Неожиданное замужество

(1963 год)

    О эта тайна совпадений
    И предсказаний, и решений!

Скоро Новый год. За окном уже восемнадцатое декабря. Мне двадцать два с половиной года. Я уже давно живу одна за городом в дачном домике. Правда, по воле матери я могла жить «официально» только в одной маленькой пятиметровой комнатке, хоть печь и плита отапливали весь дом.

Сегодня в вечернюю смену наша бригада работала только до обеда. «Ну и ладно, — подумала я, — пораньше истоплю печь».

На вокзале посмотрела расписание: до электрички ещё полчаса. Когда я направилась в сторону зала ожидания, ко мне обратилась миловидная женщина лет около пятидесяти, ничем не отличающаяся от обычных прохожих:

— Миленькая, сейчас придёшь домой, затопишь печь, начнёшь читать книгу и задремлешь.

— Да будет вам, остановитесь, — спокойно отреагировала я. — Кто же в декабре не начнёт топить печь, вернувшись домой? — я усмехнулась.

— Да я не об этом, — вполголоса продолжала женщина. — Когда ты задремлешь с книгой в руках, то встрепенёшься от каких-то ударов по крыше дома. Выходи на крыльцо, не бойся, там увидишь своего знакомого. Сегодня он сделает тебе предложение. Твоё право — согласиться или нет. Но предупреждаю, что он будет относиться к тебе очень бережно только какое-то время. Хотя этот период счастья и даст тебе передышку.

— Ну я пошла. У меня электричка, — отмахнулась я.

— Ну что ж, — ответила незнакомка. — На прощанье я скажу тебе, что если ты решишься, то встречать Новый год поедешь со своим мужем в другой город. И потом ты будешь часто вспоминать серьбирьянку Марию. А вот в жизни берегись женщин с таким именем.

И, нырнув в новую волну входящих в зал ожидания пассажиров, она затерялась в толпе. Огоньки электрички уже приближались к платформе, и я ускорила шаг. В электричке я не раз ловила себя на мысли, что эта женщина кого-то напоминает мне и кажется старой знакомой. Я приехала домой, растопила печь и плиту и устроилась читать. Глаза сами стали закрываться.

— Ну уж нет, не засну, мало ли кто захочет мне что-либо навязать, — подумала я и… задремала.

Встрепенулась я действительно от ударов по крыше. Вышла на крыльцо и поняла, что ко мне пришёл приятель Анатолий, который часто навещал меня. Провела его в дом, угостила ужином, и он стал собираться на последнюю электричку. Проводила за калитку, немного постояла, помахала рукой и пошла в дом. Мелькнула мысль: «Ну вот, хоть в одном она не права, никакого предложения он мне не сделал».

Но войдя на кухню, я увидела на столе конверт. «Да когда же это он успел?» Вскрыв конверт, я прочитала его признание в любви, его предложение связать наши судьбы и что он готов ждать моего согласия сколько угодно. Я вздохнула, присела напротив открытой печки и, глядя на языки пламени, задумалась…

Я знала, что человек, навстречу которому я побежала бы в любую погоду и любое время суток, не сможет со мной быть никогда. И Анатолий знал об этом. Остаться одной без мужа я не хотела, потому что, вглядываясь в людей, которые окружали меня, анализируя их судьбы, прислушиваясь к законам природы, к законам той жизни, в которой живу, понимала, что одному человеку очень плохо, и Маяковский прав:

    Плохо человеку, когда он один,
    Горе одному, один не воин,
    Каждый дюжий ему — господин,
    И даже слабые, если двое…

«Кто не предаст тебя, Лида? — задала я себе вопрос. — Наверное, твои дети», — отвечала я себе.

Итак, к нерешённым проблемам добавилась ещё одна. Я и без того не знала, по какому пути пойти. Я хотела быть и актрисой, и литератором. Театральная студия предлагала мне ходатайство в театральный институт. Литературное объединение рекомендовало поступить в литературный институт. Это как раз то, о чём я мечтала. Однако печататься в альманахе «День поэзии» отказалась. Моя душа кричала о том, что мешает жить, и я писала об этом, а у меня просили стихи о весне и любви. Но я считала, что свобода для поэта всего дороже, и решила подождать: пусть во мне скапливается. Если не смогу без стихов и записей впечатлений о жизни, значит, когда-нибудь они всплывут на поверхность. А вот учиться в литературном я бы очень хотела.

