Время Сарабанды Гл. 1-5

1.
Вода упругими струями лилась из медных кранов, наполняя белую мраморную ванну. Маруся открыла кожаный футляр, и заворожено смотрела на голубоватую сталь опасной бритвы своего мужа. Каждое утро он водит ею по своему гладкому, загорелому лицу, такому родному, такому знакомому до каждой морщинки, до каждой вмятинки. Женщина осторожно взялась за костяную ручку, она всегда боялась этой красивой, но устрашающей вещицы и поражалась виртуозному умению супруга лихо управляться с ней. «Пара взмахов и все. Наверное, мне не будет больно, но этот кошмар, длящийся вот уже несколько месяцев, прекратится», - думала она. Вода наполнила ванну до половины. Маруся мучительно раздумывала, раздеться ли ей донага или остаться в белье. Она представила, как Вася вернется домой, найдет ее всю в крови, потом должно быть вызовет милицию. Чужие люди будут разглядывать ее бездыханное тело, должно быть припрутся соседи, ну да, нужны же будут понятые, потом расскажут этой суке Ленке, как ее  вытаскивали мокрую, некрасивую, может еще уронят… У Васьки начнутся неприятности на службе, шутка ли, супруга покончила жизнь самоубийством, партия этого не приветствует. Хотя, говорят, у самого Сталина, жена не выдержала жизни такой. Нет уж, она не доставит им удовольствия, обсуждать их с мужем. Да и страшно все-таки. Как большинство советских людей, она знала, что бога нет, но где-то в глубине души, теплился огонек веры, ведь до революции все ее родные ходили в церковь, хоть и не были сильно религиозными. Маруся решительно убрала бритву обратно в футляр. Случайно глянув в зеркало, она задержала взгляд на своем отражении. Она похудела за эти шесть месяцев, с того проклятого дня, когда ей неожиданно, как впрочем это всегда бывает, открылась правда об измене мужа. Но это ее нисколько не портило, тени, залегшие под большими голубыми глазами, делали ее простоватое лицо интересным и в меру трагичным, полное, но крепкое тело создавало впечатление силы и здоровья. И никто, ни один человек в мире не догадывался, что в ее организме все изъедено тленом ревности и страха. Марья Петровна Былинская, жена ответственного работника НКВД Василия Андреевича Былинского закрыла воду, надела дорогой парчовый халат и вышла из ванной. Взяв на руки огромного рыжего кота, она прижала его к груди и стала ходить из угла в угол казенной квартиры, надеясь, что очередная волна отчаяния, накатившая на нее с самого утра, превратится просто в тупую боль, с которой она уже почти свыклась. «Вот, Керзон, тряпка – твоя хозяйка, - говорила она коту, - ни украсть, ни покараулить. Но что делать? Что делать? Ведь она молода, на пятнадцать лет моложе меня, она красива. Эта соседка - студенточка. А я … Что я? Уже за тридцать, тридцать девять, если точно и честно. Еще немного и бабий век. А она… Эх, набить бы ей морду, по простому, по рабочее - крестьянски. Но тогда все узнают. Ой, да и так все знают. Вон бабки у подъезда смотрят мне вслед с жалостью и уж точно обсудили и разложили все по косточкам. А Вася, как он мог? После всего, что мы пережили вместе?» Она отпустила кота, ставшего проявлять недовольство столь бесцеремонным нарушением его границ, и в груди сразу похолодело. Она знала этот холод, он толкал к неадекватным действиям, вроде того, что она пыталась совершить несколько минут назад. Тогда нужно было срочно себя чем-то занять. Но чем? Обед уже приготовлен, квартира вылизана, как у Керзона яйца. Мария Петровна позволяла себе такие выражения, хотя и была из интеллигентной среды, отец ее до самой смерти служил инженером-путейцем, а уж матушка, тоже ныне покойная,  даже не могла представить себе, что ее дочь когда-нибудь сможет вымолвить такое. Однако годы Гражданской войны, когда юная Маруся работала в разных присутственных местах, где руководили чаще всего, бывшие солдаты и матросы, внесла некоторые коррективы в поведение девушки из приличной семьи, что в общем было неплохо и соответствовало времени. Мария Петровна подошла к письменному столу мужа и уставилась на  чистые листы бумаги, потом взяла один, обмакнула перо в чернильницу и старательно вывела «В Партийный комитет». Потом надолго задумалась. Что она могла написать? Что любит своего мужа? Что она буквально научила его грамоте? Что поддерживала во всем все пятнадцать лет их совместной жизни? А жили они не всегда в такой сытости и роскоши. Квартиру в центре Екатеринбурга им выделили только год назад, когда мужа перевели сюда с Чукотки. А до Чукотки была Москва, жизнь в полуподвальной коммунальной квартире, скудный поек рядового бойца НКВД да ее секретарская зарплата. Но это были счастливые годы. Они любили друг друга и свято верили в Советскую власть. Аккуратный и исполнительный Василий быстро поднимался по служебной лестнице. Но и он, и Маша, будучи неглупыми людьми, видели, что повышения по службе происходят, когда бесследно исчезают ранее занимавшие эти должности люди. Впрочем, не всегда они исчезали бесследно, иногда с громкими судебными процессами, заканчивавшимися громкими расстрелами. Поэтому, когда Василию предложили новую высокую должность, но на Чукотке, супруги решили уехать, надеясь, что там, на краю света им будет безопаснее. И действительно, маленький отдел, которым стал руководить Былинский, был на редкость дружным, никто интриг не плел и доносов не строчил. Может быть, потому что перед всеми стояла простая задача – выжить. Служба у них была не то, что в столице, мужики реально сталкивались с вооруженными браконьерами и контрабандистами, перестрелки случались, чуть ли не каждый день, особенно во время путины. Жены же, как могли, пытались организовать хоть, сколько ни будь сносный быт, в условиях близких к экстремальным. Уезжая из Москвы, Маруся еще не