За решёткой

(Лето 1967 года)

Стоял замечательный июньский день. Сегодня, как только я поняла, что начались настоящие схватки, хоть и редкие, я, как и договорились ранее, отвела дочку двух с половиной лет к знакомой медсестре и поехала в один из специализированных институтов города.

Несмотря на неполные двадцать шесть лет, я казалась намного моложе. И дежурная врач, обращаясь ко мне как к юной девушке, сообщила, что она не может принять меня сегодня, так как до родов ещё недели три-четыре, и что я в силу своей неопытности заблуждаюсь в предполагаемых сроках.

— Да что вы! — возразила я. — Во-первых, я не девочка. Моя дочь госпитализирована только потому, что мне надо родить, так что я здесь по делу! Да и мой больничный, заполненный врачом нашей консультации, предполагает роды на сегодняшний день.

Врач возразила:

— Знаешь, дорогая девочка, я ведь не просто дежурный врач, а к тому же кандидат медицинских наук, доцент.

— Вы уж меня простите! — убеждённо парировала я. — Вы хоть и имеете свой опыт, а я знаю свой организм. Направление к вам я имею, схватки ощущаю, погода хорошая, даже замечательная! Так что я сейчас сяду на крылечко вашего института, и когда начнутся роды, то так или иначе окажусь у вас.

Я направилась к выходу.

— Что вы, что вы! — вдруг доброжелательно возразила доцент. — Около родилочки есть коечка. Я вас приму, пожалуйста, располагайтесь.

Я удивилась такому обращению, но в то же время обрадовалась. Ведь на возвращение домой в пригород надо затратить два с половиной часа.

Медперсонал отнёсся ко мне очень доброжелательно. Мне предложили вкусный ужин, а потом медсестра принесла какие-то порошки и объяснила, что это витамины, и мне надо набираться сил, ведь потом может быть не до еды. Я доверчиво отнеслась к предложению медсестры.

Было ещё пять часов вечера. Я, устроившись поудобнее, беззаботно заснула. Проснулась только на следующее утро во время пересменки. Медсестра, ещё из той смены, что принимала меня, принесла мне порошок, на обёртке которого я случайно заметила штампик с изображением черепа и костей.

— Ой, да что вы! Этот препарат резко останавливает родовую деятельность! Значит, вчера меня обманули и хитростью остановили всё! Зачем это? Кто разрешил? Ведь потом роды будут сложными! Это же вредно для ребёнка!

Медсестра настаивала на своём. Я решила воспользоваться пересменкой и попросила заведующую собрать консилиум для решения вопроса о сроке родов. В заключение осмотра стало ясно, что я была права. Но родовая деятельность уже была приостановлена, и меня отправили в дородовое отделение. Мне пришлось пробыть там ещё десять дней. Каждый день я вместе с соседками по палате делала специальную гимнастику, но именно со мной ничего не происходило.

На одиннадцатый день в половине второго ночи начались схватки. Меня перевели в предродовую палату. Схватки повторялись всё чаще и чаще. Они уже были через пять минут. Тогда я попросила санитарку принести и поставить около моей кровати будильник. На будильнике был крупный циферблат. Я считала минуты и дышала согласно нарастающей или угасающей боли.

Трое безумных тяжёлых суток я лежала, как в агонии, у раскрытого окна. Мне вводили питуитрин, заставляли пить хину и касторовое масло. Но несмотря ни на что роды не начинались. Искусственно остановленная родовая деятельность не возобновлялась. Организм сдавал. Меж собой врачи решили ввести мне тяжёлый препарат аминазин, чтобы дать отдохнуть. Получив такую инъекцию и, наверно, немалую дозу, я узнала о странном свойстве этого лекарства. Мои мышцы были неподвластны желанию двигаться, я не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Лёжа в неудобной позе, я слышала свой тяжёлый храп и не могла лечь по-другому. Кроме того, я слышала абсолютно всё, что творилось в палате. Обо всём этом я рассказала крайне удивлённым соседкам по палате. Получилось, что организм совсем не отдохнул. Для меня вызвали профессора, очень пожилого человека, который, с трудом подойдя ко мне, погладил по голове и спросил:

— Девочка, а как ты думаешь, что тебе надо сделать?

