Сотому благодетелю - бонус

Десять лет назад я попала в беду. Так бывает. Живёшь, живёшь, а потом раз – и мир всмятку.

Всё началось с покупки небольшой книжки в мягком переплёте, что-то из серии как стать богатым. Многое из прочитанного, вроде экономии времени, ранних подъёмов и усердного бега на одну вершину меня совершенно не вдохновило, но три совета произвели впечатление. Активно мечтать о чём хочется, заниматься благотворительностью и сделать хотя бы маленькую попытку помочь вселенной доставить подарок по адресу и в срок.

Так я загорелась мечтой о выигрыше. Накупила журналов с яркими иллюстрациями, нещадно искромсала страницы ножницами и три дня раскладывала пёстрые картинки на листе ватмана и так, и эдак, пока сумбурные и смутные мысли не нашли зримое воплощение.  В итоге стену рядом с балконной дверью украсил чудовищный, если посмотреть на него из сегодняшнего дня, коллаж с видами лестниц, балконов, фасадов особняков, летних парков, гор и островов с пальмами. Открывая утром глаза первым делом я видела пёструю мешанину всего со всем, с нею же и засыпала.

Почти месяц утром, перед подъёмом, и вечером, отходя ко сну, я представляла себе всякие приятные вещи. Вот я прыгаю от счастья. Вот получаю выигрыш. Покупаю огромный дом с панорамными окнами от пола до потолка, еду на море. Дальше моря история не складывалась. Нужно было либо вставать и нестись на работу – будильник давно отзвонил своё, а я ещё никак, – либо – ночь за окном – я проваливалась в сон. С благотворительностью разобралась просто. Пара монеток нищим каждый день. Вполне бюджетно. Наконец, я решила, что подготовительный этап пройден, и пора покупать лотерейный билет.

Всё складывалось великолепно. Солнечный субботний день. Бодрящее утро. До искомого киоска рукой подать.  Я уже представляла, как буду выбирать свой пропуск в счастливое завтра, когда рядом с остановкой увидела его.

Ничего особенного. Заурядный попрошайка. Грязный, заросший, бомжовая опустившаяся пьянь в засаленной ветровке. Он сидел на картонке, поджав под себя ноги, тупо уставившись на одноразовый пластиковый стаканчик, в котором мирно покоилась какая-то мелочь. Пройти бы мимо, так нет, надо ж подать. «Ну, из-за двух рублей не обеднею. Пусть зачтётся», - подумала я и потянулась к стаканчику – бросить монетку. Едва выпустила из пальцев двушку, как пьянчуга схватил меня за руку, быстро развернув её ладонью вверх. Такого поворота событий я никак не ожидала и ошарашенно глянула в лицо нахалу. В мутных, рыбье-стеклянных глазах не отразилось ничего, а по бородатой физиономии расплылась гаденькая улыбочка.

- Сотому благодетелю – бонус! – радостно воскликнул попрошайка и плюхнул мне в ладонь горсть сырой рассыпчатой земли. – Предков помянуть, кладбищенская, свежак.

- Скотина чокнутая, - выдохнула я, вырвала руку и поспешила прочь. Настроение испортилось, перед глазами застыла картинка засыпанного землёй пластика и картонки. В спину летел издевательский смех.

- Приходи ещё, красавица! – глумливо орал нищий на всю улицу.

- Чтоб ты сдох! - Само сорвалось с языка.

За спиной закричала какая-то женщина и я невольно обернулась. Иномарка, став поперёк дороги, ткнулась носом в остановку. Из-под передних колёс виднелся угол картонки и нога в грязном белом кроссовке. Нога пару раз дёрнулась и застыла. Что-то неимоверно жуткое было в её неподвижности. Что-то такое, от чего в груди похолодело.

«Это из-за тебя, красавица …», - послышался рядом голос нищего, а сам он, задавленный, лежал под машиной. По картонке медленно расползалось красное пятно. Прохожие отворачивались, пробегали мимо.