знала, что беременна, поэтому на первых порах ей приходилось особенно трудно. Когда пришло время рожать, она оказалась одна в доме, где ветхой печуркой отапливалась лишь одна комната, муж, как всегда, был на службе. Мария попыталась дозвониться местному фельдшеру, но телефон не работал, должно быть, опять порвался кабель, как это часто случалось. С трудом облачившись в тяжелую шубу из плохо выделанных оленьих шкур, она направилась к бараку, где жила семья заместителя Былинского. Буран несколько раз опрокидывал ее в сугробы, женщина уже думала, что так и останется занесенная снегом в этом богом забытом месте, но малыш упорно пытался родиться, а спасительное окно, казалось, было всего в нескольких метрах, и она доползла. Открывшая ей Анна Тимофеевна, обычно не разговорчивая и суровая, лишь всплеснула руками. Она с трудом затащила роженицу в дом, а потом неумело, но самоотверженно приняла на свет мальчика, которого назвали Петенькой. И тут Мария, наконец, осознала, что они с мужем обрекли себя на добровольную каторгу, и выходит не только себя. На многие километры вокруг здесь не было ни больниц, ни школ, да что там говорить, еды нормальной не было. Только оленина да строганина. Ей бы надо было бежать обратно в Москву, спасать себя и сына, но она до последнего надеялась, что как-то все наладится, да ей и в голову не могло прийти оставить мужа, с которым обещала быть вместе в горе и радости, хоть в церкви они и не венчались. Когда закончилось грудное молоко, ребенка нужно было чем-то кормить, а в доме часто не было даже хлеба. Молоко оленихи, которую муж добыл где-то у местных, Петя не принимал. Василий Андреевич договорился с пилотами, летавшими на большую землю, и они привезли десяток куриц на развод. Ох, и намучалась же Маша с этими курами, но ничего не получилось, все до одной передохли, а к осени умер и Петенька. Беда поселилась в доме Былинских, и хоть Василий всеми силами поддерживал жену, но и сам он сильно страдал, было жаль маленького сына, но больше всего он чувствовал вину перед ним и перед Машей за то, что не смог обеспечить им нормальной жизни. Несколько месяцев они ходили почерневшими от горя, но как-то пережили и по прежнему любили друг друга, и надеялись на лучшее. И лучшее случилось. Партия не забывала своих верных солдат, и хорошо зарекомендовавший себя Былинский с большим повышением был направлен в Свердловск. Марусиному счастью не было предела, так ей хотелось уехать с этой бесплодной северной земли, отобравшей у нее сыночка. А тут еще и огромная квартира, и хорошая мужнина зарплата, и персональный автомобиль. Казалось, судьба готова компенсировать ей все невзгоды прошлых лет. Но не тут-то было! Через несколько месяцев после переезда, женщина стала замечать за супругом странные вещи. Домой он приходил поздно, но это было в порядке вещей, долго плескался в ванной, но это тоже можно было понять, никогда в жизни у него не было такой роскоши. Но вот чего не могла осознать Мария, так это то, что муж как-то быстро отдалился от нее, не стало их задушевных ночных разговоров, взгляд его сделался холодным, каким-то рыбьим, а если она случайно прикасалась к нему, Василия передергивало, как от удара током. Сначала она думала, что он нервничает из-за работы. Шутка ли, после почти безлюдной Чукотки оказаться во главе отдела НКВД в большом, промышленном городе, где полно военных заводов, а значит, и вредителей и врагов народа. Но однажды, она увидела в окно, как муж входит в подъезд с большим букетом цветов. Сердце ее встрепенулось от радости, она уже достала из буфета хрустальную вазу, но Васи все не было. Подождав еще несколько минут, она вышла на лестничную площадку и к своему удивлению, увидела мужа, спускающегося с верхнего этажа. Там имелась только одна квартира, и жила в ней девушка Лена, профессорская внучка, со своей престарелой бабкой. Значит, цветы предназначались ей. Маше показалось, что в ее грудную клетку опрокинули ведро раскаленных углей. Ей хотелось кричать и выть, но голос перехватило от боли, она только смотрела на мужа полными ужаса глазами и ничего не могла сделать. «Вот так, Маша», - пробормотал он, не взглянув на нее, и пошел на кухню поглощать ужин. Это поразило Марусю больше всего. Когда первый шок прошел и голос вернулся к ней, она заорала на Былинского, припомнив все самые страшные матросские ругательства, а он спокойно ел приготовленные ею котлеты и пил компот. Вспоминая сейчас этот день, Мария корила себя за то, что не могла вести себя достойно, как героини фильмов и романов, так любимых ею. Но удар был нанесен вероломно, в самое сердце, с какой-то изощренной чекистской, наверное, жестокостью. На все ее крики: «За что? Почему? И как мы теперь будем жить?» Муж спокойно отвечал: «Так получилось, Маша. Прости, но это сильнее меня. Разводиться нам нельзя, видишь, время, какое на дворе, не так поймут. Да и куда тебе идти?» Идти ей действительно было некуда. Родственники все давно поумирали, друзьями она не обзавелась, разве что Анна Тимофеевна, да и та на Чукотке. И  для Маруси начался ад. Она все также готовила завтраки, обеды и ужины, стирала и гладила, чтобы хоть как-то себя занять. Но не было ни одной минуты, чтобы она не думала о муже, о том, чем она провинилась и чем же это все закончится. Еще она вела бесконечные мысленные дебаты со своей соперницей, а та, встречая ее в подъезде, беззаботно улыбалась, как ни в чем не бывало, и это больнее всего терзало сердце, которое, казалось, развалилось на сто частей, каждая из которых болела по-своему. И что, писать об этом всем в партком, чтобы чужие люди копались в их грязном белье? Нет уж, увольте. Мария Петровна разорвала, начатый было лист. И тут в пустой квартире тревожным набатом зашелся телефон.
2.