На следующий день в конце рабочего дня позвонил Толя и просил меня не уходить с завода без него, потому что он скоро будет.

— Хорошо, подходи к комитету комсомола, — ответила я.

По окончании заседания я встретила его сияющие глаза, и он протянул мне кожаные рукавицы на меху.

— На. Это тебе, чтобы не было больно твоим пальчикам и чтобы ты могла гулять зимой, — сказал он, широко улыбаясь.

— Какое тебе огромное спасибо! — и я чмокнула его в щёчку. Это была первая благодарность с моей стороны.

— Ну почему же раньше я не купила себе такие? — весело заговорила я. Руки мои были обморожены в седьмом классе так, что надень хоть десять рукавичек в двадцатиградусный мороз — не поможет.

— А я знаю почему, — ответил Анатолий, — потому что младших своих не забываешь, а себя забыла. Слушай, пойдём немного прогуляемся. Теперь-то уж руки не замерзнут. А? Пойдём.

— Ну давай попробуем, — ответила я.

Было видно невооружённым глазом, что Анатолий светится от счастья. Многие встречные оглядывались. И мне было от этого хорошо. Сегодня, девятнадцатого декабря, в четверг я уже шагала с ним по Большому проспекту Васильевского и с удивлением думала: «Что же он такой сегодня излишне суетливый, как будто боится моих вопросов? Беседа не ладится, слова не могу вставить».

Вдруг Анатолий остановился.

— Давай зайдём, а? — робко попросил он и взял меня за руку. Я подняла глаза и увидела, что они подошли к загсу.

— Да что ты, так быстро, я же не готова к ответу, — растерянно произнесла я.

— Ну хорошо, хорошо. Я же не тороплю. Давай сделаем так: подадим заявление, нам назначат число в каком-то другом месяце, и если ты не решишься, то я не буду сердиться на тебя, я буду тебя ждать. Ну пожалуйста! — он снова взял мои руки в свои.

Я снова вспомнила слова серьбирьянки: «Сейчас и ещё какое-то время он будет относиться к тебе очень бережно…»

«А что потом? Кто из нас окажется виноватым?» — я понимала, что ему со мной надёжно и что сейчас каждый из нас очень одинок. «А вдруг всё сладится? Ведь он искренен, и мне его жаль».

Мы вошли в загс, заполнили заявление, и нам назначили дату в феврале.

— Ну вот видишь, до февраля ещё столько времени, — сказал он обрадованно.

— Ну хорошо. Вот уж сколько времени. Ты поезжай на занятия, а я — домой печку топить. Теперь встретимся в субботу или воскресенье. Да?

— Конечно. Если что, я позвоню тебе, — и он чмокнул меня в щёчку. — Не обижаешься?

Я покачала головой:

— Да нет. Я поехала. Пока, — и я быстро пошла к остановке. Оглянулась, помахала ему рукой.

Всю эту ночь, да и следующую я перебирала мысленно вновь и вновь все встречи с Анатолием. Он старше многих моих ребят. Кажется стабильным, спокойным, без дурных привычек, заботится обо мне, не настаивает и даже не напоминает о возможной близости. Часто провожает до электрички на Финляндском вокзале, хотя с Васильевского — далековато. Он не только работает, но и учится на вечернем в электротехническом институте, а ещё в Университете марксизма-ленинизма, куда была направлена и я от своего завода, где и свела нас судьба. Я ему очень понравилась, а узнав, что зимой я живу одна в деревянном доме, Толя попросил разрешения иногда приезжать по воскресным дням, чтобы позаниматься в спокойной обстановке. И я разрешила ему, с ним мне стало веселее. Зима, родственники не приезжают. Места в доме много — не жалко. Всё равно печкой и плитой я отапливала целый дом.

Он привозил с собой трёхлитровый бидон молока и хлеб, а я всё равно готовила и первое, и второе. С ним было спокойно, он вёл себя сдержанно, внимательно, иногда помогал — приносил воду, дрова. Мы были друзьями; хотя я, конечно, видела, как сияли глаза Анатолия при каждой нашей встрече.

