Тяжёлая

(Февраль 1965 года)

На последней консультации врач дала мне направление в институт Эрисмана и посоветовала не откладывать госпитализацию, так как высокое давление может очень серьёзно повлиять на процесс родов и состояние здоровья малыша и мамы.

Дома муж убедил меня перед роддомом зайти вместе в загс, чтобы я оставила там заявление на перемену фамилии, так как год назад при регистрации брака я не решилась взять фамилию мужа. «Да, вероятно, его просьба вполне резонна», — подумала я и согласилась.

На следующий день, за десять дней до родов, мы поехали сначала в загс на Васильевский, а потом в институт.

Я не переживала: в палате была хорошая психологическая атмосфера, да и муж приезжал почти каждый день.

Через десять дней после госпитализации в палату с вечерним обходом вошла дежурная врач. У всех будущих мамочек послушала сердцебиение малышей. И только в отношении одной из них предупредила на всю палату:

— Девочки, если наша Танечка начнёт часто бегать в туалет, то сразу предупредите дежурную медсестру. Танюша, ты не волнуйся, всё должно быть хорошо. Просто похоже, что твой малыш уже готов к выходу.

— А как мои дела? — тихо спросила я. — Малыш ещё не устроился правильно?

— Да… пока ещё нет. Что ему не понравилось? Ведь столько дней уже у нас. А теперь второй день лежит поперёк. Сегодня ты спи спокойно.

У меня было какое-то умиротворённое, тёплое состояние. Я как будто погрузилась в пуховую невесомую перину и растворилась во сне. Вспоминая позже своё состояние в момент засыпания, я сравнивала его с ощущением лёгкости погружения в невесомость.

Проснулась я от шума в палате. Оказалось, уже было шесть часов утра. Санитарка дотронулась до моего одеяла:

— Ой, милая, да у тебя воды отошли.

Я подхватилась, соскочила с постели, схватила на ходу халат и как можно быстрее заторопилась в туалет. За мной еле успевала со своей шваброй пожилая санитарка:

— Да что ты, милая, глупая, садиться-то на горшок нельзя, ребёночка-то выплеснешь. Стой, стой…

Я сконфуженно приостановилась.

— Галина Ивановна, идите скорее, — позвала санитарка дежурную медсестру. — Идите скорее за врачом, у нашей Лидочки воды отошли.

— Да не робей ты. Бог даст — всё будет хорошо, — сказала санитарка и под руку проводила меня в предродовую палату.

— Ну вот, как же так! Ещё вчера вечером при обходе врач сказала, что ещё не скоро, — беспокойно говорила я.

— Да ведь это у всех по-разному. Самое главное — слушай команды акушерки. В нашем институте акушерам помогают студенты. Если что, помогут. Ну ладно, милая, я пойду. Оставайся с Богом!

Мне показали койку, предложили устроиться отдыхать. Сначала ко мне подошёл врач. Это был мужчина лет сорока — видимо, психолог: он внимательно расспросил меня о моих прошлых заболеваниях и спросил, чего я боюсь больше всего, и есть ли какие-нибудь просьбы.

— Да, я боюсь нарастающей боли. Если зайдусь в крике, то пусть меня ударят по лицу.

Здесь же собрались врачи и решали, делать ли мне кесарево сечение, поскольку я худенькая, да и плод лежит поперёк. Решили, что срочно вызовут специалиста, который повернёт плод вручную. Естественные роды могут способствовать моему дальнейшему выздоровлению. А после кесарева сечения заживление будет проходить ещё медленнее. Да и условия жизни, которые ждут меня после выхода из больницы, — не самые лучшие.

Схватки, которые ко мне приходили естественным образом, глушили до замирания духа, так как ждали специалиста для поворота плода. Я теряла сознание, меня приводили в чувство и снова просили терпеть.