«Маша, здравствуй, это Стрельников говорит, - раздался в трубке голос друга их бывшей семьи, - Вася ранен, езжай в больницу, оперируют его…» Все мучавшие столько месяцев мысли, в один миг оставили Марусю, их мгновенно заменил страх за жизнь мужа. Всю дорогу, пока она ехала в трамвае, потом бежала через сквер и искала регистратуру в большом здании, она твердила про себя: «Васенька, Васенька, только выживи, только выживи!» Она как будто начисто забыла о его предательстве, о его жестокости. Подбежав к дверям операционной, она, было, рванула дверь, но проходящая мимо сестра, строго выговорила ей и приказала ждать, пока не закончится операция. Мария тяжело шлепнулась на один из деревянных стульев, стоявших в коридоре, и тупо уставилась в стену. Почему- то на ней висели трое часов, обыкновенных круглых, как в любом присутственном месте. Но зачем трое? Ну, ладно, одни показывают местное, другие московское время, а третьи-то зачем? Об этом и размышляла женщина, запрещая своему воображению рисовать самые страшные картины. Наконец, из операционной вышла бригада врачей, Маруся встала и робко подошла к грузному мужчине в очках, он показался ей главным. Однако он отвернулся от нее, показав глазами на, совсем молоденького, длинношеего доктора. Тот как-то беспомощно развел  руками, сердце Марии упало, но парень серьезно изрек неожиданным басом: «Мы сделали все что могли, если ночь пройдет благополучно, он выживет!»  «Можно мне остаться с ним?» - спросила она. «Нет, это больница НКВД, а не проходной двор!» - резко заявил врач и исчез в лабиринте темных коридоров. Маруся осталась стоять в полной растерянности, к ней подошла старая нянечка, похлопала по плечу и сказала: «Ты иди, иди, милая! Завтра с утречка придешь! Бог даст, все хорошо будет!» - так уговаривая женщину, старушка подвела ее к выходу. На дворе, к удивлению Марии, уже стояла ночь. «Сколько же я пробыла там?» - подумала она. Перед глазами побежали стрелки на циферблатах трех часов, на которые она смотрела весь день. Голова закружилась, женщина с трудом устояла на ногах, но взяв себя в руки, побрела к трамвайной остановке. Неожиданно улица засветилась фонарями необычно яркого голубоватого цвета, на домах играли какие-то разноцветные надписи, Мария подумала, что эти видения от усталости и нервного перенапряжения. К счастью, вскоре подошел трамвай, и она, с трудом взобравшись по лесенке, тяжело упала на сиденье. Порывшись в сумочке, она достала мелочь и протянула, кондукторше. Но та прошла мимо, не заметив ее, что было странно, потому что народу было всего человек пять. «Не хотите, как хотите», - устало подумала Маша. Она вышла на своей остановке, добрела до подъезда, и тут, поднимаясь по ступенькам, наткнулась на сбегавшую вниз, соперницу. Та, как всегда, приветливо поздоровалась, Мария угрюмо кивнула в ответ. «Может, нужно сказать ей? – подумала она,- ну уж, нет. Вася – мой муж! А она – никто! Да б… она!» - начала поднимать в ней голову обиженная женщина. Но сил не было, она рухнула на кровать. Последнее, что она услышала, был голос диктора по радио: «Гендель. Сарабанда». И понеслась торжественная и почему-то пугающая  музыка. Встать и выключить радио она не могла, так и заснула под страшноватые, но чарующие звуки.
Проснувшись рано утром, Маруся ощутила глубочайшую тревогу, и в то же время окрыляющую надежду. Ей, казалось, что теперь все должно наладиться, лишь бы только Вася выжил! Она пошла в ванную, приняла душ, но, когда захотела почистить зубы, обнаружила, что исчезла куда-то коробочка с зубным порошком, которую она приобрела всего несколько дней назад. На раковине лежал какой-то жестяной  цилиндрик. Она повертела его в руках, но раздумывать было некогда. Дальше ее ждало еще большее изумление, открыв шкаф, она не обнаружила своей, да и Васиной одежды. «С ума я, что ли схожу?» - промелькнула мысль. Но сейчас, главным был Вася. Она метнулась в больницу. Не дождавшись трамвая, она быстро шла по знакомым улицам и не узнавала их. Больница тоже видоизменилась. Мария долго блуждала по коридорам, не могла найти ни регистратуру, ни вчерашнюю операционную, когда же она пыталась остановить кого-нибудь из персонала, мимо нее проходили как мимо пустого места. Сначала она воспринимала это как вопиющее хамство, но быстро поняла, что ее никто не видит. И паника охватила все ее существо. Целый день она слонялась по больнице, заглядывала в палаты и ординаторские, смотрела на людей, слушала их разговоры вроде бы на русском языке, но не понимала и половины из того что они говорили. Больные до ужаса боялись уколов, часто звучало непонятное слово СПИД, врачи и медсестры в застиранных халатах и серые от усталости жаловались друг другу на отсутствие элементарных медикаментов и бесконечные переработки, многие пили спирт, а ведь на дворе был день. Мария понимала, что оказалась в какой-то другой реальности, но не могла ни сформулировать, ни осознать это. «Может быть, я умерла? - размышляла она, - но тогда почему так хочется есть, и так болят уставшие ноги?» Потеряв последние силы, она отправилась домой. В трамвае ее также никто не видел, хоть она и пыталась по привычке купить билет. Войдя в подъезд, она заметила, что на лестнице давно не убирали, у батареи стояли пустые бутылки, банка с окурками, валялся какой-то предмет, похожий на шприц, но не стеклянный, а какой-то мутный. В квартире тоже было все по-другому, из знакомых вещей она нашла только свой шкаф, старинный буфет, да Васино любимое кресло. В шкафу висели чужие вещи, были и женские. Мария переоделась в голубое льняное платье, пришедшееся ей впору, и стала искать какую-нибудь еду. В буфете ничего не оказалось, на кухне стоял какой-то белый гладкий ящик, открыв который она обнаружила банку с остатками меда и засахарившееся варенье. Она съела по ложке того и другого, а потом расплакалась навзрыд. «Что теперь делать? Как долго ей пребывать в таком состоянии? Может быть вечно! Что стало с Васей? И как теперь жить? Или это не жизнь?» - причитала она. Но вдруг она вспомнила, что вчера в подъезде Ленка с ней поздоровалась, значит, она видит ее! Маруся побежала в подъезд, заколотила в дверь ненавистной соперницы, мечтая, чтобы она оказалась дома. «Кто там?» - раздалось из-за массивной железной двери. «Это - я, Марья Петровна, соседка снизу!» Дверь медленно открылась на ширину цепочки, из-за нее выглянула Лена. «Что случилось?» - спросила она. «Лена, Вася в больнице, а меня никто не видит, а ты видишь…» - рыдая, кричала Маруся. Соседка внимательно посмотрела на ее искаженное лицо, открыла дверь и втащила в квартиру. Щелкнул какой-то хитрый замок, Мария рухнула на калошницу, Лена принесла ей стакан воды. «Все, успокойтесь, давайте по порядку!» - строго сказала она. Маруся раза три повторила свой рассказ, но соседка так ничего и не поняла.