Я знала его непростую судьбу. Он и его младший братишка родились в 1935 и 1937 годах под Рязанью. Ещё до начала войны их отец уехал на заработки в Ленинград и устроился на Балтийский завод красить корабли. А мать, светловолосая голубоглазая красавица, осталась с двумя детьми работать в колхозе. Во время войны отец встретил в блокадном Ленинграде женщину с тремя маленькими детьми, работающую в общепите. И хитростью («потеря» паспорта) зарегистрировал с ней брак. Позже они получили трёхкомнатную квартиру от завода. А Толина мать считала себя замужней женщиной, потому что, кроме официальной регистрации, они были повенчаны, да и развода не было.

Толя учился в районном центре только до четвёртого класса, а пятый, шестой и седьмой он учился в Москве у своей тёти, которая работала учительницей. Толя оказался способным учеником и семилетку закончил с отличием. Раньше было достаточно семилетнего обучения, чтобы поступить в техникум.

Отец в этот период написал матери письмо, что она может прислать к нему любого сына, а он пропишет его и даст ему возможность учиться. На что младший ответил: «Нет, не было у меня отца и не надо, и встретиться с ним не хочу». А Анатолий, видимо, оттого, что был постарше и лучше успел запомнить отца, очень хотел жить вместе с ним в Ленинграде. Отец встретил его очень хорошо. Они отправились в техникум, куда Толя был принят без экзаменов. Ночью он проснулся от крика мачехи, которая бранила отца, кричала о том, что он привёз ей нахлебника. Толя вышел на кухню и сказал, что не будет нахлебником, а завтра же заберёт документы из техникума и устроится на работу.

Так он оказался в литейном цеху. Работа была тяжёлая, и не хватало здоровья, чтобы учиться дальше. Только в армии, попав в Германию, он задумался о своей жизни и стал готовиться к учёбе. После службы вернулся на завод и пошёл в вечернюю школу. За два года закончил её и поступил в институт. Учиться и работать в принципе нелегко, а в его окружении часто выпивали, и заканчивались попойки тем, что его конспекты нередко были залиты чернилами.

Через день, в субботу, двадцать второго декабря Анатолий позвонил мне в конце рабочего дня:

— Послушай, я тебя очень прошу, возьми три дня за свой счёт с понедельника.

И перед моими глазами вдруг предстала картина, что он в загсе, в кабинете. Напротив него, за барьером, за столом сидит женщина и внимательно смотрит на него.

— Толя, ты где? — тихо спросила я.

— Я в загсе, — так же тихо ответил он.

— И что ты там делаешь?

— Послушай, ты же хотела, чтобы я перешёл с базового завода в научно-исследовательский институт. Я сделал это вчера, а сегодня в отделе кадров института мне дали справку для загса о том, что я уезжаю в длительную и дальнюю командировку; в связи с этим отдел кадров просит загс зарегистрировать наш брак в ближайшие дни, — быстро договорил он.

— И когда? — тихо спросила я.

— Двадцать четвёртого, во вторник. В конце дня я подъеду к проходной и всё тебе покажу.

Я присела около телефона и почему-то вспомнила встречу с женщиной, что пророчила замужество в этом году. Девчата заметили моё состояние, окружили и наперебой спрашивали:

— Ты что? Что за новость? Говори, не тяни.

— Я, кажется, выхожу замуж, — тихо ответила я.

— Да ты что! Так это хорошо или плохо? — спросила одна из них.

— Это Толя? Да ведь он хороший парень, не бойся, — затрещала другая.

— Ой, а когда? — вдруг очнулись девчата.

— Двадцать четвёртого, во вторник. А сегодня суббота, — ответила я растерянно.

— Вот это скорость, даже завидно, — прощебетала одна из них.

— Да ладно, давай пиши заявление, а то скоро конец дня. Дело твоё, если передумаешь, то в понедельник выйдешь на работу. На тебе листок.

И я написала заявление за свой счёт.

После работы у проходной меня ждал Анатолий. Он взял меня за руку, и мы пошли к трамвайной остановке.

— Сейчас мы поедем в магазин для молодожёнов. В загсе мне дали направление.