Постепенно схватки утихли, а сама я не помнила, заснула или потеряла сознание. Очнулась уже на родильном кресле, со всех сторон окружённая людьми в белых халатах: здесь были и врачи, и студенты. Слева измеряли давление, справа готовили шприц, у изголовья стоял человек, готовый подавать кислород. По бокам — медсёстры, которые вводили какие-то лекарства. В ногах — две акушерки.

Сначала сделали вручную поворот плода. Это было великое испытание. Потом был дан сигнал вводить в вену лекарство, одновременно в рот ввели трубку от баллона с кислородом. Попытались давить на живот натянутым полотенцем, но схваток не было. Тогда один за другим стали делать уколы, как потом сказали, маленькими дозами, и искусственные схватки были вызваны. Все заговорили:

— Скорей, скорей!

Но ребёнок был повёрнут на выход ножками. Всё снова остановилось. Кто-то промокал пот с моего лба, кто-то снова давал кислород.

— Или достаю по частям, или разрезаю вас без наркоза. А? Не слышу, — жёстко произнесла акушерка.

— Режьте! Скорей! — крикнула я.

Снова — несколько стимулирующих уколов подряд.

— Приготовились!

Я почувствовала чудовищную, обжигающую боль, и одновременно с этим из меня вырвался невероятный вопль, который я не могла остановить. Один из студентов ударил меня по лицу, и я быстро и тихо произнесла:

— Спасибо.

После семи разрезов достали девочку. Она не кричала. Я то теряла сознание, то воскресала. Смутно видела, как мою малышку окунали то в один, то в другой таз. Наконец девочка издала слабый звук. Потом её запеленали и показали мне. Глазки-бусинки малышки казались удивлёнными.

Мне продолжали вливать какие-то лекарства, а малышку отнесли в соседний бокс, где помогали ей остаться в этом мире. Ко мне подошла санитарка, спросила, нет ли у нас в семье больных туберкулёзом или алкоголиков.

— Да нет, ничего такого ни о ком не знаю, — слабо ответила я.

Роды произошли где-то в восемь часов вечера, а в одиннадцать меня поместили в отдельную палату с дежурной медсестрой.

Кажется, все беды позади. Но я понимала, что моей малышке придётся уделить много внимания и сил, чтобы вырастить её здоровой.

Так получилось, что в ночь перед родами последний раз в жизни я спала сладким, безмятежным сном.

Пять дней ко мне не приносили малышку. Я толком не знала, что мне делать с наполненными и до болезненности упругими грудями. Та же пожилая санитарочка показала, как сцеживаться:

— Ты, как и все мамочки, готовься к каждому кормлению. Груди разрабатывай по очереди. Смотри, вот так. Давай попробуй сама. Попроси своих, чтобы принесли молокоотсос. Пусть муж купит в аптеке. Надейся, что тебе разрешат её кормить. Она хоть и слабенькая, всё равно справится, если подготовишься. Поняла? Да режим питья соблюдай. Сыр, орехи грецкие с умом кушать надо.

— Спасибо вам большое! — благодарила я. — А то мне как-то страшно стало. Спасибо.

— Самое главное — не теряй веру. Если у малышки хватит силёнок взять грудь, значит, она обязательно выживет.

В палату приходили студентки и поддерживали меня психологически. Они рассказывали, что среди новорожденных Алёнка самая симпатичная, возможно, потому, что у неё анемия тяжёлой формы, и поэтому она самая светленькая.

На шестой день после родов пришла детский врач и сказала, что девочка появилась с асфиксией, с серьёзной анемией (кровяных телец у неё было в два раза меньше, чем у обычного новорождённого) и с нарушением координации рук и ног. Это значит, что она находилась между жизнью и смертью.

— У вас есть возможность оставить её хотя бы на год в Педиатрическом институте, за это время сами можете полежать, поправить своё здоровье в другой больнице. Координация рук наладилась. В отношении состояния ножек можно предполагать, что ребёнок в дальнейшем может плохо передвигаться. Но не надо отчаиваться: если ездить с ней в ортопедический институт имени Турнера и выполнять все назначения, то Алёнка встанет не только на ноги, но и на коньки.