 -Давайте так, где вы живете? - задала она вопрос.
-В Свердловске, ул. 8 марта, квартира 15
-В Екатеринбурге, наверное.
-Ну, Екатеринбург он до революции был.
-Так. А где работаете?
-Нигде, Василий Андреевич Былинский, майор НКВД, переведен сюда год назад, мне работу пока не подыскали.
-НКВД? А какой же сейчас год?
-Тысяча девятьсот сорок первый!
- Девяносто девятый… Тысяча девятьсот, - озадаченно произнесла Лена и кивнула на пачку газет, лежащих на тумбочке.
Мария схватила их, и на всех прочитала «июнь 1999».
-Вы не верите мне? Думаете, я сошла с ума? Да, наверное, так и есть!
-Подождите. Вы, видимо, бабушка Данилы Былинского. Ну да, моя бабушка. Елена Сергеевна, что-то говорила, о том, что Былинские и она, единственные, кто живут в этом доме с довоенных времен. Бабуля умерла пять лет назад… И вы… Но вы же не призрак? – размышляла Лена, опасливо поглядывая на незваную гостью.
-Вроде нет, но я уж и сама не знаю!
Лена осторожно коснулась руки пришелицы, она была теплая и живая.
-Так. И вы говорите, что больше вас никто не видит. Надо проверить! Пойдемте!
Они вышли на улицу, Мария несколько раз подходила к прохожим, пытаясь узнать дорогу, но никто на нее не реагировал. Озадаченная Лена подошла, взяла ее за руку и молча, повела домой. В подъезде она заговорила: «Ты прости, что не поверила, но сейчас так много мошенников, да и, согласись, происходит что-то из ряда вон. Необычное. И если, честно, хотела тебя из квартиры увести, боялась!».
Мария растерянно остановилась у своей двери и стала открывать ее ключом. «Надо же, даже замок не поменяли за столько лет. Сейчас все двери железные ставят, воровство кругом», - удивилась соседка. «Мне очень неловко, но, Лена, не найдется ли у вас чего-нибудь перекусить. Очень есть хочется!», - смущаясь, спросила Маруся.  «Разносолов не обещаю, но яичницу соорудить могу!» - улыбнулась девушка. И повела ее к себе, размышляя на ходу, все ли в порядке с мозгами у нее самой. «Так значит ты – внучка Ленки, то есть Елены Сергеевны и то же Лена», - задумчиво произнесла Мария Петровна, разглядывая девушку.
 «Похожа очень, но даже красивее, только что-то в ней есть неестественное. Да она ж накрашена! Только не так грубо, как красились в моей молодости. Может, шалава какая-то. Но выбирать не приходится…», - в душе женщины начала подниматься неприязнь к спасительнице. Впрочем, это не мешало ей поглощать яичницу, запивая ее сладким чаем. Лена в свою очередь тоже разглядывала гостью и думала, что же с ней делать дальше.
-Гляжу, ты в платье Валерии Константиновны, - сказала она
-Мое испачкалось и измялось, а это я в своем шкафу нашла, - ответила Маруся, смущенно одернув голубую материю.
-Да не переживай, оно теперь все равно никому не нужно, умерла тетя Лера в прошлом году, а дядя Леша на год раньше. Это Данькины родители. А ты, выходит, его бабушка. Ты уже давно… Я тебя и не помню, - произнесла Лена и сама испугалась своих слов.
Маруся тоже изменилась в лице и едва сдержала слезы, но взяла себя в руки и тихо спросила:
- А кто теперь в квартире живет?
-Данила, но его вот уже месяца два не видно. Мне, кажется, он в бегах, - ответила Лена.
-Почему в бегах? – поинтересовалась гостья.
-Бандиты. Даня недавно стал главным инженером на химическом заводе, а его приватизировали, часть акций оказалась у одного из авторитетов, говорят из уралмашевских, а часть у работников. Ну, и Данила подбил всех свои акции не продавать, чтобы предприятие сохранить. Понятно, его прессовать стали, завод все-таки захватили, пришли с автоматами, всех активистов перестреляли, а Даниле удалось смыться. Вот и залег где-то на дне, может, конечно, за границу подался, да вряд ли, денег-то у него никогда не было.
Марии показалось, что взгляд соседки подернулся грустью, но у нее была куча других вопросов, которые она и стала задавать:
-Что такое приватизация? А авторитеты? И как можно просто так выехать за границу?
Лена тяжело вздохнула, она уже начинала жалеть, что влезла в эту невероятную историю, но сказала:
-Знаешь что, давай пару дней, посиди дома, посмотри телевизор, почитай газеты. А тем временем, может что-нибудь и придумается.
-Что такое телевизор? – спросила Маруся.
-Пойдем к тебе, покажу, - ответила Лена.
Женщины спустились в квартиру Былинских, прихватив с собой пачку старых газет. Лена включила телевизор, научила изумленную Марию пользоваться пультом. Уже прощаясь, Маша  встревожено произнесла как бы в пространство:
- Интересно, а что я есть буду? Не у тебя же на шее мне сидеть…
Лена задумалась, а потом предложила:
-Слушай, тебя же никто не видит, значит, ты спокойно можешь пойти в магазин и взять все, что захочется.
-Воровать? – ужаснулась Маруся.
-Ну, это как сказать. У кого-то и не грех. Вон мой одноклассничек Бычинский открыл комок. Девчонок нанимает продавцами, а денег не платит, если они с ним интимом не занимаются. У такого своровать – святое дело!
-Что  такое комок?