Внутри похолодело. Прямо как в детстве, когда поблизости оказывалась бродячая собака.  Не понимая почему, я сначала пошла, а потом побежала домой. Запыхавшаяся влетела в квартиру, закрыла замок на два оборота, накинула цепочку и мигом на кухню. Кухня самое тёплое и спокойное место в доме. Когда была маленькая, всегда там спасалась, если оставалась дома одна. По привычке потянулась к чайнику, увидела испачканную землёй руку. В панике кинулась с остервенением её отмывать.

Казалось смыть проклятую кладбищенскую землю я не смогу никогда. Почему-то я была уверена, что попрошайка не лгал, и земля именно оттуда, с кладбища. С чего такая уверенность, сказать не могу. Просто чувствовала и всё. Когда до сознания дошло, что руки давно чисты, я расплакалась.

За окном по-прежнему сияло лето. Всё так же лопотала на ветру листва, но что-то неуловимо изменилось в самом воздухе. Тягучий и вязкий, он словно сгустился до видимого состояния, казалось, я смотрела сквозь кальку или давно не мытое оконное стекло. Краски поблёкли, пыльная серость окутала мир.

На душе сделалось гадко. Как вообще возможно: видишь человека, говоришь с ним, пусть даже вот так – пару слов, пусть злых, сам напросился, а через минуту человек мёртв. Но ведь не потому, что я сгоряча пожелала ему смерти. Не потому! Случайно вылетело, с кем не бывало? Да миллионы людей во всём мире семь раз на день так думают. От испуга, со злости. Я не виновата в его смерти, не виновата! Что ж на душе то так муторно?

Остаток дня тянулся бесконечно, а чем был заполнен забылось начисто.  Зато отчётливо помнится, как вконец измучившись, где-то около полуночи легла спать. На улице принялся накрапывать дождь. Первые капли – стук-стук – несмело застучали о подоконник, забарабанили сильней, а потом полило. Ветер налетал порывами, рвал ветви деревьев. Со скрипом они елозили по стеклам, а казалось, по самому сердцу, и с каждым новым резким звуком сердце подпрыгивало, а потом ухало вниз и замирало. По стенам метались тени тех же веток, казалось, сейчас они оживут, дотянутся, вцепятся мертвой хваткой и примутся душить. Как удалось заснуть не помню. Снилось что-то на редкость тягостное. Это была последняя более или менее спокойная ночь.

*

Проснувшись, я сначала ошалело уставилась на коллаж, не понимая, где я есть. Потом всё разом нахлынуло, я вскочила, содрала его со стены и принялась с остервенением рвать в клочья. «Это всё из-за вас, из-за вас» - твердила я вновь и вновь, как помешанная.

- Не-а, - послышался за спиной противный голос, - это из-за тебя, красавица.

Я подскочила от неожиданности и обернулась. Никого. Из-за кресла выглядывал белый задник кроссовка. Показалось? Нет, за креслом действительно что-то белело. Преодолевая внутреннюю дрожь я потихоньку принесла из кладовки швабру и осторожно ткнула белевшее нечто. Предмет не двигался. Тогда я попробовала достать его. Это действительно оказался кроссовок. Мой. Но это уже не имело значения. Я нашла его собрата, снесла пару к мусорным бакам и зашвырнула в контейнер. Словно избавилась от пары дохлых крыс.

Легче не стало. В груди образовался и залёг кусок льда. Не хотелось думать с чего бы это, но думалось. Голос, который мне слышался, что это: игра воспалённого воображения или что похуже? Нет, похуже не должно быть. У меня хорошая наследственность. По маминой линии. А вот по отцовой… Почему мама никогда не говорила об отце? Когда я была маленькая, часто о нём спрашивала, а она всегда уходила от ответа или срочно находила занятие – игрушки собери, руки помой, скажи бабушке – всё в таком духе. Только однажды обмолвилась. «Несчастный человек твой отец. Таким нельзя иметь семью» и тут же «Никогда больше о нём не спрашивай. Никогда!» От воспоминаний льда внутри прибавилось. Нет, нет, - уговаривала я себя, она не это имела в виду. Отец был нормальным человеком. Она имела в виду что-то другое, только не сказала, а теперь и спросить не у кого. Но в голову упрямо лезли нехорошие мысли. Вдруг отец был душевнобольным и мне это передалось? Что если голос преследующий меня – первый звонок и я начинаю сходить с ума? 