(Впоследствии так и получилось: в пять лет Алёнка встала на коньки.)

— Спасибо. Может, ещё всё обойдётся, — тихо ответила я.

У меня ещё было высокое давление, медленное заживали швы, вставать не разрешалось. Малышку мне так и не приносили. На десятый день я решила попробовать потихоньку подняться и, касаясь стены, дойти до туалета и вымыть лицо от бесконечных слёз. Я взяла полотенце и медленно, как старушка, держась за стену, побрела по коридору, куда указали соседки по палате.

Я брела вперёд, и вдруг дорогу перегородили стеклянные двери в бокс. Створка была приоткрыта. В большом светлом помещении стояли кроватки с новорождёнными.

На противоположном конце бокса стояла кроватка, оборудованная кислородным баллоном. Рядом тоже были стеклянные двери, через которые вошла группа студентов во главе с пожилым профессором. Профессор зачитал текст на бирочке, закреплённой на спинке кроватки. Такие же бирочки были прикреплены к ручке и ножке новорожденного. Я услышала:

— Виноградова… А ведь это та девочка, о которой я рассказывал вам вчера. Надо же, удивительно, что ещё жива.

Я поняла, что теряет сознание.

Очнулась я на койке в своей палате. Тот самый профессор пытался измерить мне давление. Аппарат стоял на белой табуретке, и я невольным движением руки смахнула его на пол. Я кричала, но с губ срывался лишь стон:

— Что вы! Зачем, зачем измерять мне давление, если у меня погибает дочь! Дайте мне её, я готовлю для неё грудь. А без молочка она умрёт точно, — умоляла я. — Покажите, покажите мне её сейчас.

— Хорошо. Успокойтесь. В очередное кормление вам её принесут. Но в это первое кормление рядом будут детские врачи и студенты, чтобы убедиться в том, что у малышки хватит силёнок взять грудь. Мы посмотрим: если она справится с этим, то её будут приносить вам на руках на каждое кормление. Везти на общей каталочке её нельзя.

В следующее кормление мне действительно принесли малышку, и та прекрасно взяла грудь. Эту процедуру наблюдали детские врачи. И вопрос был решён в пользу малышки. И конечно, в душе я благодарила санитарочку.

Но патронажные сёстры, как и все люди, разные. И иногда Алёнку не приносили. За меня переживали все мамочки в палате, наперебой спрашивая: «А где наша малышка?»

В основном все сестрички улыбчиво отвечали, что сейчас доставят. Но была одна такая, которая в своё дежурство отвечала: «А что её носить, она всё равно вся синяя!»

Спасибо девчатам, они нажаловались заведующей, и больше этой патронажной сестры в палате не видели. Но я в такие моменты могла только беспомощно плакать.

Постоянное беспокойство о том, что я снова могу не увидеть и не накормить малышку, привело меня к маститу.

Был декабрь. Ночью для проветривания палаты приоткрыли фрамугу. Мне приснилось, что надо подготовиться к кормлению, и я во сне надела косыночку и открыла грудь. Я не знала, сколько времени спала, но проснулась в лихорадке. Меня увезли в другое отделение и назначили большие дозы антибиотиков. Первую инъекцию сделали через двадцать минут. Я очень переживала из-за дочки и решила не оставлять её в институте. Я упросила мужа взять нас под расписку: без расписки нас бы не выпустили.

Жить предстояло в деревянном доме в Белоострове. Муж работал и учился в институте, поэтому я оставалась одна со всеми проблемами. Но я мужественно переносила трудности.

Когда Алёнке исполнилось два месяца, я поехала с ней в Ортопедический институт имени Турнера. Перед предстоящей поездкой я уже перечитала все статьи о вывихах тазобедренного сустава и недоразвитии нижних конечностей. Я была уверена, что вывихов нет.