-Коммерческий магазин. Там все есть, но цены конские. На углу, где раньше молочная кухня была, «Золотой бизон» называется. Ну, я пойду. Завтра буду поздно, с утра на работу, а потом в универ.
-Куда?
-В университет. Второе высшее получаю, на бухгалтера учусь, а так-то я геолог.
-А теперь так можно?
-Даже нужно! Ну, не грусти, что-нибудь придумаем, - сказала Лена не совсем уверенно и захлопнула дверь.
Мария осталась одна. Голова пухла от обилия впечатлений, ноги гудели, она рухнула на кровать и провалилась в глубокий сон.
3.
Утром Маруся проснулась поздно, часы показывали десять. Снова с трудом осознавая реальность, она надела чужую одежду и пошла, добывать себе пищу. Она медленно брела по улице, кишащей угрюмыми и какими-то озабоченными людьми, с опаской переходила оживленные перекрестки, останавливалась у рекламных плакатов, поражаясь их яркости и бесстыдству. Часто ей попадались маленькие рынки, где прямо на тротуарах продавали и знакомые продукты, и невиданную ранее снедь, но женщина не решалась что-то взять. Наконец она дошла до двухэтажного здания, с кричащей надписью «Золотой бизон», пройдя через чудные стеклянные двери, Мария в растерянности остановилась перед полками, пестрящими разнообразными товарами. «А если я возьму, и меня будет видно,- раздумывала она,- ну, и ладно, пусть в тюрьму посадят, все лучше, чем сейчас». Она взяла какую-то пачку с иностранной надписью сунула ее в сумку, ничего не произошло, продавщица равнодушно стояла за прилавком, немногочисленные покупатели рассеянно разглядывали товары, на которых висели ценники с множеством нулей. Осмелев, Маруся побросала в сумку еще какие-то баночки и коробки, в довершение своровала пару красивых яблок, правда, показавшихся ей искусственными, и быстро покинула место преступления. Никто за ней не гнался, поэтому женщина с легкостью, но не без угрызений совести, прихватила булку хлеба с лотка, стоявшего у ближайшей продуктовой палатки. Придя домой, она устроила дегустацию своей добычи. Попробовав почти все, она нашла, что все продукты, даже хлеб, имеют какой-то необычный вкус, что-то ей понравилось, как сладкий апельсиновый сок и длинная конфета с орехами, что-то было совсем безвкусным, но голод все-таки утоляло. Поев и в который раз, поплакав о своей немыслимой судьбе и безвыходном положении, Мария очень осторожно включила телевизор. Сидя на краешке стула, она смотрела на экран, и чувствовала, что и так поврежденный в последние дни мозг ее, просто вскипает от обилия информации странной, а порой просто ужасной. Кадры быстро скакали по экрану, хорошо одетые люди сменялись полуголыми девицами, звучала непонятная музыка, лилась кровь, но, казалось, это никого не беспокоит. На втором часу просмотра Мария рухнула в обморок и очнулась уже только вечером. «Что же это происходит!» - думала она. Но поразмышляв, вспомнив послереволюционные годы, пришла к выводу, что она уже переживала подобные потрясения, только тогда все происходило постепенно. Постепенно пропадали продукты из лавок и магазинов, на базарах рассказывали о жестоких нападениях банд «попрыгунчиков», а позже Леньки Пантелеева, где-то шла Гражданская война, но в Москве ощущали только ее последствия, в виде ночных патрулей, чекистских облав, да подступающего голода. Исчезли с улиц платья с турнюрами и огромные шляпы дам, щегольские сюртуки и офицерские мундиры кавалеров, модно стало ходить в кожанках и шинелях, и не всегда от бедности, а чтобы подчеркнуть свою принадлежность к побеждающему классу и не выделяться из толпы. Так рассуждала Мария, пытаясь заставить себя взяться за газеты.
     Потянулись дни, в которые она занималась только тем, что переваривала информацию. И по телевизору, и в печати нещадно ругали коммунистов, особенно нападали на Сталина и НКВД, их, главным образом, обвиняли во всех проблемах современной России. И тут же на соседних полосах или каналах показывали сюжеты о захватах промышленных предприятий и торговых площадей, сопровождающихся кровавыми разборками. СССР уже не существовало, как выяснила Мария. Старики и дети голодали, как в первые годы Советской власти. Несмотря на то, что товарищ Былинская состояла членом коммунистической партии и была женой офицера НКВД, она всегда была довольно аполитична. Она верила газетам, верила своему мужу и думала, что их с Васей во враги народа могут записать только по ошибке, и естественно, этой ошибки опасалась. Но, в общем и целом, жизнь не пугала ее ни в годы работы с революционными матросами, ни в конце тридцатых, которые, как выяснилось, были годами «сталинских репрессий». Была молодость, была нужная и важная работа, были хорошие компании приятелей. Она уже прочитала историю Великой Отечественной войны и недоумевала, почему, если жизнь была такой черной и страшной, в июне сорок первого у военкоматов толпились очереди добровольцев, а с фронтов в массовом порядке не бежали дезертиры. Значит, не так уж была плоха Советская власть, если менее чем за двадцать лет, сумела воспитать такое количество искренних сторонников, да что говорить, весь народ поднялся на ее защиту. Много чего не могла она понять, например, почему в цехах прославленных некогда заводов торгуют китайским ширпотребом бывшие врачи и учителя? Почему нельзя обращаться за помощью в милицию, рискуя самому оказаться за решеткой? Почему закрыто столько детских садов, стадионов, библиотек? Иногда, когда становилось совсем невмоготу, она поднималась к Лене и задавала вопросы, которую ту ставили в тупик. Например, она вынимала колготки, добытые в «Золотом бизоне» и просила показать, как с ними обращаться, боясь испортить диковинку, порой приносила что-то из продуктов, однако, тут и Лена не всегда оказывалась на высоте. Но в целом, соседки общались мало. Маруся не хотела сильно обременять внучку своей бывшей соперницы, считая, что «яблоко от яблони падает недалеко», да и у девчонки почти не было свободного времени. А Лена побаивалась Марии как явления потустороннего, но интересного. Поначалу Маша очень боялась выходить на улицу, и пополняла свои запасы редко, когда  совсем уже нечего было есть. Но время шло, она осваивалась в городе, находила особенно вредных торговцев, у которых ей не стыдно было поживиться, иногда подкидывала что-то из своей добычи нищим или почти нищим старушкам, торговавшим на стихийных рынках никому не нужными хрустальными вазами и чугунными статуэтками, видимо, самым дорогим, что у них сохранилось. И всегда ее тянуло в больницу, где она оставила мужа. Порой она проводила там целые дни, надеясь найти, если не палату Васи, то хоть тот коридор с часами, где она сидела во время операции, после которой уже не смогла вернуться в свою реальность. Она постоянно думала над тем, почему это случилось именно с ней, с простой домохозяйкой. И что случилось? Может быть, она в чистилище или в аду, а может быть даже в раю? Но это шло вразрез с религиозными представлениями ее детства и юности, и уж совсем не вписывалось в атеистическую картину мира, которую она исповедовала в последние годы своей жизни. Она искренне считала, что если бы Бог существовал, то он, непременно, уберег бы ее сыночка, и не послал бы таких мучений из-за Васи, ведь она всегда вела себя хорошо, никому зла не делала и даже не желала, вот разве что Ленке - стервозе… Утомив себя размышлениями и долгим хождением по больничным коридорам, она возвращалась в квартиру и снова читала журналы, газеты, книги, которые ей исправно приносила Лена, и снова смотрела ненавистный телевизор. Однажды соседка застала ее в очередную минуту полнейшего отчаяния, ходящей из угла в угол, и повторяющей с заунывной интонацией: «Что делать? Что делать?»