К вечеру стало хуже. Никак не удавалось отвлечься. Я открывала книгу, пробегала глазами несколько строчек и поняв, что не улавливаю смысла, захлопывала её и откладывала в сторону. Попыталась включить телевизор, но звук раздражал, бил по нервам, кроме того стало боязно, что кто-то подкрадётся сзади, или откроет наружную дверь, или залезет с балкона, а я не услышу. Выключила. Села вязать, нет, не могу. На улице стемнело. Плотно задёрнула шторы, обошла все комнаты, убедилась, что одна в квартире, быстро улеглась, закутавшись в одеяло. Выключить свет не решилась, так и уснула с включённым торшером.

Ночью мне приснилась свежая могила, заваленная увядшими розами противного лимонного оттенка, выцветшими венками и жухлыми листьями. Я стояла и смотрела не в силах двинуться или отвести взгляд. Цветы на верхушке зашевелились, попадали вниз, земля взбугрилась, посыпалась, словно вот-вот выберется наружу огромный крот. Медленно из-под земли появилось лицо – спокойный застывший профиль с жидкой бородёнкой, за ним немытые руки с пустой бутылкой, а следом и тело. Бомж медленно вылезал из могилы, а я словно застыла. Знаете, как бывает во сне – ни убежать, ни закричать. Жутко, но себе не принадлежишь. Покойник повернул голову, посмотрел с укором. Невесело щербато улыбнулся.

- Думаешь, избавилась?

Я проснулась от собственно крика стоя посреди комнаты. Если бы не оставила включенным ночник, точно умерла бы от разрыва сердца. Господи, что ему от меня надо? Что?


Утром я пошла, нет, побежала в церковь. Чувствовала, надо что-то сделать, хоть свечку поставить. Кому и как я не знала. Ни мама, ни бабушка, в церковь не ходили. Да и меня до того дня она как-то не интересовала, и, если бы кто-то сказал, что я туда побегу ни свет ни заря – рассмеялась бы в лицо. А тут поняла – спасение только там.  Почему там? Не знаю. Я тогда точно была не в себе.

В церковном сумраке у икон молились бабульки. Не зная, что нужно делать я обратилась к одной за помощью. Крепенькая старушка, явно недовольная, что помешали, смерила меня неодобрительным взглядом, сказала сдерживаясь:

- Там, у входа платки лежат. Надень, милая. Грех с непокрытой головой. По новопреставленному закажи панихиду, – она указала на огороженный киоск у входа, - и сорокоуст за упокой. Свечу поставь на канун и помолись.

- Спасибо, спасибо, – выпалила я скороговоркой, метнулась назад к входу, быстро повязала первый попавшийся платок – господи, вдруг кто вшивый до меня надевал, да какие вши, двадцать первый век – и кинулась к тётке со свечками за остеклённой витриной.

- Можно заказать сорокоуст за упокой, панихиду и свечи купить?

Тётка кивнула. Раскрыла большую потрёпанную тетрадь:

- Имя?

- Какое имя?

- Усопшего.

- Я не знаю.  – По выражению тёткиного лица я поняла, что она обо мне думает.  – Ну, это за нищего, которого в центре машина сбила. На остановке.

- А вы знаете, он крещёный? Если не крещёный, то нельзя. Если крещёный, читайте псалтырь, помолитесь на литургии.

Я поняла, что выгляжу глупо. Купила пару свечек. Поставила за упокой. Не зная, как молиться, прошептала тихо: «Господи, сделай так, чтоб этот нищий попал в рай». Ещё подумала: «И чтоб от меня отстал. Господи, пожалуйста, сделай так, очень тебя прошу». Ничего лучшего мне на ум не пришло.

Уходя купила в церковной лавке иконку Божьей матери, ещё свечей и псалтырь.