— Да проколите же мне пузырь! А уж если не поможет, то сделайте кесарево сечение. Не умирать же нам вдвоём!

Профессор вместе с сопровождающей свитой вышел из родильного зала. На смену ему моментально вошла акушерка с крючком в руке. Чпок! — и вода вырвалась из организма, а одновременно и малышка, которую акушерка еле успела поймать.

Но даже после родов медсестра продолжала делать стимулирующие инъекции. Я просила её прекратить это, но та непреклонно отвечала:

— Я выполняю указания врача.

В брюшине поднялась невероятная ураганная боль, и всё померкло. Кто-то из врачей кричал:

— Мамочка, откройте глаза! Откройте глаза!

Больше я ничего не помнила. Проснулась я утром. Бросила взгляд на окно. Оно оказалось зарешеченным. Справа у стены стояла кровать, одна сторона которой была заколочена горбылём. В кровати металась женщина.

Другая женщина, бормоча, что-то искала под моей кроватью. С улицы донёсся голос моей сестры Людмилы. Я тихонько подошла к окну.

— А почему на этом окне решётки? — спросила Люся.

— А что, больше ни у кого нет? — недоумевала я.

— Я сейчас уточню, что случилось, а потом подойду сюда и позову тебя, — предупредила Люда.

— Хорошо, я тоже спрошу. Здесь около открытой двери нашей палаты сидит дежурная медсестра, — ответила я ей.

Я аккуратно спросила у дежурной медсестры:

— А вы не скажете, почему я здесь оказалась? Приехали мои родственники и пошли к заведующей уточнить, в чём дело.

— К вам родственники пришли? А мы думали, что вы одни. Конечно, вас измучили, но и вы потом в беспамятстве почти с десятком сотрудников сражались. Не помните? — доверительно ответила медсестра. — Ладно, сейчас придёт врач и переведёт вас в обычную палату. Не волнуйтесь.

Медсестра по сигналу вызвала врача.

— Мамочка, роды были молниеносные. Малышка отдыхает, и вы пока отдыхайте. Медсестра проводит вас в палату.

Мне было горько от мысли, что врачебная ошибка или халатность и дополнительные тринадцать дней, из которых — три дня бесконечной стимуляции, могут отразиться на здоровье малышки. Я понимала, что меня специально временно устроили в палату, предварительно наколов психотропными или снотворными веществами, чтобы дать мне понять, что лишние рассуждения могут привести к новым проблемам.

В результате было объявлено, что институт будет закрыт на проветривание. Мне, получившей в процессе родов пневмонию и мастит, был предложен перевод в другую больницу, а малышку решили перевести в другой институт. Но я по-своему решила этот вопрос.

Провожая нас домой, врач попросила у меня прощения и поцеловала в щёку. Меня с температурой под сорок привезли домой вместе с малышкой. В этот же день муж взял и старшую дочку из больницы.

Первую неделю по три раза в день, как к родной дочери, приходила ко мне замечательная участковая врач, приносила молочные продукты. Эта женщина стала для меня и матерью, и сиделкой, и другом, и наставницей.

— Надо же, как происходит. Кто-то как будто вредит нам, а кто-то спасает. Я буду помнить вас всегда, — говорила я при прощании с дорогим для себя человеком — участковым врачом, которая вынужденно, по семейным обстоятельствам, переезжала в Металлострой, расположенный на большом расстоянии от Сесторорецка.

— Это очень здорово, что ты продолжаешь верить в людскую доброту и не несёшь в себе обиды, — ответила врач.

27.06.2007