4.
Лена была человек, в принципе добрый и порядочный, что изрядно мешало ей жить во времена полной моральной разрухи. Именно поэтому она принимала участие в судьбе, заблудившейся в реальностях женщины, не особо понимая, что происходит, и конечно, ничего не зная о сложных отношениях, связывавших пришелицу с судьбой ее семьи. Но ей некогда было анализировать и долго размышлять на эту тему. Окончив институт в разгар перестройки, она оказалась практически на улице, геологи стали никому не нужны. Ей предложили работу младшего научного сотрудника на кафедре теологии, вновь открывшейся в Горном институте, что вызвало всеобщее изумление. Никто из преподавателей и студентов не понял, какая связь может быть между серьезными инженерными специальностями и непонятной почти лженаукой. Но подобные вещи происходили почти во всех институтах и университетах, выдающих самые невероятные дипломы и степени за деньги. Что нужно было делать в качестве сотрудника столь странной кафедры, Лена не поняла, но зарплату положили копеечную. На руках у девушки была пожилая бабушка, мама умерла еще, когда она училась в десятом классе, а отца своего она не знала. Приходилось только удивляться, как они прожили четыре года на крохотную бабушкину пенсию да Ленину стипендию. Правда, Елена Сергеевна в прошлом была хорошим врачом, и время от времени к ней приходили консультироваться бывшие пациенты, деньги за приемы она брать стеснялась, поэтому ей приносили продукты. А когда их настигало полное безденежье, бабушка с тяжелым сердцем несла букинисту очередной фолиант из их семейной библиотеки, оставшейся еще от прадеда. Пришлось Леночке, получившей высшее образование, идти торговать на рынок, но она не очень расстроилась, больше переживала Елена Сергеевна, считая это занятие недостойным девушки – интеллигентки в пятом поколении. Однако внучка утешала ее тем, что рядом с ней торгует обувью кандидат технических наук Семен Лазаревич, а напротив, сменяя друг друга, предлагают нижнее белье девчонки из НИИ машиностроения. Товаром их снабжал Володька, учившийся в параллельном классе, а так называемую «крышу» обеспечивали пацаны, которых Лена знала по спортивной школе. Так что люди были все свои, и по началу дела шли хорошо и даже весело. Лена накопила денег, чтобы поехать вместе с Володей в Турцию и начать свой бизнес. В мечтах она уже представляла себя крутой предпринимательницей, хозяйкой «заводов, газет, пароходов»,  каких показывали в многочисленных мексиканских сериалах, про женщин, самостоятельно, исключительно собственным трудом, добившихся успеха. Но тут власть на рынке поменялась, Володю убили, вместо знакомых спортсменов дань стали собирать неприятные бритоголовые особи, вечно плюющиеся скорлупой от семечек. Но Лене снова повезло, подруга предложила ей поработать бухгалтером в небольшой строительной фирме. Конечно, занятие было для нее новым, но в институте им читали курс по экономике, а привычка к чтению технической литературы, позволила девушке довольно быстро освоиться с несложным, на ее взгляд, ремеслом. Проблема заключалась лишь  в том, что  законы менялись как перчатки, и на другой день, после их публикации на предприятии могли появиться проверяющие и выписать штрафы по полной программе. В основном это делалось по заказу конкурентов, поэтому и хозяину фирмы Сергею Витольдовичу, и Лене приходилось вертеться как ужам на сковородке и доводить свои коммуникативные навыки до совершенства. Если начальник общался в основном с силовиками, то Лене пришлось научиться улыбаться и расшаркиваться перед тетками разных калибров, как будто застывшими в своем непоколебимом величии в кабинетах  государственных структур. Она виртуозно давала взятки, не ставя человека в неловкое положение, она говорила комплименты жирным, туповатым чиновницам, и их секретарям, и даже уборщицам. Порой после всех этих мероприятий ее тошнило и не в переносном смысле, но она верила, что вот еще чуть-чуть и они построят строительную империю, и она, наконец, сможет создать семью и жить как нормальный, обеспеченный человек. И дела, действительно шли хорошо. Фирма получала подряд за подрядом, работы выполнялись качественно и в срок. Но тут пришла новая беда, их начальник начал, что называется «бронзоветь». Видимо, успехи пусть и заслуженные, вскружили голову паренька из деревни, начавшему свой бизнес с торговли самогоном и паленой водкой. И вот уже в каждом кабинете их офиса были тайно установлены «жучки», о которых, впрочем, скоро все догадались, домашние телефоны прослушивались, ребятам из ФСБ то и дело устраивались праздники с немереным количеством алкоголя и приглашением девушек с низкой социальной ответственностью. Поскольку, Витольдыч пить не умел и осознавал это, Лене приходилось сопровождать его на этих омерзительных вечеринках. Начинались они вполне пристойно в каком-нибудь дорогом ресторане, а потом уж все ехали в баню, но начальник к этому времени, как правило, себя не контролировал, поэтому у Лены всегда был готов «походный чемоданчик» с вечерним платьем и купальником. Перед началом мероприятия она старалась съесть пару бутербродов с маслом, в начале банкета лихо заявляла, что пьет исключительно водку, вызывая всеобщее одобрение. Выпивала пару рюмок, а потом подливала себе минералку и смотрела трезвыми глазами на всю эту вакханалию. Ее задачей было не дать Витольдычу впасть в безумие и подставить каким-нибудь образом себя или фирму. С интимом никто не приставал, этого добра и так хватало, да и все приглашенные были в полной уверенности, что у нее роман с начальником. Однако их связывали только деловые отношения. Хотя время от времени, Сергей Витольдович пытался выгодно