Надежда на новые лица

Командующий Юго-Западной армией генерал Брусилов вспоминал о том тяжёлом времени в апреле 1917 года, когда его терпение закончилось и с юности привитое аристократическое чувство выдержки и такта, которые, как учили в Пажеском корпусе, требовалось сохранять при любых обстоятельствах, изменило ему. Он решил покинуть вышедшую из подчинения армию, чтобы сообщить Временному правительству о невозможности продолжать военные действия при таком моральном состоянии солдат, несмотря на достаток вооружений и боеприпасов.

То, что он увидел в Петрограде, в кабинетах Временного Правительства, вызвало возмущение даже у такого волевого, привыкшего сдерживать свои эмоции, боевого генерала, как Брусилов. «Алексеев испросил у Львова разрешения прибыть нам экстренным поездом в Петроград. Прибыли мы утром, на вокзале был выставлен почётный караул, а встретил нас военный министр Керенский, вновь назначенный на эту должность вследствие отказа Гучкова.

В это время главнокомандующим войсками Петроградского военного округа состоял Корнилов, назначенный с моего фронта, чтобы привести войска столицы в порядок, который у них сильно хромал.

Меня удивило то, что я увидел. Невзирая на команду «Смирно!», солдаты почётного караула продолжали стоять вольно и высовывались, чтобы на нас посмотреть, на приветствия Алексеева отвечали вяло и с усмешкой, которая оставалась на их лицах до конца церемонии; наконец, пропущенные церемониальным маршем, они прошли небрежно, как бы из снисхождения к Верховному Главнокомандующему.

Львов принял нас очень любезно, но как-то чувствовалось, что он не в своей тарелке и совсем не уверен в своей власти и значении. Как раз в этот день велись усиленные переговоры между ним и Советом рабочих и солдатских депутатов о формировании смешанного министерства, причём несколько портфелей должны были принять социалисты – меньшевики и эсеры.

Обедали мы у Львова. На другой день в Мариинском дворце собрались, чтобы нас выслушать, все министры, часть членов Государственной думы и часть членов Совета рабочих и солдатских депутатов. Говорено было много каждым из главнокомандующих, начиная с Алексеева. Не помню, что каждый из них говорил, да это, в сущности, было и неважно, так как все наши прения ни к чему не привели, и развал армии продолжал идти своим неудержимым темпом.

Считаю, однако, необходимым привести свою речь. Я говорил, что не понимаю смысла работы эмиссаров Совета рабочих и солдатских депутатов, старающихся усугублять развал армии, якобы опасаясь контрреволюции, противником которой якобы может быть корпус офицеров… Никто не имеет права подозревать меня и офицеров в измене народу, а потому не только прошу, но и настоятельно требую прекращения травли офицерского состава, который при подобных условиях не в состоянии выполнить своего назначения и продолжать вести военные действия. Я требовал доверия, в противном же случае просил уволить меня от командования войсками Юго-Западного фронта.

Я настоятельно просил вновь назначенного военным министром Керенского прибыть на Юго-Западный фронт, дабы он сам заявил войскам требования Временного правительства, подкреплённые решением Совета рабочих и солдатских депутатов.

Он исполнил своё обещание, приехал на фронт и во многих местах произносил речи на митингах. Солдатская масса встречала его восторженно, обещала всё, что угодно, но нигде не исполнила своего обещания.

Вслед за этим, в половине мая 1917 года я был назначен Верховным Главнокомандующим. Я понимал, что война, в сущности, закончена для нас, ибо не было, безусловно, никаких средств заставить войска воевать. Это была химера, которою могли убаюкиваться люди вроде Керенского… и тому подобные профаны, но не я.

 Если я пригласил Керенского на фронт, то преимущественно для того, чтобы снять ответственность с себя лично и с корпуса офицеров, будто бы не желающих служить революции. Наконец, это было последнее средство, к которому можно было прибегнуть.

В качестве Верховного Главнокомандующего я объехал Западный и Северный фронты, чтобы удостовериться, в каком положении они находятся, и нашёл, что положение на этих фронтах значительно хуже, чем на Юго-Западном. Например, недавно назначенный главнокомандующим Западным фронтом Деникин донёс мне, что только что сформированная 2-я Кавказская гренадерская дивизия выгнала всё своё начальство, грозя убить каждого начальника, который вздумал бы вернуться к ним, и объявила, что идёт домой.