И я направилась по волне судьбы, продиктованной серьбирьянкой. Для меня в магазине после примерок, в которых Анатолий замучил и меня, и продавщиц, было приобретено всё: и нижнее бельё, и платье, и фата, и туфли. Совсем немного денег не хватило на кольца. Зашли к моей сестре, она с мужем жила недалеко от магазина для новобрачных. И наконец, обвешанные обновами, поехали к моим родителям на Васильевский.

Мать видела Анатолия до этой встречи всего один раз, издалека, около дома, а отец и вовсе не видал. Дома были младшие брат и сестра. Неожиданное сообщение ошеломило всех. Мать разрыдалась, а Анатолий сказал ей:

— Вы не беспокойтесь, моя мачеха с отцом обеспечат стол полностью. Они всё привезут. Если сможете, то купите немного водки и вина. Не расстраивайтесь, если что, то отец добавит всё что необходимо.

Отец, до сих пор сидевший молча, взял гитару и, перебирая струны, сказал:

— Ну что ж, ребята, если это со всех сторон серьёзно, то я — за такой союз. Думайте. Ещё есть время.

Молодые разъехались по домам. Я поехала за город, а он — к своему отцу. В голове моей роились тревожные мысли. Вспоминалась серьбирьянка, её вещие слова. Удивляло, что её пророчества сбываются.

На следующий день ко мне за город приехал отец. Некоторое время сидел молча, собирался с мыслями. Спросил:

— Хорошо ли ты подумала?

— Знаешь, папа, совсем недавно я подала заявление в райком комсомола о желании уехать на стройку Севера, буду поварихой. Говорят, что в марте мы, все желающие, получим направления. Поэтому если что, то я и уеду, — ответила я.

— Да ты что! Уж если так, то можно сделать по-другому. Мой двоюродный брат работает в Свердловске директором крупного завода. Сегодня же я напишу ему письмо и дам тебе, а ты решай. Если в загс не придёшь, значит, буду знать, что ты уехала в Свердловск.

Отец уехал домой, а я опять осталась одна. «Очевидно, — думала я, — что полгода нам придётся занимать маленькую пятиметровую комнату. Но зато зимой мы будем совсем одни». Я машинально наводила порядок в доме и выселяла из своего сердца милое имя.

Вот и настал день свадьбы. Толя должен был приехать в загс отдельно со своими родственниками, а я — из квартиры родителей.

На всякий случай младшая сестра выставила на лестничную клетку чемодан, готовый для дальней дороги в Свердловск. Я вложила туда письмо отца к брату. Мать ничего не знала об этом.

Я стояла на пятом, последнем, этаже огромного старого дома. Широкие марши лестниц, итальянские окна квартирных кладовок, выходивших на лестницу, и огромный, широкий пролёт до первого этажа.

Я облокотилась на перила и, глядя вниз, ещё раз задумалась. Проще всего для меня было бы взять чемодан и уехать в новую жизнь. Но мне было жалко этого паренька, обидно за его неудавшуюся жизнь. Я понимала, что если сейчас уйду, то, прежде чем погаснет его счастливый взгляд, с ним может что-нибудь произойти, и тогда именно я буду виновата в этом. «Пусть хоть один из нас будет счастлив», — решила я.

Я опоздала в загс на целый час. Когда я вышла из комнаты невест, прошла волна тёплых улыбок. Да ведь с такой невестой надо было во Дворец ехать! Толя был счастлив бесконечно. И даже то, что я решила оставить девичью фамилию, не омрачило его радости. Ко мне подбежала старшая сестра:

— Да почему же ты так? Почему фамилию не меняешь?

— А я, может быть, потом это сделаю, — уже будучи молодой женой, ответила я.

Всё происходило, как во сне. И вдруг на короткое мгновенье я почувствовала присутствие серьбирьянки, её добрую улыбку.

На свадьбе было двенадцать человек, внешне всё было хорошо. Но внутри что-то настораживало меня и пугало. Я снова и снова вспоминала серьбирьянку.

Тридцать первого декабря мы действительно уезжали в Москву с Московского вокзала. В Подмосковье ждала нас в гости Толина мама и вся родня, что жила в Москве.

Побывали мы тогда и в Литературном институте. И муж дал мне обещание, что я обязательно буду здесь учиться.

Но обещанного долго ждут и редко когда дожидаются.

10.01.2005