продать своего главного бухгалтера какому-нибудь важному человеку. Но Лена ловко уворачивалась  от подобных отношений, а иногда благодаря своему такту и трезвому взгляду на жизнь, ей даже удавалось завязать с некоторыми из них приятельские отношения, что начинало раздражать начальника, который страшно боялся потерять контроль над бизнесом, но неизбежно шел к этому. Девушка понимала, что долго она такой жизни не выдержит, уж больно противно было наблюдать это моральное разложение, но она видела, какой стала жизнь, ценила, что ей еще удается не сильно испачкаться во всей этой грязи и готовила свой побег, получая второе высшее образование. А что касается личной жизни, так Лена с детства была влюблена в своего соседа Данилу Былинского, но никому никогда не рассказывала о своей тайне. Может быть, и странное появление в ее жизни Марии она восприняла как знак того, что придет день, и ее принц снова появится и, возможно, поведет ее к алтарю. Она чувствовала, что он жив, и каждый день ждала его возвращения, а пока с замиранием сердца, изредка звонила в дверь его квартиры, где обитала невидимая для всех, кроме нее гостья. 
5.
Протянув Марусе очередную стопку свежих газет и журналов, Лена увидела остановившийся, полный отчаяния взгляд женщины, и, повинуясь какому-то безотчетному порыву, обняла ее, тесно прижав к груди. Из глаз Марии полились горячие обильные слезы, Лене тоже почему-то захотелось заплакать, так они и рыдали, стоя обнявшись на пороге квартиры Былинских каждая о своем. Наревевшись, Лена решительно сказала: «Ну, вот что, Мария Петровна, есть у меня одна знакомая, которая всякими такими вещами занимается. Астрологией, ну и еще чем-то, я не очень в курсе, но постараюсь найти ее координаты. И еще, схожу на кафедру теологии, может там кто-нибудь из знакомых работает, вдруг, что подскажут». Маруся безучастно кивала, абсолютно не веря в успех предприятия.
Спустившись к себе, Лена долго искала старую записную книжку, в которой был записан телефон Нины Александровны. Они познакомились год назад в одном из уральских санаториев, куда Лену отправил отдохнуть Сергей Витольдович за счет фирмы, после сдачи очередного объекта. Санаторий был хорош, старинные здания реконструированы, везде сделан евроремонт, завезено много современной медицинской техники, был даже бассейн с минеральной водой под открытым небом. Одно плохо, что поехать девушке пришлось одной, у подруг никаких денег не хватило бы на пребывание здесь, о спутнике жизни, речи тоже не шло. Заселяясь в номер, Лена мечтала только о том, чтобы соседка попалась адекватная, но к своему разочарованию поняла, что жить ей придется с пожилой женщиной, которой явно за шестьдесят. Однако уже через час они болтали как давние хорошие знакомые. Нина Александровна оказалась хирургом с более чем тридцатилетним стажем, а кроме того заядлой анекдотчицей и свахой. Иногда они ночи напролет травили анекдоты, а Нина Александровна рассказывала случаи из своей практики. Лена всегда далекая от медицины сначала протестовала против натуралистических подробностей, но соседка с таким увлечением и любовью делилась подробностями, что девушка вскоре привыкла и стала воспринимать их как должное. «Ты, Ленка, не представляешь, как прекрасен человеческий организм внутри. Вот когда проводишь скарпелем по брюшной полости, сначала появляется тоненькая алая полоска крови, а потом вскрываешь, и все органы такие перламутровые. Ну, если, конечно, гноя нет», - и дальше шло описание разных операций, которые доводилось проделывать Нинон, как она просила, чтобы ее называли. Кроме того, всех врачей мужского пола она идеализировала, рассказывая какие из них получаются прекрасные мужья, и приложила немалые усилия, чтобы сосватать Лену с их лечащим врачом Олегом Сергеевичем. И тот, то ли и из уважения к ней, то ли из-за симпатии к Лене даже пару раз приходил на тайные свидания, что было строжайше запрещено работникам санатория.  А еще у Нинон имелась целая стопка фолиантов по астрологии и магии. «Знаешь, как только у нас по телевизору стали показывать Кашпировского и Чумака, я сразу поняла, что мое время настало. Нет, эти экстрасенсы на меня не действовали, и я думаю тут много всего вполне объяснимого с точки зрения психологии и психиатрии. Впрочем, на кота моего, Кашпировский еще как влиял. Как только сеанс, он забирается на телевизор и лежит там, урчит во всю. В обычное время он ничего такого не делал, как вот не поверить Тимофею - то? Но дело не в этом. Я ведь много лет работаю, и иногда больного прооперируешь и думаешь, не жилец. Вообще никаких зацепок для жизни, а он глядишь, и оклемался. А другой вроде и ничего сложного, и ничто не предвещает беды, и ты все правильно сделала, но уже когда делаешь, знаешь - умрет. У тех, кто готовится уйти, у них лицо другое становится, даже если они не больные. Я это всегда видела и чувствовала. И если наука это никак не объясняет, значит научных знаний мало, истина всегда в метафизике. Вот несколько лет назад я в Москве на курсах повышения квалификации была, там увидела объявление о наборе в школу астрологов. Вернулась домой, три месяца без содержания взяла и поехала учиться. И не жалею, много там интересного и полезного узнала». Неоднократно Нина Александровна предлагала погадать Лене, составить ее гороскоп, но девушка, воспитанная советской школой, с одной стороны не верила во все эти новомодные течения, а с другой боялась их каким-то первобытным страхом. На прощание Нинон обняла ее и уверенно сказала: «Мы еще встретимся. Много в твоей судьбе будет странного и необычного». «Странно то, что я об этом раньше не вспомнила», - подумала Лена, листая записную книжку.