Я поехал в Минск, забрал там Деникина, дал знать этой взбунтовавшейся дивизии, что еду к ней, и прибыл на автомобиле. В то время солдатская масса верила, что я друг народа и солдата и не выдам их никому. Дивизия вся собралась без оружия и в относительном порядке, дружно ответила на моё приветствие и с интересом слушала мои прения с выбранными представителями дивизии. В конце концов дивизия согласилась принять обратно своё начальство, обещала оборонять наши пределы, но наотрез отказалась от каких бы то ни было наступательных предприятий. Совершенно то же я проделал и в 1-м Сибирском армейском корпусе. Таких случаев было много, и неизменно оканчивались они теми же результатами.

В это безвыходно тяжёлое время Борис Савинков, состоявший комиссаром при Корнилове в 8-й армии на Юго-Западном фронте, прислал телеграмму Керенскому, в которой доносил, что заменивший Брусилова генерал Гутор, по мнению исполнительного комитета Совета рабочих и крестьянских депутатов Юго-Западного фронта, не годен и что он просит назначить Корнилова.

Керенский, приехав ко мне в Ставку, поручил мне съездить на Юго-Западный фронт для смены Гутора и водворения на его место Корнилова. Я считал, что смена командного состава, в особенности на таких крупных должностях, по требованию солдатских депутатов, чревата дурными последствиями, но в конце концов согласился по настоянию Керенского. Приехав на Юго-Западный фронт, я встретил неожиданное препятствие в лице самого Корнилова, который заявил мне, что заместить Гутора он согласен лишь при выполнении тех условий, которые он мне предъявит. На это я ему ответил, что никаких его условий в данный момент я выслушивать не буду, и не приму, и считаю, что высший командный состав подаёт, в данном случае, дурной пример отсутствия дисциплины, торгуясь при назначении в военное время, чуть ли не на поле сражения. Тогда Корнилов сдался и без дальнейших возражений вступил в исполнение своих новых обязанностей.

Не успел я возвратиться в Могилёв, как Керенский опять приехал в ставку с требованием Корнилова и Савинкова немедленно восстановить полевые суды и смертную казнь. В принципе, в военное время против этого требования ничего нельзя было возразить, но весь вопрос состоял в том, кто же будет выполнять эти приговоры. В той фазе революции, которую мы тогда переживали, трудно было найти членов полевого суда и исполнителей его смертных приговоров, так как они были бы тотчас убиты, и приговоры остались бы невыполненными, что было бы окончательным разрушением остатков дисциплины. Тем не менее, по настоянию Керенского, я подписал этот приказ и разослал по телеграфу.Должен, однако, сознаться, что этот приказ не был выполнен и остался на бумаге...

Мы воевать больше не могли, ибо боеспособность армии, по вполне понятным основаниям, оставляя даже в стороне шкурный вопрос, перестала существовать. Нужны были новые лозунги, ибо старые уже не годились.

Лозунг «За веру, царя и отечество» был сброшен революцией, но и лозунги Временного правительства и тогдашнего Совета рабочих и крестьянских депутатов: «Мир без аннексий и контрибуций» и «Право самоопределения народов», очевидно, не годились для продолжения войны. Впоследствии выдвинутые большевиками лозунги: «За рабоче-крестьянскую власть» и «Долой буржуев-капиталистов» были народу вполне приятны и понятны.

 По справедливости опять-таки скажу, что не могу до сих пор понять партий кадетов, меньшевиков и эсеров, поедом евших друг друга, боровшихся за власть и усердно разрушавших те устои, на которых, по их мнению, они укреплялись.

Как бы то ни было, мы продолжали тянуть свою лямку. Я получил частное извещение, что Керенский просил Временное правительство о смене меня, как человека, борющегося с его распоряжениями, и просил назначить на моё место Корнилова. Положение на фронте было тяжёлое, дисциплина пала, основы её рухнули, армия развалилась.

Получив телеграмму военного министра о желании его устроить совещание в Ставке, я пригласил генералов Алексеева и Рузского, а также командующих Западного и Северного фронтов Деникина и Клембовского, командующего Юго-Западным фронтом Корнилова я пригласить не мог, так как в это время там развивались военные действия, и он не мог ни на минуту отлучиться от своих войск.

