первом этаже, фонарный столб за окном больницы, в свете которого видны снежинки и ещё многое, очень многое, но совокупность всего этого не будет стоить и кусочка тех трех черепах, на которых держится мир.
Последние два дня она громко кричала от боли, боли бесконечной, в этом и параллельном мирах, боли физической и моральной. Ее часто навещали врачи, давали обезболивающее, но по ее надрывным вздохам, жутким стонам, можно было понять, что ее боль не затмит ни одно болеутоляющее, хоть до последнего капилляра пропитай морфием.
В конечном итоге мы стали ложиться спать пораньше, читать новости меньше, сосед даже курить перестал в знак солидарности, у него-то желудок, а у нее — легкие. Посещение врачей участились, ее боли тоже, но ненадолго. Утром очень снежного, хотя и не очень холодного дня, по большей части, из-за отсутствия ветра, она не проснулась. Отоспится за последние бессонные ночи, а с ними в придачу за все прошлые и все будущие. Экс-бойфренд так и не пришел. Не удивительно. Наверняка, выйдя из душных коридоров больницы на свежий ноябрьский воздух, почувствовал облегчение, не нужно больше стягивать улыбку в гримасу отчаяния, ждать минуты икс, а после еще игрек времени ходить в трауре.
Спустя неделю в рядах страждущих, то есть, нас, было пополнение. Познакомились и снова стали ждать, кто следующим освободит свое место для новобранца. Ставлю на новичка, последние три ставки были выиграны. Уже традиция.