Позвонить она решила завтра из автомата на Главпочтамте, дабы не смущать своим бредовым рассказом шпиков, прослушивающих телефон. Конечно, за такое теперь в дурдом не упекут, но все-таки, зачем портить себе репутацию. А пока она набрала номер своей подруги по институту Юльки, чтобы узнать, не работает ли кто из знакомых на кафедре теологии. Юля была из тех женщин, которые всегда в мельчайших подробностях осведомлены о жизни ближних и дальних знакомых, поэтому Лена начала издалека. Расспросив о делах парней и девушек из их компании, она как будто невзначай со смехом вспомнила, что ей предлагали поработать в области теологии и философии, и попала в точку. «Ой, то место знаешь, кто занял? Драморецкий. Богдан, ну помнишь, такой прыщавый, вечно лохматый!» - сообщила подруга. «Почему-то я не удивлена!» - отозвалась Лена. Поболтав еще немного о делах насущных, она отсоединилась. Завтра у нее вырисовывался свободный вечер, и она решила встретиться с Богданом. Они не были близко знакомы, просто учились на одном потоке. Парень был действительно странным и необщительным, поэтому Лена подумала, что поговорить с ним надо напрямую, по ее мнению не стоило опасаться насмешек от такого человека, вот только как его вывести на разговор? На следующий день, отпросившись с работы пораньше,  Лена подъехала к зданию кафедры. Пробок в этот день не было, и у нее в запасе оставалось минут сорок до конца рабочего дня, для того чтобы перехватить парня на выходе. Она решила провести их в минералогическом музее, находившемся неподалеку. В эти залы она всегда заходила с некоторым душевным трепетом, который ощутила еще в детстве, читая прекрасно иллюстрированные книги академика Ферсмана, и вместе с другими детьми подбирая во дворе крошечные кусочки пирита, которые они называли золотыми камешками. С восторгом и сожалением о несбывшемся призвании она ходила вдоль старинных деревянных витрин, где лежали минералы – ее друзья. Она всегда с глубоким почтением относилась даже к простому булыжнику, памятуя о том, что он мог видеть динозавров,  а то и вовсе прилететь из иных космических миров. Но в музее были у нее и свои любимчики. Она подошла к роскошной огромной аметистовой друзе и мысленно поздоровалась. «Что, предала нас? Даже теперь сюда и не ходишь?» - прошептал ей камень. Сердце девушки сжалось от стыда, и она чуть не заплакала. Резко отвернувшись от витрины, она нос к носу столкнулась с Богданом. От неожиданности она растеряла все слова, а парень уже хотел пройти мимо, то ли не узнал ее, то ли думал, что она его не узнала, и решил избежать неловкости. Но Лена собралась с мыслями и позвала его по имени. «Ты что, Богдан, теперь здесь работаешь?» - осведомилась она для начала разговора. «Нет, я там»,- он кивнул лохматой головой в сторону здания кафедры. «А я тебя как раз искала», - сказала Лена. В глазах парня промелькнула робкая надежда, которая тут же была притушена следующей ее фразой: «Как раз по вопросу теософии». «Теософия и теология принципиально разные вещи», - изрек Богдан. Девушка уже приготовилась смиренно выслушать лекцию на совершенно не интересующую ее тему. Но ей повезло, и Богдан, не скрывая интереса, спросил: «Что у тебя?» Лена предложила пойти в ближайшее кафе, но он засопротивлялся, было понятно, что денег на такую роскошь у него нет. Поскольку на улице моросил противный холодный дождь, они уселись в Ленину машину, где она и поведала свою странную историю. «Даже не знаю, что сказать!» - отреагировал однокурсник, когда она закончила рассказ. «Считаешь, что у меня не все в порядке с головой?» - задала прямой вопрос девушка. «Нет! - с жаром отозвался Богдан, - просто никогда о таком не слышал, надо почитать что-нибудь. На кафедре хорошая библиотека, но в полном беспорядке, иногда такие интересные вещи можно найти!» Договорившись о том, что Богдан позвонит в ближайшее время, они обменялись телефонами, Лена подбросила его до метро и поехала на Главпочтамт, звонить по межгороду Нинон, которая жила в соседней области.
Нина Александровна оказалась дома и была обрадована звонку своей юной знакомой. Выслушав ее сумбурный рассказ, она протянула: «Так… Понятно. Вернее, ничего не понятно, надо бы встретиться, составить клиническую картину, так сказать».  Договорились, что недели через две Нинон приедет в Екатеринбург, а до этого созвонится со своими однокашниками по школе астрологии, может быть, что-нибудь и придумается.
Дня через три объявился Богдан. «Слушай, - говорил он Лене, занятой составлением очередного квартального отчета, - нашел я тут книжонку одного местного краеведа, тридцатого года издания. Так вот, там собраны различные легенды и верования, которые были распространены на нашей территории, некоторые еще до основания города. И есть одна любопытная история, что якобы на Уктусе, было капище вагулов, древних племен, которые здесь обитали, и что в определенных местах нынешнего лесопарка можно увидеть свое прошлое и будущее». «Ну и что, - отозвалась Лена, - я еще со школы об этом знала, там мамина подружка жила, так говорит, что не только к ней, но и к соседям по новому многоквартирному дому, иногда призраки заявляются. Мы, конечно, не верили, но с ней не спорили, у каждого свои странности». «Так надо поехать туда с твоей соседкой, глядишь, что-нибудь прояснится», - предложил парень. «Ну, поедем», - без особого энтузиазма согласилась Лена.