Я с трудом дошла до вокзала. Ох и тяжёлой казалась мне Алёнка в ватном одеяле, без коляски!

У меня был второй номерок к врачу. Я могла бы быстро освободиться, но доцент Огурцова после бесцеремонно-болезненного внешнего осмотра малышки сообщила, что налицо явные вывихи тазобедренных суставов. Но я убеждённо возразила. Доцент возмутилась:

— Девочка, у тебя медицинское образование?

— Извините, но пока я готовилась к приёму, успела прочитать массу литературы по этому вопросу. Положите ребёнка на животик, и вы увидите сзади симметричные складочки. Вы знаете, я не уйду отсюда, пока не уточните диагноз при помощи снимка.

— Нет уж, миленькая, не умничай! Она ещё мала для снимка.

— Если я начну сдерживать развитие её ножек, что обычно делается при вывихах, то у неё может быть недоразвитие нижних конечностей. Продолжайте приём. Я не буду вам мешать, пока покормлю девочку грудью.

В конце приёма врач в сердцах выдернула из моих рук малышку и, подхватив её под мышки, кинулась в рентгенкабинет. Я еле успевала за ней. Когда я вошла в кабинет, врач уже видела результаты снимка и с удивлением в голосе произнесла:

— А девчонка-то, оказывается, права. Люблю настойчивых. Ну, специалист ты наш, иди сюда скорее. Сейчас я покажу тебе массаж и основную гимнастику, которую надо делать ребёнку не менее шести раз в день, перед каждым кормлением. Два раза в сутки делай водные процедуры в ванночке. И не пеленай её — дай возможность развиваться. Вместо пелёнок одевай штанишки. Теперь такие есть в продаже.

Потеряв силы от волнения и голода, я из здания с Алёнкой на руках. Я поняла, что не смогу дойти даже до обочины, чтобы остановить такси. Руки и ноги дрожали от перенапряжения. Я была очень худенькой и, несмотря на свои двадцать три с половиной года, смахивала на подростка.

Отойдя от крыльца института, я прижалась спиной к зданию и стала сползать. Ко мне подошёл мужчина:

— Ты что! Тебе плохо?

— Нет, она тяжёлая, — слабым голосом ответила я, глядя на Алёнку.

— Вот детский сад! Тяжёлая! Куда ехать?

— В Белоостров.

— А деньги-то есть?

— Да, есть. Мне надо до Финляндского вокзала, а там — электричкой.

— Ну ладно, сиди. Я сейчас.

Он остановил такси, переговорил с водителем, подошёл ко мне:

— Давай свою тяжёлую! — и, весело улыбаясь, протянул руки. Взяв Алёнку, помог мне приподняться. Перед тем как захлопнулась дверца машины, он подошёл к водителю:

— Слушай, давай я тебе доплачу, только я тебя прошу: донеси ты эту тяжёлую до электрички, — и показал на малышку.

— Хорошо, шеф. Будет сделано, — улыбаясь, ответил водитель.

На вокзале электричка стоит долго. Войдя в вагон с Алёнкой на руках, шофёр спросил у меня:

— Ну говори, где тебе лучше устроиться?

— Ой, вы меня поближе к тем женщинам, — тихонько ответила я, — они такие крепкие! Я их у нас в Белоострове видела. Может, донесут до дома.

Таксист заулыбался и подошёл к женщинам:

— Ну что ж, принимайте товар: в Белоострове помогите маленькой маме донести до дома этот груз.

Женщины улыбнулись:

— Ну раз угадали, что мы из Белоострова, значит, поможем.

За окном была зима, а в вагоне и на душе у меня было тепло. Женщины засыпали меня житейскими вопросами и давали советы. А впереди… Впереди была жизнь, полная неожиданностей.

23.06.2007