Дома долго мыла голову, потом сушила феном, невесело размышляя, что, наверное, это всё-таки начало пути в психушку. Ну, и куда теперь пристроить эту иконку? Что ж я дура-то такая! Ничего не знаю. Не умею, и вообще. Пристроила в углу открытой книжной полки в стенке.

Вечером, задёрнув шторы, и укрепив свечку на блюдце, открыла псалтырь. Сразу вспомнилась церковная бабка. Я прямо голос её услышала: «Надень платок, милая». Терпеть не могу платки и вообще головные уборы, но тут уж не до хорошего. Повязала платок и принялась читать. Чтение немного успокоило. Даже не так страшно было ложиться спать. Втайне я надеялась, что всё не зря. Молитва поможет, и зловредный бомж оставит меня в покое.

Но он приснился снова. На кладбище. Сидел, оседлав могильный холмик и тоненькой струйкой сыпал из кулака землю. Высыпал, зачерпывал новую пригоршню, и опять сыпал, наблюдая как ветром относит в сторону пыль. Потом поднял голову и уныло посмотрел на меня.

- Приходи, красавица.

Остаток ночи я проревела в ванной.


Нет, я не хочу идти к психиатру. Не пойду к психиатру.  Только не к психиатру!

Сны пугали, не отпускали меня. Целыми днями только об одном и думала. Напряжение нарастало, словно внутри сворачивалась змеиными кольцами стальная пружина, давила, давила, так что всё трудней становилось дышать, и кусок льда уже не таял, залёг вечной мерзлотой и разрастался, разрастался день ото дня.

*

В первые же выходные я поехала на кладбище. Спросила в конторе, где хоронят безродных. Там на меня посмотрела другая тётка, но примерно также, как в церкви.

- А, вам зачем?

Зачем?  Да кабы я знала зачем. Затем.

- У меня дядька пропал без вести. Давно. Хочу какую-нибудь бесхозную могилку привести в порядок. Может, кто-нибудь и о дядьке позаботится. – Соврала глазом не моргнув. Сама от себя не ожидала. Из чувства самосохранения что ли.  Тут осенило зачем я здесь. А ведь и правда, лучше уж прибрать чью-нибудь могилку, чем в психушку.

Где найти безродных мне рассказали. Идти пришлось долго. В самый конец кладбища. Зрелище предстало удручающее. Глинистые рядки одинаковых холмиков. Свежие – голые, прочие – заросшие ползучим пыреем, молочаем и щетинником.  Ну, и где здесь мой бомж? Побродила среди унылых могилок, выбрала кривенькую, приаккуратила, постояла молча. Пришло на ум, что надо бы что-то сказать, тому, кто там, под землёй. Ничего лучше не придумала: 

- Покойся с миром.

Помолчала. А потом прорвало:

- Слушай, извини, не знаю, как тебя звать, но передай тому, в белых кроссовках, которого в центре на остановке задавило, пусть он не мучает меня. Я тогда не со зла. Я испугалась. Я если бы знала, как его зовут, панихиду бы заказала. Помоги, будь человеком! Помоги!

И снова разревелась как дура. Меня словно наизнанку вывернуло. Плакала долго и никак не могла остановиться.

Как добралась до дома – не помню. Машинально собрала ужин, поела не чувствуя на вкуса, ни запаха. Навалилась нечеловеческая усталость и опустошенность.  Прилегла на диван и незаметно задремала. Встала, когда в окна уже заглядывали сумерки. Задёрнула шторы, повязала косынку, зажгла свечку и принялась молиться. Спать я отправлялась как на казнь. Прежде чем заснуть много всякого разного передумала.