Военный министр и все участники обедали у меня. Мы обсудили и разобрали все вопросы, которые возбудил военный министр. Заседание затянулось до 12 часов ночи. Я лично никаких пессимистических взглядов не выражал, а лишь определённо объяснил, каково было в то время действительное состояние армии. Клембовский заявил что-то вроде моего. Когда же дело дошло до Деникина, то он разразился речью, в которой яро заявил, что армия более недееспособна, сражаться более не может, и приписывал всю вину Керенскому и Петроградскому Совету рабочих и солдатских депутатов.

Керенский начал резко оправдываться, и вышло не совещание, а прямо руготня. Деникин трагично махал руками, а Керенский, истерично взвизгивал и хватался за голову. Этим наше совещание и закончилось. Меня крайне оскорбило, когда на другой день после совещания я получил следующую телеграмму: «Верховным главнокомандующим назначен генерал Корнилов. Вам надлежит, не ожидая прибытия его, сдать временное командование и прибыть в Петроград. Министр-председатель, военный и морской министр Керенский».

Однажды мне келейно был задан вопрос: буду ли я поддерживать Керенского, в случае если он найдёт необходимым возглавить революцию своей диктатурой? Я решительно ответил: «Нет, ни в коем случае, ибо считаю, в принципе, что диктатура возможна лишь тогда, когда подавляющее большинство её желает». А я знал, что кроме кучки буржуазии, её в то время никто не хотел, в особенности же её не хотела вся солдатская масса на фронте…» (1)

Временное правительство решило, по требованию своих союзников по «Антанте» – Англии и Франции, предпринять 18 июня (ст. ст.) 1917 года наступление в Галиции, чтобы не дать немцам перебрасывать свои армии на французский фронт, не отдавая себе отчёта в том, что армия, которой дана привилегия не слушаться своих командиров, не способна выполнять никакие задачи в условиях боевых действий. В результате, наступление, предпринятое по приказу Керенского тремя армиями Юго-Западного фронта, в условиях отсутствия дисциплины, провалилось и стоило огромных потерь – до 60 тысяч человек.

2 июня (ст. ст.) 1917 года в день празднования Курской-Коренной иконы Божией Матери «Знамение» в Москве открылся Первый Всероссийский съезд духовенства и мирян. «Если грядущая Россия станет строиться без имени Христа, если демократия российская окажется в духовном разрыве со Святой Русью, то… кому она нужна, кому из нас дорога будет отрёкшаяся от Христа Россия?» – прозвучал на съезде вопрос в докладе его участника философа С. Н. Булгакова.

8–10 августа 1917 года по инициативе купцов П. П. Рябушинского, С. Н. Третьякова и др. прошло в Москве совещание общественных деятелей, которое призвало Временное правительство «покончить с системой безответственного хозяйствования». Совещание призвало к созданию внепартийного блока всех «государственно мыслящих элементов». (2)

К началу октября 1917 года в армии числилось не более 2 миллионов человек в строю; около 3,5 миллиона человек в тыловых учреждениях армии; почти столько же в остальных организациях (Красного креста, Земсоюза и др.) и около 1,5 миллиона в тылах округов – всего до 10 миллионов человек. Таким образом, лишь около двух миллионов человек находились непосредственно на фронте под ружьём, а остальные их обслуживали.

С октября 1917 года Верховный главнокомандующий Н.Н. Духонин направлял с фронта те казачьи и надёжные кавалерийские части, которые ещё слушались командиров и не утратили навыки военной дисциплины, в Москву, в Ставку в Могилёве, Киев, Смоленск, как ударные контрреволюционные силы. С их помощью он надеялся, как-то остановить дальнейшее крушение прежней привычной жизни, начать восстанавливать порядок в растерянном, раскалывающемся обществе.

Генералы, которые пытались выступать за поддержание старого порядка, – Алексеев, Духонин, Брусилов, Рузский, Каледин, могли рассчитывать только на казачьи районы – Кубань, Терек, Дон, Астрахань. Большое значение они придавали чехословацким частям, взятым в плен на фронте нашими солдатами у Австро-Венгерской армии, которых Алексеев пытался передвинуть на Дон. Н.Н. Духонин, действуя в том же направлении, пытался очистить Дон от стоящих там «распропагандированных для революции» запасных батальонов.




Источники.

1 - Брусилов А. А. Мои воспоминания. – С. 234–242.

2 - Коняев Н. М., Коняева М. В. Русский хронограф. История России в датах. – М.: Вече, 2008. – С. 624. – 1152 с.