О том, что в церковь больше не пойду. Смысл туда идти? Вот выгнал Иисус торговцев из храма, дал себя распять ради спасения человеков, проповедовал о добре и любви к ближнему. И что? Торговцы снова в храмах. Торгуют его памятью. Деньги делают на пороках людских. На желании получить прощение за гадкие мысли и дурные дела. Так поможет ли этот бог? Он себе был помочь не в силах. Что уж о других говорить. Или может быть его мать захочет помочь людям, ради спасения которых сын претерпел смерть мученическую. Тем, которые и заветов его не чтут: воруют, убивают, жрут в три горла, прелюбодействуют, похваляются друг перед другом у кого машина круче, у кого кошелёк толще? Нет, не поможет. Или прочие всякие святые, которые и знать о тебе не знали, кинутся помогать? С какой стати? Они своё претерпели. Может и верили в бога искренне, может и следовали его заповедям, но ты здесь при чём? Ни при чём. Или может станет помогать тот бог, чьего сына люди ухандокали и так ничему и не научились? Вряд ли.

Так зачем же мне идти в церковь? Я там чужая, и всё там мне чуждо. Терпеть не могу платки и бомж совершенно чужой мне человек. Я ничего о нём не знаю и знать не хочу, так почему я должна изо дня в день на ночь глядя нацеплять на голову ненавистный платок и талдычить одно и то же?


Веры во мне нет, не было и не будет. Во всяком случае в нарисованного с нимбом над макушкой, который еси на небеси.

Всё так. Но почему же я не могу более или менее спокойно уснуть, не совершив тягостный, но успевший стать привычным обряд? Почему? Почему я, вроде бы здравомыслящий человек, не пойду к врачу, не скажу прямо: помогите, доктор, спасите, дайте мне какую-нибудь пилюлю, потому что мне мерещится всякое и трясёт от страха. Я без вины чувствую себя виноватой и ничего не могу с этим поделать. Почему не пойду? Потому, что я не верю в волшебную таблетку. Боюсь клейма сумасшедшей. Боюсь психушки и стать овощем. Вот почему.

Я долго задавала себе разные вопросы и не находила ответов. А те, которые находила, леденили и пугали ещё больше. Даже не знаю, чего мне сильнее хотелось той ночью: уверить себя в бессмысленности проводимых со свечкой и чтением действий, или открыть в них хоть какой-то смысл.

*

Он приснился под утро. Там же, где его задавило. На шее, прикреплённая замусоленным капроновым шпагатом, висела картонка.  Во всю её ширь корявым почерком чёрным по серому было выведено «в о л о д я».

Я чувствовала, что должна спросить что-то значимое, но никак не могла вспомнить что.

- Ты свечками не увлекайся. Лучше стаканчик–другой пропусти. Так весей будет, - сказал нищий серьёзно, и меня осенило:

- Володя, ты крещёный?

Он посмотрел с укором:

- А, это важно, красавица?

Всё завертелось, полетело в тартарары и развеялось. Звенел будильник.

Да и в самом деле, это важно? Если бог един, вездесущ, всеведущ и человеколюбец? Если есть у человека имя, и найдётся кому его вспомнить, важно, крещёный или нет? Если для успокоения мятущейся души всего-то надо совершить заведённый давным-давно обряд, важно, есть во мне вера или нет?

Я заказала сорокоуст и панихиду, соврав, что крещёный (пусть это будет на моей совести, если что), честно отчитала сорок дней псалтырь и справила сороковины. И так получилось, что на другой день я оказалась у ларька с лотерейными билетами, и глядя на его жизнерадостный жёлто-оранжевый окрас внезапно вспомнила, куда направлялась в злополучное утро трагедии. Интересно, что бы сказал Володя, если бы знал. Тут же подумалось «Добро, как сделка с совестью – наказуемо, красавица». Но меня это уже не касается. Я свой бонус получила. Знание, как прививка. И пара недель, проведённых в душевном мраке, не такая уж большая цена.


Десять лет назад я была молода, легкомысленна и мечтала о большом доме, отдыхе на далёком морском берегу и других приятных вещах. А что теперь? Бредни о выигрышах остались в прошлом. Не вызывают ничего кроме грустной улыбки. Но чтоб окончательно закрыть гештальт я купила сегодня лотерейный билет. Вроде как завершила начатое дело и не важно, повезёт выиграть или нет.  А насчёт благотворительности… Случается. Но не ради того, чтобы разбогатеть.